БЫВАЛИ ХУЖЕ ВРЕМЕНА...

Елена РОМАНЕНКО

Рассказы

ТАК СТАНОВЯТСЯ БОМЖАМИ

Холод и отчаяние. Вера не знала, от чего ее трясет: от мороза или от пережитого потрясения. Ее сожитель, молодой мент с наглой смазливой рожей, которого она сама, дура, прописала у себя неделю назад, избил ее и выгнал из дома.

— Попробуй, пожалуйся, — дыша перегаром, орал он ей в лицо, — Тебе никто не поверит. И не смей возвращаться, — убью!

Зря она, конечно, с ним выпила. Думала, разговор легче пойдет. Хотела узнать, почему он так изменился после того, как стал жить с ней официально прописанным. Казалось бы, наоборот, еще одна ниточка, которая должна сплотить их, сделать настоящей семьей, он ведь и сам об этом говорил раньше. Конечно, это еще не брак, как бы ей хотелось, но все же. А получилось совсем не так. Он стал хамить, пропивать ее деньги, и, в конце концов, сегодня, избил и выгнал.

Веру трясло. Она была в халатике, перед тем как он вытолкнул ее за дверь, успела одеть только сапоги и куртку. Выбежав из дома, она торопливо пошла прочь.

От ударов крепкого мужского кулака сильно ныло лицо. Глаза опухли, было больно моргать и плакать. Вера не видела себя, но представляла, что выглядит ужасно. Было очень стыдно ощущать синяки, казалось, что она в чем-то виновата, поэтому ее так страшно избили. Если не считать нескольких шлепков в детстве, полученных от мамы в целях воспитания, до сих пор никто больше не поднимал на нее руку. Раньше ей казалось, что бьют только тех, кто этого заслуживает. Произошедшее с ней сегодня разрушило мир, в котором она существовала до этого, и теперь она не знала, как жить.

Уже стемнело, когда все это произошло, но Вера все равно старалась держаться закоулков, не освещенных фонарями. На душе было больно, очень больно. Она не знала, куда шла, голые ноги немели от холода, и ей даже хотелось замерзнуть. Замерзнуть до бесчувствия. Чтобы не знать ничего, не помнить, не страдать. Казалось, от холода застывала боль.

Когда стало невыносимо холодно, она зашла в какой-то подъезд, в его обманчивое тепло. В подъезде было сухо и воняло кошачьей мочой. Вера прижала руки к батарее. Вместе с телом оттаивала и душа. Опять все вернулось. Ужас и отчаяние снова завопили в ее душе. Идти некуда, она никому не нужна, она никто, грязь, каждый вправе ее избить, унизить и вообще убить, потому что она — никто. И ничего не вернуть. Ничего. Ничего хорошего уже никогда не будет. Хотелось завыть и разбить голову о стену. Неизвестно почему, из остатков какой-то глупой гордости, Вера сдерживала себя.

Внезапно захотелось напиться. Напиться до маразма, только чтобы заглушить боль. Если она не заглушит это, то не просто выживет и умрет от болевого шока.

Вера вышла из подъезда и стала искать ларек. Проплутав некоторое время по мрачным и безлюдным улицам, она неожиданно вышла на привокзальную площадь. Вера сама не ожидала, что так далеко ушла. Ларьков вокруг было полно. Вера сняла с пальца золотой перстенек — подарок мамы.

— У-у-у, какая ты красявая, — усмехнулся киоскер, увидев ее в окошечко. Покрутил перстень, — Украла небось?

— Это мой. Сколько дадите? Только мне под залог надо, я потом его выкуплю.

— А вот возьму и ничего не дам, — издевался парень, — Пошлю тебя подальше и гудбай. Кто тебе поверит, что у тебя золото было?

Вере было так плохо, что казалось, уже не может быть хуже.

— Пожалуйста, отдайте мне обратно кольцо или дайте денег за него, — взмолилась она.

— Ладно, держи, — смилостивился парень и протянул тощую пачку купюр.

Вера не стала пересчитывать. Она отошла к другому киоску и купила там бутылку водки. Деньги еще остались. Спрятав бутылку под куртку, она стала озираться, решаясь, куда пойти. Двери привокзального туалета светились в темноте обманчивым теплом, там наверняка должны были быть батареи.

В туалете оказалось не намного теплее, чем на улице, да еще дико воняло, но умирающее тепло батарей было все же лучше мороза, и Вера осталась там. Она долго не могла открыть бутылку, потом оторвала крышку зубами.

От водки отяжелели мысли. Боль никуда не делась, стала только какой-то давящей и глухой, не резкой, мутной. Но и от нее было трудно дышать.

