Михаил ШЕВЧЕНКО

Михаил ШЕВЧЕНКО

ОН — ВЕРНО! — БЫЛ ЧЕСТНЕЙ ДРУГИХ!

О Константине СИМОНОВЕ

Сохранился у меня фотоальбом времен учёбы в Россошанском педучилище: I946-I948 г.г. Странно смотреть на фотографии тех лет — таких далеких теперь...

На одной из них — сижу за столом. Передо мной — портрет Константина Симонова работы художника Яра-Кравченко на обложке книги "Друзья и враги", изданной в библиотеке "Огонька"... Я читаю симоновский сборник.

То было время первой влюбленности в поэзию Симонова. Имя же его я узнал еще в войну. Моя мама стирала для наших госпиталей солдатское обмундирование. И как-то нашла в кармане гимнастерки газетную вырезку знаменитого симоновского стихотворения "Жди меня". А в педучилище на уроке литературы я услышал его стихи из уст любимой учительницы Нины Тимофеевны Шаповаловой. Они звучали в холодном классе 1946 года. В классе едва не замерзают чернила, на стенах сереет морозная опушка в палец толщиной... И вот — стихи, от которых теплее!..

Нина Тимофеевна дала мне симоновский сборник домой. Я прочитал его, как говорится, от корки до корки. И не раз. Стихи волновали, запоминались.

Что влекло к поэзии Симонова?

Мальчишки моего поколения страстно мечтали "о доблестях, о подвигах, о славе". Всем чистым сердцем мы были на стороне республиканцев Испании. И когда я прочитал симоновские стихи о Генерале, сражающемся за Республиканскую Испанию, "Изгнанника" и "У огня" — о людях, верных своей родине, я понял — это мои стихи. Хотелось быть упрямым, как тот Генерал, и вместе с ним дойти до Мадрида!..

Покоряла тяга Симонова к сильным людям.

Кто герой первых же его настоящих стихов? Настоящие люди, — он так и сборник первый свой назвал. Кто же это? Суворов, Верещагин, Пастер, Чкалов, Амундсен, Николай Островский, Матэ Залка, безвестный поручик на Камчатке... Этих людей любили мальчишки предвоенной поры.

Мне было по душе то, что К.Симонов оставил аспирантуру Литературного института и уехал на Халхин-Гол. Он готовился к той войне, которую назовут Великой Отечественной. Как никто из поэтов, кажется, он чувствовал приближение её.

За четыре года до начала войны К.Симонов пишет поэму "Ледовое побоище". Он говорит, что в Германии "...за школьной партой "Майн Кампф" зубрят ученики, и наци пальцами по картам Россию делят на куски...", что "...не нынче-завтра грянет бой, не нынче-завтра нас разбудит горнист военною трубой...". В 1937 году он так заканчивает поэму "Победитель"(о Николае Островском):

Слышишь, как порохом пахнуть стали

Передовые статьи и стихи?

Перья штампуют из той же стали,

Которая завтра пойдет на штыки.

В поэзии Симонова есть мужество, к которому стремится юность. Мужество поведения и мужество прямого и открытого разговора. Именно это чувствуется в строчках его: "Да, враг был храбр. Тем больше наша слава". Или:

В нас есть суровая свобода:

На слезы обрекая мать,

Бессмертье своего народа

Своею смертью покупать.

Мужество слышится в признаниях самому себе.

Ты знаешь, наверное, все-таки родина —

He дом городской, где я празднично жил,

А эти проселки, что дедами пройдены,

С простыми крестами их русских могил...

Здесь звучит и раскаяние какое-то за вчерашний благополучный день... Среди "новых русских" сегодня мало кто способен на это…

Юность жаждет дружбы. О друзьях у Симонова есть прекрасные стихи. "Смерть друга", "Дом в Вязьме", "Был у меня хорошей друг", "Фляга"... Все, кто знал Константина Михайловича, свидетельствуют, что он умел дружить и, "находясь в чинах больших", помнил друзей, особенно фронтовых.

К.Симонов — сын своего века. У него есть грехи, как у любого сына своего времени, но грехов измены в дружбе, говорят, нет.

Перед поступлением в Литинститут я однажды, будучи в Москве, зашел в редакцию журнала "Новый мир", который редактировал Константин Михайлович. Думал показать ему стихи.

