Вл. ГУСЕВ

Вл. ГУСЕВ

Вл. ГУСЕВ

О КРИТИКЕ 40-х — НАЧАЛА 50-х

(Глава из готовящегося учебника)

Этот период нельзя назвать особенно плодотворным в отношении достижений именно литературной критики. Продолжались дискуссии, начатые на I Съезде писателей (1934), внешне оживлённо шли и другие дискуссии, выступления, но для всех этих материалов были характерны черты некоторой тавтологичности, самоочевидности, слишком общей постановки вопросов или по принципу "2 х 2 = 4", или по принципу "2 х 2 = 5". Литературная критика тяжело оправлялась от "рапповских" вульгаризаций, восстанавливала истины, которые для зрелой профессиональной литературы самой собой разумеются, не нуждаются в доказательствах: должна ли художественная литература быть художественной или иллюстративной, что важнее — форма или содержание произведения, влияет или не влияет формально-теоретическое мировоззрение автора на чисто художественный уровень его творчества и т.п. Причём ответы нередко давались даже и правильные, но это, вот именно, была правильность по принципу "2 х 2", что отвлекало умственные силы, не задавало творческого движения мысли. Следует признать, что сама художественная литература этого времени в значительнейшей мере обогнала теоретическую и критическую мысль, справедливо действуя по правилу "А караван идёт". Всем, кто ещё и по сей день запоздало отрицает художественные достижения нашей литературы этого периода ("сей доблестный рыцарь всё в той же позицьи на камне сидит"), можно не возражать, а просто, как говорится, напомнить имена. В 30-е — 50-е годы у нас пишут А.Н.Толстой, М.Шолохов, К.Федин, Л.Леонов, М.Булгаков, А.Платонов, А.Малышкин, Б.Пильняк, И.Бабель, В.Катаев, М.Зощенко, М.Исаковский, А.Твардовский, Б.Пастернак, А.Ахматова, О.Мандельштам, Н.Заболоцкий, Н.Тихонов, М.Цветаева, Я.Смеляков, Э.Багрицкий, К.Симонов, И.Эренбург и, как мы понимаем, ещё многие, многие талантливые. Если вспомнить ещё и "русское зарубежье", то и вовсе утонем в именах (а там и критика была посерьёзнее "нашей": Г.Адамович). Состояние критики с её "спорами" "благодаристов" и "вопрекистов", "социологов" и "формалистов", "партийцев" и "попутчиков" и т.д. не может, конечно, сравниться с этим мощным потоком, о котором можно подытожить словами Пушкина: "Движенья нет, сказал мудрец брадатый, другой смолчал и стал пред ним ходить". Ходить стали проза и поэзия.

Здесь не место и не время подробно разбираться в причинах такого состояния дел. Можно вспомнить старый тезис, что в России художественная мысль и всегда опережала теоретическую. Можно вспомнить и чисто политические причины. Но прежде всего приходится просто считаться с фактами.

Сказанное, конечно, не значит, что эти годы вообще не дали весомой теоретической и текущей критики. Такого не могло быть, речь идёт о тенденции, а не о повальном законе. Во-первых, именно в эти годы у нас зачинается, иначе не скажешь, наша могучая именно теоретическая, философская критика ХХ века. Вышел на сцену, правда, тут же и сошёл с неё по не зависящим от него обстоятельствам М.Бахтин (подробней о нём — в ряде других глав). Ещё заметны В.Фриче, В.Переверзев и, разумеется, В.Шкловский. Начинает работать А.Лосев. Выходят на сцену молодые теоретики марксистской ориентации. Это прежде всего, видимо, наиболее серьёзный из них, но и ранее всех ушедший И.А.Виноградов ("Вопросы марксистской поэтики", "Борьба за стиль"); а также Л.Тимофеев, Г.Поспелов, Б.Храпченко и другие. Выдвигается плеяда критиков текущей литературы, достаточно талантливых и при этом порою столь же достаточно беспринципных. Конечно, типичнейший из них — В.Ермилов. Идут не всегда пустые обсуждения деятельности журнала "Литературный критик", принципов формального метода в литературоведении, различных конкретных вопросов мировоззрения писателя, наконец, плодотворно разрабатываются проблемы творческого метода — категории, ранее подменённой в философской эссеистике и в искусствознании общей категорией художественного стиля, явно недостаточной для анализа духовного, идеологического и гносеологического состояния новейшего художественного творчества. Однако эти искания пока не складываются ни в какую научную систему или научные системы, кроме, конечно, декларативно обозначенной "общей марксистской платформы".

Более того, "островные" достижения серьёзных авторов просто тонули в том суетном шуме, который поднимали хотя и небесталанные, но крайне догматичные теоретики И.Нусинов, И.Беспалов, С.Динамов, А.Зонин, Е.Усиевич, Д.Тамарченко, Ф.Левин и мн. др. Они принадлежали к различным "социологически-политическим" школам или ответвлениям школ, но коллективно участвовали в том страшном понижении уровня и тонуса собственно творческой мысли, который мы наблюдаем в то время в литературно-критической прессе и книжной продукции. Разбирать подробно их тезисы в наше время — значит неизбежно участвовать в таком же понижении уровня и тонуса литературной мысли. Долго соглашаться, что "2 х 2 = 4" или долго доказывать, что "2 х 2 = 5" — занятия одинаково неплодотворные не только фактологически, но и гносеологически, в принципе.