Незаметно как рядом появилась какая-то мерзкого вида баба. Бомжиху затрясло при виде бутылки, и Вера отдала ей остатки. Захотелось поговорить, высказать свое горе. Баба слушала не очень ясные, со слезами смешанные объяснения, сочувственно морщила лицо, поддакивала, рассказывала свои подобные случаи и под конец беседы предложила переночевать у ее знакомых. Веру сморила водка, нервы требовали передышки, и она потащилась следом за вокзальной бабой.

Отошли они не очень далеко. Сразу за вокзалом, в достаточно темном дворе, к бомжихе присоединились еще двое не то мужиков, не то баб.

— Снимай куртку и сапоги, живо! Иначе сами снимем, поняла, сука? — прошипела та, что привела сюда Веру.

Вера была настолько ошеломлена новой подлостью, что не знала, что делать, что отвечать.

Она стояла в растерянности до тех пор, пока ее не сбили с ног. Она попыталась кричать, но ее стали пинать по лицу. Снег смешивался с кровью. Вера почувствовала как чужие злые руки содрали куртку и сапоги, затем послышался топот убегающих ног и вот уже никого вокруг.

Вера плакала от боли. От боли физической и душевной. Подлость ранит сильнее кулака. Она вытирала лицо снегом и видела, как он краснеет. В одном халатике, босиком, не в силах выпрямиться и встать, Вера стала выбираться на дорогу.

Через полчаса ее, еле живую, нашли возле вокзала и отправили в больницу.

Через две недели, когда она более или менее пришла в себя, Веру навестил молодой милиционер Юра, который и нашел ее тогда на снегу.

— Господи, а ты ведь хорошенькая, — вырвалось у него. Он смутился.

— Понимаешь, лица было не разобрать, разукрасили тебя здорово. Я единственное, что заметил, — халат хороший, не бомжиха значит. И нес тебя когда, понял, что молодая, да и кожа нежная, — он опять смутился.

— Это я уже на свету увидел. У вокзальных кожа от спирта огрубела, а от тебя, хоть водкой и тащило, но видно, что не пьющая, — он помолчал, — Давай, рассказывай, что с тобой случилось.

Вера уже немного отошла, отмякла душой. Болезни лечат, физические страдания ограничивают душевные. Теперь Вера более спокойно вспоминала обо всем. Она решила ничего не скрывать и подробно рассказала о случившимся с ней.

Услышав о профессии "друга", парень сжал зубы:

— Коллега, значит. Ну что ж, придется разобраться с коллегой. Выселим его и делов-то.

— Да нет, тут уж ничего не поделаешь, сама я его туда вписала, теперь он имеет право жить в моей квартире как в собственной, — грустно объяснила Вера.

— Посмотрим. А бомжей тех мы быстро найдем. Боюсь, только вещички твои они уже давно пропили, — Юра попрощался и, пожелав скорейшего выздоровления, вышел.

В день выписки спасший Веру милиционер встретил ее с цветами и на такси.

— Куда мы едем? — Растерянно спросила Вера уже в машине.

— Домой. К тебе домой, — Юра успокаивающе улыбнулся.

— Но он же меня убьет! — Вернулась прежнее ощущение безвыходности.

— Не волнуйся, его там уже нет. Он вдруг решил выписаться и вообще уехать в другой город. Не знаю, почему ему вдруг пришла в голову такая идея, — И Юрий незаметно потер отбитые костяшки кулака.

ПЕСНЯ ПЛАСТИКОВЫХ БУТЫЛОК

Баба Тася жила не особо богато и для приработка стала ходить на помойку — люди иногда неплохие вещи выбрасывали, помыть да подштопать — кто-нибудь да купит. Еще она там бутылки собирала. Стеклянные-то редко выкидывали, только разбитые обычно и попадались, но баба Тася и пластиковыми не брезговала. Отмачивала их дома в ванной, ершиком драила, если внутри грязные, потом на рынок несла. Там для молока разливного или масла подсолнечного иногда брали. Разливное дешевле. Мало ли таких хозяек-растерях — придут на базар и вспомнят, что молока надо. Не бежать же домой за бутылкой. Вот и покупали у бабы Таси по пятерке. Какие никакие, а деньги.

В этот раз ей повезло — целых восемь бутылок нашла. Две, правда, не очень, видно не раз б/у, но и такие продать можно, если отмыть хорошенько. Баба Тася заткнула ванну, включила воду, и, сбросив туда бутыли, вышла, пока набирается.

Бутылки только этого и ждали. Они качались на волнах, и, сталкиваясь между собой, здоровались:

— Привет!

Заодно они присматривались к друг другу, знакомились. Конечно, нашли их на одной свалке. Может, даже лежали рядом. Но там они были не знакомы, а здесь — совсем другое дело. Одна квартира, одна ванна. Плюс комфорт.