Симонова на месте не оказалось. Срочно выехал в Берлин, сказали. Я стоял перед открытым его кабинетом, стены которого были увешаны дружескими шаржами. Красивая молодая дама, секретарша, наверное, ответив мне, остановила в коридоре мужчину и вынесла из кабинета огромный букет цветов.

— Константин Михайлович просил вас передать ЕЙ. Осторожно только... В середине букета — стихи... Как всегда...

Я догадался: ЕЙ — это В.С... Валентине Серовой. Сколько тогда говорили о них!.. И чего только не говорили!.. А она... Над лучшими его стихами стояло посвящение: "В.С." Этого предостаточно, чтоб не судачить.

В одном из стихотворений, посвященных "В.С", есть такая строка: "Я, верно, был честней других…". Эти слова можно взять эпиграфом ко всей его жизни.

Да. Он — верно! — был честней других. Он честно вел себя на первой своей войне — на Халхин-Голе. Он честно служил делу Победы в Великую Отечественную.

Кто из писателей больше него мотался по всем фронтам?.. И, видя народную трагедию, он искал основы для крепости духа. В 1941-м он написал "Суровую годовщину". На "ты" он обращается к вождю.

Товарищ Сталин, слышишь ли ты нас?

Ты должен слышать нас, — мы это знаем.

Не мать, не сына в этот грозный час —

Тебя мы самым первым вспоминаем.

Еще такой суровой годовщины

Никто из нас не знал за жизнь свою,

Но сердце настоящего мужчины

Лишь крепче закаляется в бою...

Товарищ Сталин, сердцем и душою

С тобою до конца твои сыны,

Мы твердо верим, что придем с тобою

К победному решению войны…

В своей вере в ноябре 1941 года К. Симонов не ошибся.

В "перестроечное" время эти стихи не включаются в сборники поэта. Этакая забота о "чистоте" его. Даже вопреки самому автору. Готовя книгу "Сталин и война", Симонов в одном из писем писал:"....эти стихи были написаны в сорок первом году, и я не стыжусь того, что они были тогда написаны, потому что в них выражено то, что чувствовал и думал тогда, в них выражена надежда и вера в Сталина. Я их чувствовал тогда, поэтому и писал..."

Честней других во взгляде на И.В.Сталина предстал он и в посмертном издании книги "Глазами человека моего поколения". К.Симонов "русским выкормлен был" и потому писал опять же в тяжком сорок первом:

По русским обычаям, только пожарища

На русской земле раскидав позади,

На наших глазах умирают товарищи,

По-русски рубаху рванув на груди.

Нас пули с тобою пока еще милуют,

Но, трижды поверив, что жизнь уже вся,

Я все-таки горд был за самую милую,

За горькую землю, где я родился.

За то, что на ней умереть мне завещано,

Что русская мать нас на свет родила,

Что, в бoй провожая нас, русская женщина

По-русски три раза меня обняла.

Не правда ли, эти строки перекликаются с победным тостом И.В.Сталина за здоровье русского народа?..

Чего доброго, найдется какой-нибудь новоявленный демократ и обвинит Константина Михайловича в национализме; тогда и эти прекрасные стихи I94I года — "Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины…" — изымут из собраний его сочинений… Не говоря уже о "Чужой тени" — пьесе против космополитов… И кто заступится за него?..

Сам-то он умел отвечать на выпады…

В трудный для него период, когда он, собравшись засесть за работу над лучшей своей книгой о войне — "Живые и мертвые,— решительно вырвался из столичной суеты и уехал в Среднюю Азию, поэт Сергей Смирнов написал пародию на самое популярное стихотворение К. Симонова "Жди меня ". Пародия граничила с оскорблением, она ходила из злорадствующих уст в злорадствующие уста. Симонов обвинялся в карьеристском лавировании. По Смирнову, он успокаивал любимую женщину: "Твой кумир умеет ждать, как никто другой..."

Как же поступил Константин Михайлович? Спустя некоторое время, он опубликовал в "Юности" свои письма — среди них письма по поводу судеб молодых поэтов. И было его письмо в издательство, он просил руководство внимательно рассмотреть сборник Сергея Смирнова, высказал даже готовность быть редактором его. И, конечно же, это письмо сыграло добрую роль свою. Человек неблагодарный забыл про это и кусал, так сказать, за компанию с кусачими...

Прочитав письмо К. Симонова, сразу понимаешь — кто есть кто...

