ПЕСНЬ СОБАКЕВИЧА (Елена ПАВЛОВА) |
|||||
ПЕСНЬ СОБАКЕВИЧА Николай ПЕРЕЯСЛОВ. “Соловей с простуженным горлом”. — М., “Московский Парнас”, 2003.
Книга стихотворных текстов Николая Переяслова "Соловей с простуженным горлом" — не просто сборник стихотворений, и даже не просто избранное. Автор явил тут себя во всех представимых ипостасях — и как поэт начинающий, и как зрелый сочинитель; показал себя как традиционалист (и идейный, и формальный); продемонстрировал также, что не чужды ему и формалистические изыски. Кроме того, Переяслов оригинально прослоил свои тексты переводами с иностранных языков (украинского, арабского) и рифмованными обработками из древнерусских и средневековых сочинений. Одним словом, проделан огромный объём работы, как говорят спортивные комментаторы. Перед нами значительный труд и вклад… Теперь впечатления и соображения на этот счёт. Раньше всего — общее впечатление. Основательность, тяжеловесность. Угнетающе многостопные, с налезающими друг на друга слогами, строки. Слова как грубо обтёсанные камни; постройки, возведённые из этих камней, массивны, но кривобоки, с торчащими углами, и совершенно без окон. О том, что такое дыхательная пауза, о том, что она должна совпадать со смысловой (чтобы строчка из неких слов сделалась стихотворной строчкой), автор даже не подозревает. А рассказать ему про цезуру и про то, что она есть для русского стиха — обидится. Но уж стоят эти камнесловные сооружения на земле, несмотря на свою тяжесть и непривлекательность, твёрдо. Такие стихи, если говорить образно, мог бы писать проникнувшийся лирическим настроением Собакевич. С этой утомительной основательностью повсеместно соседствует небрежность — даже на самом нижнем этаже стихотворного дела. Рифмы или раздражающе приблизительны ("чудесных" — "песню", "голосом" — "Господи", "выжить" — "услышим", "касаться" — "доказательств", "гирей" — "крылья") или смертельно банальны ("крови" — "любви"). Текст, слова, сочетания слов, их игра и переклички, их внутренняя жизнь и привычки Переяслову по большому счёту не важны и не интересны. Слова, как он, наверное, думает, предназначены для обслуживания его больших и важных мыслей. Но не приголубленные, оставленные без любовного присмотра слова начинают лениться и шалить. Например, двусмысленно звучит строчка "Мне рай в шалаше гарантируют радостью вымостить…". В известной поговорке рай в шалаше бывает с "милым". Не думаю, что Николай Переяслов в своём стихотворении намекает именно на однополое счастье. Тут важно, что эта двусмысленность не задумана автором. Неуважительно использованные слова отыгрались на авторе. Чаще же у Переяслова вместо двусмысленности, из-за бездумного смешения лексических пластов, получается просто толкучка смыслов, не рождающая ничего похожего на единый образ: …И звуковой пуант вернувшегося жаворонка влипнет в пасхальный цвет небес, на ширь полей взирая с высоты полёта песни. Пуанты преимущественно направлены в пол, а не в небеса; у пуантов нет глаз (даже у "звуковых"), они не могут смотреть на "ширь полей". И что делать с этим кошмарным "влипнет", употреблённым по отношению то ли к жаворонку, то ли к звуку? Или вот пример из стихотворения "Творчество", судя по названию, программного. Речь в нём об акте творчества, о приключениях авторской мысли. …И весёлый попутчик раскинет над нею (мыслью — Е.П.) Атлантом однобортного неба дешёвый, но верный пиджак. Даже если бы Николай Переяслов происходил из потомственных портных, ему нельзя было бы простить эту суконную пошлость — "однобортное небо". Да и Атлант запомнился нам, наследникам греческой культуры, отнюдь не весельчаком, а довольно туповатым и подловатым дядькой. Опять какой-то винегрет из смыслов, с кровью вырванных из своего контекста. А уж для того, чтобы явить миру это чудо поэтической селекции — "дешёвый, но верный пиджак", надо было погрузиться в самые глубины ТВОРЧЕСТВА. Особенно меня потрясло стихотворение, посвящённое "нашему всему", то есть Пушкину. Начинается оно так: Арапчонок курчавый, ночами, когда не до чтенья, когда с чутких черёмух чешуйки летят наугад, кто стучит мне в окно, слившись с чёрной беззлобною (!!! — Е.