К 70-летию писателя Вадима ФЁДОРОВА

К 70-летию писателя Вадима ФЁДОРОВА

САМЫЙ НАСТОЯЩИЙ…

"Что-о? Профессор? Самый настоящий профессор, пишущий о чертовщине? Говорите, что крупный агроном? Специалист по экономике сельского хозяйства? И толковый? Ах, мировая величина? Что-о? Еще искусствовед? Как? И гравюру знает? И фарфор? И книгу? Книголюб-библиофил? Что? Археолог еще? Знаток истории Москвы? И театра тоже? Помилуйте! Так не бывает! Чтобы один человек… Говорите, бывает? Так и есть? Где же он?!"

Так в книге "Пентакль Альдебарана" пишет Вадим Федоров о великом русском ученом Александре Васильевиче Чаянове. Но если в этом пассаже заменить "крупного агронома" и "специалиста по сельскому хозяйству" на "крупного гидробиолога" и "специалиста по экологии", то это и будет портрет самого Вадима Федорова. Вот только талантов у него, пожалуй, побольше и увлечения поразностороннее, чем у его героя.

Вадим Дмитриевич Федоров — доктор биологических наук, профессор, заведующий кафедрой гидробиологии МГУ, академик Российской академии естественных наук и Российской экологической академии, автор первого в нашей стране учебника по экологии, на протяжении 20 лет бессменный главный редактор журнала "Биологические науки", наконец, просто ученый с мировым именем, создавший собственную научную школу. В разное время он был председателем секции "Изучение мирового океана", координирующей все морские исследования в высшей школе, председателем всеуниверситетского морского совета, председателем совета по изучению взаимодействия человека и биосферы и прочая, и прочая, и прочая…

Он также известен и как серьезный коллекционер: филателист, книжник, собиратель картин, автографов и экслибрисов, автор одного из самых серьезных современных исследований по экслибристике — "Русский книжный знак ("о владельческих книжных знаках (экслибрисах), их собирательстве и экслибристике — как самостоятельной ветви книжного графического искусства)" (1995 г.).

В довершение всего, Вадим Федоров еще и писатель, вступивший в Союз Писателей СССР по рекомендации самого Виктора Шкловского. Он — автор нескольких десятков книг прозы, поэзии, пьес, поставленных на сценах известных театров, редактор серии "Необычайные рассказы из жизни диких и животных животных" (Изд-во "Прогресс"). Автор слов "Гимна МГУ" (2004 г.)

Но Вадима Дмитриевича, при всей его страсти к чистой науке, книжным раритетам и почтовым маркам, наконец, к "усидчивому" писательству никак не назовешь кабинетным ученым или, тем более, "книжным червем". Почти половину каждого рабочего года он проводит в экспедициях, на Карельском берегу Белого моря в сказочной стране, названной им (конечно же, не без участия Джонатана Свифта) Лапутией. И именно в Лапутии надо искать истоки творчества Вадима Федорова. Именно там и написано большинство его книг.

Впервые Вадим Федоров попал в Подволочье в 1958 году 24-летним аспирантом-биологом, и Север заворожил и приворожил его навсегда. В 1961 году он, свежеиспеченный кандидат наук, уходит на кафедру гидробиологии и навсегда связывает свою судьбу с морем, а, стало быть, и с Лапутией. И вот, начиная с 1967 года, Лапутия превращается в научно-исследовательскую базу гидробиологической экспедиции МГУ, которую возглавил молодой ученый Вадим Федоров.

"Мы все чертовски много работали, — вспомнит потом Федоров об этом времени в рассказе "Поминальный день". — До изнеможения. Мы ставили бесчисленные опыты днем и ночью, в любую погоду, на берегу и в море. Мы спали на нарах, пели песни у костра… Возможно, мы были просто молоды. И этим все объяснялось. Возможно, но это было не совсем так. Мы просто развивались, росли, до неправдоподобия быстро, нам все удавалось".

Впоследствии Вадим Федоров во многих своих рассказах воссоздал удивительную атмосферу тех лет. Аскетический быт лапутян, их праздничный труд, шутки и розыгрыши молодых ученых и убеленной сединами профессуры, стихи, анекдоты и песни — все это по духу чрезвычайно напоминает фантастический мир мэнээсов, созданный в произведениях ранних Стругацких.

Но есть и существенное отличие. Герои Стругацких живут и работают в каких-то интеллектуальных резервациях. Герои Федорова (а все они — вполне реальные люди), хоть и забрались за тридевять земель, подальше от партсобраний и бюрократов от науки, все же не "выключены" из реальности. Все вокруг напоминает им о трагической судьбе страны в ХХ веке. Лапутяне живут в бараках, сохранившихся со времен УСЛОНА, на каждом шагу встречаются с бывшими ссыльными. Они окружены народом в самом славянофильском смысле этого слова. Это и крестьянка бабка-сказительница Саламанья, и хозяйка "перевалочного пункта" экспедиции "знаменитая Марья Николаевна". Но для писателя Федорова эти "простые" люди ничуть не менее интересны, чем маститые академики.