Был Я свидетелем его прЯмоты. Шел прием в Дубовом зале Центрального Дома литераторов в честь шестидесятилетия Константина Михайловича. Речи. Тосты. И вот выступил представитель военного ведомства, говорил высокие слова о Симонове как военном писателе. Всё шло вроде хорошо. Но после выступления встал Константин Михайлович.

— Прошу простить меня и понять правильно, — тихо сказал он.— Я не обижен в жизни. В том числе и изданиями. Мои книги выходят и много. Да, я пишу о войне, об армии, о героизме наших людей... Казалось бы, кому ж как не Воениздату издавать меня? И вот многие годы — ни одной книги там!.. Еще раз прошу, поймите меня правильно. Но я не мог не сказать об этом, раз уж вы меня приветствуете...

Не хотелось быть на месте того, кто его приветствовал тогда.

Раз уж вспомнилось его шестидесятилетие, расскажу о подарке ему. Когда я получил приглашение на прием, я подумал — что бы ему подарить. Чем удивишь Константина Михайловича?..

Сейчас у Литинститута общежитие в Москве, на улице Руставели. В пору моих студенческих лет мы жили в Переделкино, в писательских дачах. Я попал на так называемую дачу Маршака. Говорили, она была построена для Самуила Яковлевича, но не понравилась, и её отдали нам. Вместе с нами на даче появлялись дядя Сережа и тетя Маруся, удмурты, которые долгое время работали у Симонова на даче,— он жил тогда возле переделкинской церкви.

У дяди Сережи было множество афиш на спектакли по симоновским пьесам, газетных вырезок, фотографий. Помню одну. На диване сидит Константин Михайлович — заросший, усталый; либо работал запоем, либо только что вернулся из дальней командировки. Он откинулся на спинку дивана, а на коленях у него — Валентина Серова. Обхватила его шею руками, щекой прижалась к его щетине. Прекрасная фотография!..

Дядя Сережа обещал мне подарить её. Но не успел. Дачу приобрел Николай Тихонов, нас переселили в Дом творчества. Дача вскоре сгорела, и много интересного сгорело из архива дяди Сережи.

Но один подарок у меня был — потрепанная книжка без переплета. Это оказалась книжка эпиграмм С.Швецова и дружеских шаржей Кукрыниксов. Эпиграммы были едкие, остроумные. Была и эпиграмма на К.Симонова.

Когда вопрос любви уже решен,

Воздав хвалу глазам, устам и косам,

Для тысячи театров создал он

Бесспорнейшую драму под вопросом...

Тут речь идет о его "Русском вопросе" опять же. Эта пьеса и другие симоновские пьесы действительно шли по всем театрам страны, ведь они были удостоены высшей в то время премии — Сталинской.

Читаю я эту книжку и дохожу до эпиграммы на Веру Инбер.

По поэтической дорожке

Её вели "Сороконожки".

Потом eй был на откуп дан

Весь "Пулковский меридиан".

Зато теперь она, небесь,

Потребует земную ось...

"Сороконожки" и "Пулковский меридиан" — это названия книг. Вторая тоже была удостоена высшей премии.

Под эпиграммой приписано двустишие чернилами.

И, получив весь мир в торги,

Нам будет стряпать пироги.

И подпись:"Бор.Горбатов".

А над эпиграммой — другая надпись, она является как бы ответом Б.Горбатову на его иронию.

Автор был в увлечении

И превысил права его.

Это преувеличение.

Бишь... Караваева...

И подпись:"Конст.Симонов".

Я представил небольшую кампанию на даче. В ней был и любимый друг Симонова Борис Горбатов. Шутили. Смеялись, читая эпиграммы и… дописывали их...

Я подумал: Симонову будет приятно вспомнить тот далекий день или вечер, людей, которых теперь уже нет...

Константин Михайлович встречал гостей на пороге входа в Дубовый зал Центрального Дома литераторов. Сдержанно взволнованный, он выглядел постарше своих шестидесяти. Уже тогда, видимо, болезнь давала о себе знать. Поздравляя его, я протянул книжку. Раскрыл страницу с надписями.

Константин Михайлович, хотя и была суетная минута, взглянул на шарж, на строки Горбатова, на свои. Лицо его потеплело, засияло, и, что-то, видимо, припоминая, он благодарно закивал, приговаривая:

— Да...да...дела давно минувших дней... Крепко пожал мне руку.