Начавшаяся Великая Отечественная война резко сменила атмосферу в стране, само настроение народа и соответственно литературы. Литературной критики в собственном смысле этого слова почти нет, на первый план чётко выходит публицистика во всех её формах, порой жестоких. "Убей немца или он убьёт тебя," — писал И.Эренбург. Сами писатели самого первого ранга, хотя и не отказываются от собственно художественного творчества, огромные силы и большое время отдают публицистике, журнальной, а чаще просто газетной, работая во фронтовых изданиях. Сами поэзия и художественная проза проникнуты резким публицистическим пафосом. (А.Твардовский, М.Исаковский, Н.Тихонов, А.Сурков, К.Симонов, В.Инбер, О.Берггольц, П.Антокольский, М.Шолохов, А.Н.Толстой, Л.Леонов, И.Эренбург, А.Корнейчук и мн. др.). Они же пишут публицистические и критико-публицистические статьи и очерки. Тем же заняты и литературные критики — работники фронтовых газет и других изданий. Здесь начиналась деятельность таких впоследствии известных и разных по своим устремлениям критиков, как А.Турков, М.Лобанов.

Возникают литературно-критические общие проблемы, связанные с военной тематикой. Правда, и в этом случае сплошь и рядом — та же ситуация, которая обозначена выше. Ставятся проблемы по форме острые, по сути, как говорится, надуманные. Это, например, касается "дискуссии", пожалуй, самой нашумевшей как в военное, так и в первое послевоенное время. Речь идёт о так называемой "окопной правде" и "общей правде войны". Ныне любому человеку со здравым смыслом ясно, что и та и другая "правды", т.е. правда "солдатская" и правда "генеральская", общегосударственная, одинаково важны, и вообще бессмысленно сталкивать их лбами, тут одно переходит в другое, "лишь бы" писатель "не врал" ни в какую из сторон. Но проблема "вранья" не является творческой, это проблема общественной и литературной морали. А если брать серьёзные образцы военной литературы, того же "Василия Тёркина" или "Они сражались за Родину", то разграничить там окопную и государственную правду и трудно и не нужно:

Шли худые, шли босые

В неизвестные края.

Что там, где она, Россия,

По какой рубеж своя!

"Василий Тёркин"

Столь же странными для наших дней и вообще для "гамбурского счёта" в литературе (т.е. для высших критериев, к которым мы вышли заново) выглядят дискуссии и монографические материалы о романтическом методе как лишь о "приукрашивании" действительности — это после всех-то штудий о романтизме за 200 лет! — и вообще о самой возможности "приукрашивания" и "очернения", будто всё дело тут в рассудочных намерениях авторов; о борьбе "хорошего с лучшим" в изображении разгромленной послевоенной деревни; о том, разрешать или не разрешать поэту "самовыражение" или запереть поэта в добропорядочном "лирическом герое", и не следует ли выругать Ольгу Берггольц за её "позицию" "самовыражения": будто субъект и объект не едины в художестве, пусть с преобладанием того или другого начал в разных методах, стилях, родах и жанрах; о "едином стиле" или "едином потоке" в литературе. И "поток" и "стиль" в литературе столь же едины, сколь и не едины, и спорить тут не о чем. Ну и так далее. Наша критика, возглавляемая В.Ермиловым (человеком талантливым и далеко не всегда неправым) и подобными ему или противостоящими ему на его же уровне, а то и пониже, — как бы примеряется к серьёзным проблемам — и всё же пока не может выйти из состояния некой детской или полудетской игры.

С появлением знаменитой в своё время статьи В.Померанцева "Об искренности в литературе" ("Новый мир", 1953, № 12) и не менее знаменитой статьи В.Чалмаева "Неизбежность" ("Молодая гвардия", 1968, № 9) наша критика отбрасывает детские игры и вступает в серьёзный, иногда смертельно серьёзный разговор о судьбах русской литературы и самой России в ХХ веке. Речь идёт об истинной художественной правде, о её соотношении с жизнью внешней и внутренней, о возрождении традиций великой русской литературы в духовном и стилевом планах, о судьбах русских деревни и города. При этом не надо понимать дело так, будто В.Померанцев и В.Чалмаев — великие критики ХХ века. Нет, та и другая статьи, к тому же разделённые значительным промежутком времени, как произведения художественной критики написаны на должном, но не выдающемся уровне. В.Померанцев вообще считал себя крупным прозаиком и обижался, что его знают лишь как автора статьи…. Значение этих явлений было не в личных талантах авторов, а в том, что они стали как бы поводом для перевода стрелок в литературе.

Для перевода их на высокодуховное направление.

Литература и общество были готовы к этому — и "перевод" произошёл.

Независимо от личной татантливости или общественно-личной правоты или неправоты авторов.

Так бывает в литературе, в духовной жизни.

23 окт. 2004

Обсудить на форуме.