П.) тенью — только белые зубы в печальной улыбке блестят. Грамматика так прихотлива, что здесь невозможно выявить даже элементарные субъектно-объектные отношения. Кому, лирическому герою или курчавому арапчонку ночами "не до чтенья"? То ли парнишка-Пушкин плюнул на свои книжки и пошёл развеселить Николая Переяслова, то ли Николай Переяслов так начитался Пушкина и надышался черёмуховым духом, что ему мнится за окном юный гений, оскалившийся в жуткой гарлемской улыбке. Вообще-то, слишком это описание выбивается из привычного канона пушкинской иконографии. Ну, пусть уж, дальше мы увидим, что эти негритянские зубищи очень важны для автора. Сюжет стихотворения есть оплакивание судьбы поэта в нашем Отечестве. "Подвалы Лубянки" и всё такое… "Но снуют вдоль дороги Дантесы" — автор ни в зуб ногой не чувствует дикого комизма этой строчки. В общем, всё понятно, поэтам в России живётся хреново. Тут Переяслов закругляет сюжет на себя: И опять мне в окно — кто-то стукнет и смотрит остудно (Как-как??? — Е.П.) и, убрав черновик, (основательный человек — Е.П.), я шагну и замру на крыльце, и во тьме различу чьи-то чистые светлые судьбы, словно белые зубы — на Вечности чёрном лице… Тут я начала креститься. Слишком для меня смеловато. И чересчур поэтично. Судьбы — это, стало быть, зубы. Причём зубы Пушкина. И где, прости Господи, они растут у Вечности-бедняжки? Почему не во рту?! Даже если допустить, что у Вечности есть голова. И такого, поверьте, много. Даже, я бы сказала, многовато. Это вообще манера Николая Переяслова. И почти в каждом тексте она воспроизводится — где ярче, где бледнее. Не стану больше углубляться в этом направлении, поговорю о более для меня интересном. О любви. Стихотворение "Зима в Переделкино" написано легче, прозрачней, чем большинство прочих. Лирический герой, в котором слишком определённо опознаётся опять-таки сам Николай Переяслов, гуляет по окрестностям Дома творчества с "Маринкою, поэтессой из Жигулей". Снег подтаявший, хрипло охая (как непохмелившийся бомж — Е.П.), Проседает под каблуком… "Ах, как глупо жить недотрогою!" — будет думать она тайком. Я даже содрогнулась — какое знание женской психологии, какое проникновение в глубины изменчивой и непоследовательной женской души! Даже самому Асадову — по плечу ли такое?! Должна разочаровать автора — ну не в таких мы, бабы, выражениях думаем в подобных случаях. Не в таких! Особо хотелось бы сказать о сочинении, озаглавленном "СКВ. ТЕРН. — К ЗВ." (что означает известное — "Сквозь тернии — к звёздам") и снабжённом, надо понимать, ироническим подзаголовком "Кабалистическая соната", и о других текстах в том же, формалистическом роде. Тут тоже видна большая работа, и приложено довольно ума, но… Во-первых, слишком попахивает простым кроссвордом. Филологические способности свои Николай Переяслов использует механически. "Тяжёлая игра рассудка". А во-вторых, на этом поприще довольно умельцев, до которых нашему герою далековато. Его "кроссворды" помимо того, что мертвы, они ещё вдобавок безнадёжно вторичны. Рубинштейны и Приговы не один десяток лет упражняются подобным образом, и сами уж успели всем наскучить. Что же, спросят меня, так ничего хорошего и нет в этой немаленькой книжке? Почему же, есть. Мне лично понравилось стихотворение "О слоне" из средневекового сборника рассказов о животных "Физиолог". Слон и слониха любят горы: наевшись там в иные дни травы соблазна — мандрагоры — совокупляются они. Когда стихотворение сразу захватывает своей лёгкостью и живостью, даже не хочется придираться к мелочам… Спят у деревьев, не ложатся. Ну, а случись, что упадут — тогда они кричат ужасно, пока их братья не придут. Ну, а чем там всё кончилось, прочитайте сами, если вас не отвратила моя сердитая рецензия. Елена ПАВЛОВА
|
121069, Москва ул. Б.Никитская, 50-А/5, стр.1, Тел. (095) 291-60-22 факс (095) 290-20-05, literator@cityline.ru |