Подарил я ему и военное издание рассказов "Третий адъютант", которую я хранил больше двадцати лет.

— Такое издание у меня есть. Но я возьму и его. Спасибо.

Одна его книжка пришла ко мне совершенно неожиданно и необычно.

В мае 1966 года я был в Доме творчества в Переделкино. В один из дней труда на отдых Константин Михайлович привез свою маму — Александру Григорьевну. Я видел их издали. Константин Михайлович бережно поддерживал её, когда она выходила из машины, когда поднималась на крыльцо.

Близко увидать её мне довелось дня через два. Я возвращался с прогулки, шел по аллее от улицы Серафимовича. Александра Григорьевна сидела на скамейке недалеко от главного корпуса. У нее с колен упала ручная сумочка. Наклоняясь, она никак не могла поднять её. Естественно, я помог ей.

Александра Григорьевна пригласила присесть рядом. Начала расспрашивать — кто я, что я. Потом предложила чуть-чуть прогуляться с ней. Мы прошлись по аллее к улице Серафимовича и обратно. Говорила она только о Косте, всё о Косте... И это было понятно. Рассказала, как он назвал сам себя Костей, ведь настоящее его имя Кирилл. Она было обиделась на него, но потом пришлось согласиться с ним — сыну с его грасированием трудно было выговаривать свое настоящее имя.

Я спросил, как ей отдыхается. Она сказала, что неплохо, но скучновато. Хотелось бы общения. Но к ней вчера подходили два литератора и уже кое о чем просили...

Она грустно улыбнулась.

— Ну, я ни о чем просить не намерен, — сказал я.

— Вот и хорошо, — отозвалась Александра Григорьевна. — А то все разговоры кончаются просьбами к Косте...

Прощаясь со мной на крыльце, она присела в плетеное кресло, достала из сумочки маленькую книжку.

— Вот я вам подарю... за сегодня...

Так у меня оказалось первое издание военных дневников К.Симонова — книжка "Каждый день — длинный". На ней надпись "Михаилу Шевченко от матери автора с искренними пожеланиями удовлетворения и успеха в любимом деле. 23. V. 66".

Удовлетворения и успеха в любимом деле... Много ли на свете лучших пожеланий?.. Я смотрел на Александру Григорьевну. Как же похож на нее Константин Михайлович! По народной примете, если сын похож на мать, он должен быть счастливым человеком. Думаю, так и было. А с ним была счастлива и его мать.

Судьба Симонова, конечно, необыкновенная. К 35 годам (возраст нынешних молодых литераторов — участников учебных семинаров) он счастливо, как военный корреспондент, прошел сквозь фронтовые передряги, причем смело и неутомимо, увенчан всеми возможными лаврами, объездил почти весь мир, встречался с крупнейшими людьми своего времени, был депутатом Верховного Совета СССР, заместителем Генерального Секретаря Правления Союза писателей СССР, главным редактором журнала "Новый мир", — он сполна познал славу и популярность.

Как он напряженно работал!.. Стихи, поэмы, рассказы, повести, пьесы, статьи, корреспонденции, переводы стихов и прозы, рецензии, выступления, дневники и пр., и пр.. Может быть, надо бы меньше... Но он не мог иначе...

Но лучшие вещи он, думаю, смог написать, благодаря тому, что с юности жило в душе его то чувство, которое выдохнуло — "ты знаешь, наверное, все-таки родина — не дом городской, где я празднично жил, а эти проселки, что дедами пройдены с простыми крестами их русских могил"… Говорят, Константин Михайлович шутил: "Счастливые люди, по народному поверью, родятся в рубашке... Я родился — в двух..."

И право же, главное сЧастье его в том, что на поверку он — верно — был честней других...

Вот одно из самых красноречивых доказательств этого.

В 1974 году в Париже в издательстве "ИМКА-пресс" вышла, книга под именем "Д" (псевдоним И.Н.Медведевей-Томашевской) "Стремя Тихого Дона" с предисловием А.Солженицына. В основе книги — утверждение, что роман "Тихий Дон" написал не Михаил Шолохов, а Федор Крюков, казачий офицер. Была поднята новая волна клеветы на истинного автора гениального романа.

