Станислав ЗОЛОТЦЕВ

Станислав ЗОЛОТЦЕВ

С НЕУГАСИМОЙ ЖАЖДОЮ ДОБРА

Вадим РАХМАНОВ. Как первый миг... — М., Новый Ключ, МГО СП России, 2003

Но что-то ещё меня держит

на этой горючей земле.

...Согласимся; когда такие слова исходят от человека наших тернистых дней, находящегося на рубеже седьмого десятка, они обретают несколько иной вес, и ты воспринимаешь их гораздо более обострённо (особенно если ты и сам близок автору по возрасту), чем воспринял бы их лет 30 назад. И начинаешь — хотя бы подсознательно — задумываться: так что же держит нас ещё на этой земле, которая столь стремительно уходит из-под ног?.. И вот ещё с чем, полагаю, согласимся. В нынешнем, отмеченном "феодальной раздробленностью" литературном мире, нередко происходит так; все либо очень многие знают, что есть такой-то поэт — скажем, зовут его Вадим Рахманов, — что он уже давно пишет, признан многими известными коллегами, не так уж мало и книг у него вышло, и не перестаёт он писать новые стихи" но... Какова художественная сущность его творчества, в чём его "особинка", чем убеждает он нас в праве своего поэтического первородства, — об этом почему-то никто или почти никто всерьёз на печатных страницах говорить часу не находит. Все пляшут вокруг "своих" либо вокруг "культовых" имён. А годы идут, самобытный мир автора остаётся в тени, и опять слышим мы классический пушкинский вздох: "Мы ленивы и нелюбопытны".

А годы идут, и вот недавно поэт, которого зовут именно так и не иначе, Вадим Рахманов, встретивший своё 60-летие, стал автором книги "Как первый миг...", — я совершенно справедливо маститый А.Парпара в своём весьма толковом предисловии назвал её предварительным подведением итогов... Я открыл эту новинку своего давнего товарища (хоть, признаюсь, давно его не читал из-за своего бытия вдали от Москвы) наугад — и округлил глаза: передо мной был 66-й сонет Шекспира. Да, самый трагичный из всех сонетов английского гения, "гамлетовский", где герой долго перечисляет причины, по которым он не в силах больше жить, а в двух последних строчках объясняет, почему не уйдёт из жизни:

Истерзан всем — хочу я умереть...

Но без меня трудней тебе терпеть.

"Браво, Вадим!" — это даже не я воскликнул, но моё нутро специалиста по литературе Альбиона радостно ахнуло: Рахманов перевёл эти строки точнее Маршака, по версии которого герой просто не хочет расставаться с любимой. Тут дело не в "уровне": тут надобен трагедийный слух настоящего поэта. Но — именно уровнем поэтики, высокой стихотворческой квалификацией, нечастым по нашим временам умением "ставить слово к слову" — вот чем радостно удивила эта книга. Сложные психологические ситуации автор излагает в виртуозных ритмических рисунках: "Влетел в окно голубь/ и погасил свечи./ Стынет кольца прорубь,/ а прорубить нечем.../ Пусть темнота грозно/ нас слепотой ранит,/ чужими быть поздно,/ родными стать — рано".

Тем отличается эта книга от многих "политизированных" новинок, что в ней совершенно нет прямых откликов на грозовые события дней идущих и недавних, и однако же звучание её по-настоящему гражданственно. Ибо автор видит то, о чём пишет, не сквозь мутное стекло "злобы дня", а сквозь призму добра вечности, векового добра, без которого любые деяния бессмысленны и безнравственны,

Когда толпа, опять взъярившись,

кричит кому-то: "Вор! Злодей!" —

вчера лишь на него молившись, —

мне снова стыдно за людей.

Сосуд бездонный, а не блюдце,

душа. Попробуй, кто-нибудь,

в чужую душу окунуться,

в свою не смея заглянуть?!

Таким добром и держится лирический герой книги "на этой горючей земле". А средоточие добра для него — душа любящей и любимой женщины. Не буду цитировать строки из собственно лирических стихотворений В.Рахманова, их немало, и они мне представляются истинной духовной основой его творчества в целом, — но именно поэтому нелепо было бы разрывать их на отдельные строчки... Но подчёркиваю, — "в целом": на этой основе держатся и более крупные его творения, ставшие содержанием других книг. Так, донельзя обидно, что вне поля зрения нашей критики остался вышедший в конце 90-х (в двух небольших книжках) его автобиографический роман в стихах "На изломе". В сущности — это панорама жизни русских людей во второй половине XX века: замысел действительно эпический, воплощение его не во всём бесспорно, но автор продолжает это воплощение, пишет всё той же онегинской строфой новые части романа. Что ж, кому много дано — с того много и спросится…

Станислав ЗОЛОТЦЕВ

Обсудить на форуме.