Вадим Федоров пишет о встретившихся ему в жизни людях просто, почти документально, в стиле, называемом нынче "новым реализмом", без патриотического надрыва и демократической снисходительности. Его юмор остр и точен, но всегда добр и человечен. Однако к такой ("неслыханной", по Пастернаку) простоте он пришел не сразу.

Вадим Федоров дебютировал в литературе в 1967 году как детский писатель.

Уже первая его книжка "Путешествие вверх" — история маленькой глубоководной рыбки Долопихтиса — снискала ему признание и симпатии самой требовательной и взыскательной читательской аудитории — аудитории молодости. Книжка полна философской недетской мудрости "О чём, например, мечтает каждый обитатель подводного мира и чего страшится? — рассуждал Долопихтис — Он мечтает поесть и стремится быть съеденным. Горькая истина!

"Всё-таки удивительно устроен мир:

плывешь, плывешь — и всё время

есть хочется. А когда хочется есть,

Какие уж тут идеалы!"—

размышлял Долопихтис.

"Конечно, никто тобой не интересуется,

пока не пожелает съесть."

И вдруг, как выход из тьмы, как откровение:

"не так уж плох этот мир, если

ещё можно испытывать радость от

того, что нашёл друга."

"И снова он с удивлением

отметил, что в обществе друга он

забывает о страхе и одиночестве.

Долопихтис понял, что теперь

так будет всегда.

И он был счастлив."

Следом выходит в издательстве "Детгиз" (1969) — грустная повесть о северных утках-гагах ("Летящие к северу"). Книга выдержала 5 изданий (общим тиражом более 1 000 000 экземпляров), была кстати переведена на братский украинский язык (Т: що летять на повнiч, видавництво "Веселка", 19), второй родной для Вадима Фёдорова язык (Закончил в 1952 году — "середию чоловiчу школу №4 у мiстi Полтава,i мае медаль "За вiдмiннi успiхи та зразкову поведiнку") и рекомендована в школе для внеклассного чтения по биологии… На просторах Великой России. Успех книг, наверное, можно объяснить тем, что писал их не только человек, владеющий словом и понимающий психологию ребенка, который, похоже, сам не забыл собственного детства, но и ученый, ни на йоту не отступающий от объективной истины. В этом жанре тогда еще молодому ученому удалось совместить талант прозаика и знания биолога.

Вообще парадоксы человеческого характера, пристрастия, иногда доходящие до чудачеств, но и раскрывающие широту души, очень привлекают В. Федорова. Здесь он идет за такими мастерами, как Писемский с его "Русскими лгунами", Лесков с его праведниками, Шукшин с его "чудиками". С теплотой и любовью он рассказывает о стремлении помочь людям могущественного и, в общем-то, неблизкого ему начальника Главсевморпути И. Д. Папанина, о любви к лошадям и живописи мало кому известного "бывшего" Б. В. Желтухина, о нелегкой судьбе ссыльной Марии Николаевны Степановой или о "деятельности" партфункционера от науки Л. А. Асланова. Все эти "дуроёбы" привлекают автора именно страстностью натуры, то есть той чертой, которая в высшей степени присуща и ему самому.

Когда-то Горький агитировал писателей понятно и увлекательно писать о производстве и о науке. Прошли годы — и ученые пришли в литературу, чтобы уже самостоятельно в доступной художественной форме рассказать о сложной картине мира. В сказках В. Федорова есть юмор, есть живые характеры, есть увлекательная интрига. Но за нехитрыми сюжетами, рассказывающими о перелете к морю выводка гагачат ("Летящие к северу") или о путешествии из морских глубин к поверхности глубоководного удильщика ("Путешествие вверх"), у него скрывается мысль об объединении всех живых существ в единый мир — биосферу — в котором ценность отдельной жизни заключается не только в ней самой, но и в той роли, которую она играет в сохранении биологического вида. Федоров пишет не сентиментальные сказки о животных, а по-научному объективную и по-мужски суровую сагу о борьбе за существование. Поэтому и опасности, подстерегающие маленького удильщика, и гибель симпатичных гагачат Ляпа, Тяпа и Ябеды вызывают не только сочувствие, но и рождают мысль о взаимосвязи всего живого и неживого на Земле. И нашу ответственность за их жизнь.

Однако глубокой и широкой натуре Вадима Федорова скоро стало тесно в рамках детской литературы. Следующую его книгу — "Обыкновенные волшебные часы" — можно назвать не только детской сказкой, написанной как бы под обаянием Льюиса Кэрролла, но и антиутопией, и философской притчей. Сказочные герои Брадобрей, Часовщик, Кот Василий и Кошка Машка, по воле волшебных часов попадают в другие, "параллельные", миры — в страну толстяков, в страну кукол, в страну крыс. И если ребенок увлечется безудержностью фантазии, то взрослый читатель увидит здесь черты реальной жизни, изображенные автором в гротескной форме социальной сатиры.