К.Симонов обратился в ЦК КПСС с просьбой помочь ему ознакомиться с архивом Ф.Крюкова. И, ознакомившись с творчеством этого литератора, заявил в беседе с секретарем ЦК КПСС П.Демичевым, что Федор Крюков не мог быть автором "Тихого Дона": не тот язык, не тот стиль, не тот масштаб.

Симонов предложил издать у нас сочинения Ф.Крюкова, и тот, кто прочитает его, поймет, убедится, что "Тихий Дон" мог написать только М.Шолохов. И никакой не Крюков.

П.Демичев позвонил М.Суслову. Тот был против издания у нас сочинений Ф.Крюкова, но посоветовал: поскольку "Стремя Тихого Дона" вышло на Западе, то предпочтительно дать интервью западному журналу или газете, где и сказать всё, что он думает о версии "Стремени".

И К.Симонов дал интервью журналу "Шпигель" (1974). Об этой публикации оповестили "Немецкая волна" и "Голос Америки".

М.Шолохов услышал о публикации К.Симонова и захотел с ней ознакомиться. Когда ему перевели текст интервью, Михаил Александрович долго молчал, потом задумчиво промолвил: "И я его обижал не раз, да и он меня не жаловал. А вот сумел подняться выше личных обид... Почему бы и у нас интервью Симонова не напечатать в "Литературке"? Да, неплохо бы и у нас напечатать".

Не напечатали.

Да, К.М.Симонов — верно! — был честней других.

На одном из писательских собраний в ЦДЛ я оказался рядом с Константином Михайловичем. В руках у меня была книжка его поэм, купленная в киоске. Он увидел её и предложил подписать.

— Подпишите сыну, — сказал я. — Он очень любит Вашу поэму "Суворов" .

— Сколько ему лет? — спросил он.

— Одиннадцать.

Константин Михайлович написал: "Многоуважаемому Максиму от автора. — Симонов. 9. ХII. 78 ".

Надпись в его духе — в дyxe уважения к людям.

Есть у меня одна из последних фотографий Константина Михайловича. Он открывает 45-й, последний в своей жизни, сезон Центрального Дома литераторов имени А.А.Фадеева, Председателем Правления которого был долгие годы. Он что-то говорит. Говорит, чуть склонив седую голову набок, как бы прислушиваясь к самому себе.

Рядом в президиуме — один из учителей его, — Василий Васильевич Казин, которого давно уж нет. Рядом друзья — Михаил Матусовский, Мустай Карим, Марк Галай, Евгений Рябчиков, Елена Николаевская...

Смотрю на фотографию, вижу Константина Михайловича, слышу его голос; встают предо мной и холодный класс Россошанского педучилища 1946 года, любимая учительница с симоновским томиком в руке, и мы, учащиеся, за столами — наивные, шестнадцати-семнадцатилетние...

1949-1985 г.г.

P.S. Я говорил, что с некоторых пор не публикуют стихотворение К.Симонова "Суровая годовщина"— об И.В.Сталине. Новоявленные демократы от литературоведения этим не ограничились,

В 2002 году издательство "Высшая школа" выпустило учебник для вузов "Русская литература XX века". Не ведомо — причислен ли К.Симонов к сталинистам или к русским националистам, но в освещении литературы о Великой Отечественной войне даже фамилия К.Симонова не упоминается, та же участь постигла участников войны, книги которых К.Симонов высоко ценил,— они стали классикой. В учебнике нет фамилий Ф.Абрамова, Ю.Бондарева, К.Воробьева, В.Кондратьева, Е.Носова, В.Тендрякова… Проза о Великой Отечественной представлена лишь астафьевским — прежде всего в художественном отношении не состоявшимся — романом "Прокляты и забыты" и владимовским "Генералом и его армией". Такова "демократическая картина" народного подвига в борьбе с Фашизмом...

Но и это еще не всё. В учебнике также даже не упоминаются такие писатели, как А.Серафимович, С.Есенин, М.Пришвин, В.Белов, В.Шукшин, В.Распутин... Новые ученые настоятельно рекомендуют изучать опусы постмодернизма и "массовой" литературы.

Вот так: учебник "Русская литература XX века" — без русской литературы!..

Что век наставший нам еще готовит?..

2003 г.

.

Обсудить на форуме.

121069, Москва ул. Б.Никитская, 50-А/5, стр.1,    Тел. (095) 291-60-22 факс (095) 290-20-05,    literator@cityline.ru