Под струю воды попала бутылка с этикеткой "Апельсиновая" и заговорила:

— Ох, девочки, хорошо-то как! Новая жизнь! А еще говорят, рая нет! Помойка — это чистилище было, зато теперь в нас еще чего-нибудь нальют, смысл жизни появится.

Ее оттеснила бывалая, потрепанная бутылка, со следами клея от ободранной наклейки и пробурчала:

— Да, нальют. Если повезет, то не раз даже. Я, например, бывший "Колокольчик", а потом меня помыли, и молоко во мне держали. Пока не скисло. Но меня потом снова помыли и опять молока налили. Оно опять скисло. И так несколько раз. А потом взяли да выкинули ни с того ни с сего…

Ванна набралась до половины. Вернулась баба Тася и стала притапливать бутылки. Набирая воду, бутылки запели, хотя для непосвященного уха их голоса звучали как невнятное бормотание.

Разговор пошел оживленнее. Каждой хотелось рассказать о себе, поделиться впечатлениями жизни.

— Меня покупали на день рождения одной маленькой девочке, — захлебываясь от переполнявших ее эмоций и воды, сказала Буратина. — Представляете, я была первой газировкой в ее жизни! Они вообще, живут очень бедно. Даже торт у них был вафельный, а вместо крема варенье. Девочка очень долго меня пила, ей меня жалко было. Целую неделю я ее радовала. А потом пришел пьяный девочкин папа и допил меня с похмелья. Девочка все равно хотела оставить меня у себя, на память, но папа набрал в меня пива, выпил его, а меня потом девочкина мама выкинула.

— Пиво, говоришь? — оживилась Кола местного производства. — Алкоголь, короче. Ну, значит мы с тобой родственники! В меня водку добавляли. Точнее, сначала половину шипучки из меня вылили, а потом бутылку водки залили по самое горло. Ох, и смесь получилась, охренеть просто! Не Кока-кола, а коктейль, блин!..

— О, Ви тоже Кола? — с акцентом произнесла еще одна бутылка Колы, теперь уже Пепси. — Я плохо понимайт по-русски, но нас тепер отправят на перерабатывающий фабрику?

— Держи карман шире, — усмехнулась русская бутылка. — Кому мы на хрен нужны?

— О, русский язык так странно говорит, такой обороты… Что такой "карман ширэ"? И что такой "хрен"? Я из США, мне труден понять ваш язык…

— Щас объясню, — заржала русская Кола, но вместо этого, наполнившись, упала на дно.

Минералка, которую как раз начали топить, недовольно поморщилась и произнесла тонким голосом:

— А меня пил доцент наук. Он пишет диссертацию, у него высокое давление, больное сердце и гастрит. Очень интеллигентный человек, преподает кибернетику в вузе. Мы с ним принимали у студентов экзамен. Такой контингент пошел необразованный, простейших вещей не знают, про структуру атома рассказать не могут!..

— А меня как раз студенты пили! — обрадовалась Апельсиновая. — Не знаю только в каком вузе. Они сдавали экзамен, стояла жара, а денег у них, как всегда, было мало. Поэтому, сбросились в складчину на четверых. Но пили меня целых семнадцать человек!

— А я уже и не помню, кем я была раньше, — грустно отозвалась вторая ободранная бутылка, мутная и слегка зеленая. — Кажется Дюшесом. Меня так долго держали в квартире, в темном углу, что я успела забыть свою молодость. Во мне хранили воду для аквариума. Иногда из меня поливали цветы. Вода и только вода. Меня стало тошнить от ее запаха, тем более от водопроводных труб появлялся осадок. Я начала болеть и чахнуть, и в итоге меня выкинули.

— Вот-вот. Люди всегда так, — раздраженно поддакнула Крем-сода. — Пользуются тобой, пока ты молод и красив, а потом выкидывают на помойку. Я хоть жизнь успела посмотреть — меня в машине возили. Тоже воду держали. А потом взяли и ни с того ни с сего выкинули. Даже не объяснили, почему. Заменили новой — на два литра. Конечно, она больше, но ведь дура полная. Она же ни разу в радиатор воды не заливала, прольет наверняка!..

Бутыль с оторванной этикеткой, бывший Колокольчик, подытожила:

— Эх, девочки, главное, чтобы сейчас нас для подсолнечного масла не купили! Если масло, то всё! Никто нас после него мыть не будет, и со свалки прогорклых не подберет. Так что пока все хорошо, но главное — лишь бы не масло!..

И бутылки, полные воды и раздумий, замолчали, успокоившись на дне и покачивая отстающими этикетками.

Обсудить на форуме.