Кажется, В. Федорову тесно только в своем времени. Не от этого ли совмещение эпох становится одним из излюбленных его приемов. По крайней мере, на этих принципах построена одна из лучших его вещей — пьеса для чтения "Пентакль Альдебарана", рассказывающая о судьбе великого русского ученого и писателя А. В. Чаянова. Однако и здесь внешняя документальная канва инкрустирована фантастикой, мистикой, смешением эпох и тому подобной чертовщиной. Здесь помимо самого Чаянова действуют и его герои, и реальные исторические лица: чернокнижник Брюс и чекист Агранов, монстр-офицер Сейдлиц и, наконец, сам Дьявол. Однако в своей пьесе Вадим Федоров ухитряется сплавить в органичное единство самую безудержную фантазию и самое пристальное изучение фактов жизни и творчества Чаянова. Писатель и ученый, как всегда у него, дополняют и обогащают друг друга.

В библиотеке В. Федорова есть редчайшие книги конца Х1Х — начала ХХ века. И, возможно, от литераторов Серебряного века он научился универсализму в творчестве. Вадим Федоров одинаково свободно мыслит и "в строчку", и "в столбик". Его стихотворения при всем их своеобразии говорят и о глубоком знании русской поэзии и любви к ней. Так, стихотворение "Лемур" — это как бы признание в любви к Н. Гумилеву. А от этих строк веет мотивами русского романса позапрошлого века:

Цветы увядшие напоминают мне,

что медленно я тоже увядаю…

так блекнет свет, волнуясь на стене,

когда свечи огарок догорает.

Вообще лирика Вадима Федорова часто выдает его поэтические пристрастия. Его стихи то напомнят интонацию позднего Заболоцкого:

Чистотой своей заколдована,

ты являешь людям чудеса:

улыбнешься — камни станут золотом,

отвернешься — дрогнут небеса.

То — напомнят пантеистические раздумия Тютчева:

Есть в ясности весеннего утра

Времен неувядаемая свежесть,

Хотя и ощущаешь это реже,

Когда приходит зрелости пора.

А однажды (конечно же, в Лапутии), Вадим Федоров "проинспектировал" русскую поэзию последних двух веков и "в одночасье", "в один присест" написал своего рода поэтический словарик. Его "Поэтическая азбука от А до Я" включает более сотни поэтических имен. И, с одной стороны, это действительно "азбука", потому что для своих "литературных портретов" Вадим Федоров часто выбирает наиболее известные (чтобы не сказать — расхожие) строки и образы поэтов. У Лермонтова это парус, у Каменского — "сарынь на кичку", у Ходасевича — "тяжелая лира", у Северянина — ритурнели, рондели и т. д. Но эти азбучные истины часто служат для совсем не азбучных выводов. Вадим Федоров — остроумный, но строгий судья, со своими пристрастиями, часто не совпадающими с хрестоматийной точкой зрения. Ну, например, не приводят его в восторг романтические баллады Жуковского, например, прямо говорит он о малодушии возведенного нынче в ранг гения Пастернака, например, отмечает явную вторичность Н. Рубцова и т. д. Или дает резкую отповедь "газетной" поэзии Е. Евтушенко:

Он беспринципен в принципе, и потому

Все в принципе не нравится ему.

Федорову чужды как преклонение перед поэтическими авторитетами, так и довольно распространенный сегодня "партийный" принцип оценки стихов. Он прежде всего ценит в поэте мастерство и мысль. Особую симпатию вызывают у Вадима Федорова поэты-парадоксалисты, экспериментаторы и словотворцы. Здесь, наверное, в нем говорит ученый. Так, о Заболоцком он пишет:

Как сроки, стихи его строги,

И нам не дано до конца

Понять, как рождалися строки

Таинственной жизни "Столбца".

А сложная, "перекрученная", половинчатая поэтика Андрея Белого в миру Бориса Бугаева, передана самой структурой эпиграммы о нем:

Бугаев… был отчасти Белым.

Привычный строй ломая смело

Стиха и прозы, ритм банальный, —

То вознесет, то ввергнет вниз, —

Полубезумец гениальный —

Андрей… отчасти был Борис,

в которой поэт как бы соперничает в искусстве "плетения словес" с автором "Серебряного голубя" и "Петербурга".

Вадим Федоров — человек, переполненный творческими планами, "фонтанирующий человек", влюбленный в жизнь и спешащий сделать в ней как можно больше. Сейчас заканчивается выпуск одиннадцатитомного собрания его художественных сочинений, дающего ясное представление о многогранности Вадима Федорова — детского и "взрослого" писателя, прозаика, поэта и драматурга, реалиста и фантаста. Другой бы на этом и успокоился. А Вадим Федоров полон новых замыслов, как будто впереди у него — Вечность. Впрочем, он уже написал и об этом:

Верую в Воскресение,

Верую в Новый Завет,

Верую во Всепрощение,

Верую — Смерти нет!

Алексей Антонов

Обсудить на форуме.


Главная страница	Текущий номер	Архив	Гостевая	Форум	Обратная связь	Поиск	Фотогалерея