|
Александр БОБРОВ
Поздней осенью всегда подводишь какие-то итоги сделанного, пройденного,
увиденного и осмысленного. Теперь уже, как правило, лирика пишется в пути, а
разлуке, в минуты отстранения от столичной суеты и нашей так называемой
политической и литературной борьбы, которые снова на слякотной дороге от
Костромы до Солигалича, в виду умирающих русских деревень, показались мне
жалкой возней.
Стихи из этой подборки войдут в мою новую книгу лирики и песен — "Твой
образ"
ЗОЛОТОЕ ПЕРО
Над Храмом Спасителя,
около
Высот,
проливавших добро,
Плывёт золотистое облако —
Моё золотое перо.
Закат москворецкий и перистый
Пытается мрак превозмочь,
Где Кремль,
как осколок империи,
Зубцами врезается в ночь.
Но взором безгрешного отрока
Проглянет реки серебро,
И снова
затеплится облако —
Моё золотое перо.
* * *
Иду к тебе под первым снегом,
Летящим раньше Покрова.
Он не задержится с ночлегом,
Поскольку не мертва листва.
Твоя прохладность — не обидна:
Ведь на природу нет обид,
А снег летит бесперпективно
И тихо в листьях шелестит.
Они — пестры, хотя белесы.
Смешна поспешная метель.
Необлетевшие березы
Сулят бесснежных шесть недель.
А что еще?
Судьба рассудит.
Иду к тебе — и даже рад,
Что нашу нежность не остудит
Такой нелепый снегопад.
ПЕСНЯ О ПИТЕРСКИХ
Очень многих царизм губил —
Тех, кто вольно стихи придумывал.
Только Пушкина царь любил,
А вот Лермонтова — недолюбливал.
Да и Пушкина — не любил,
Если глянуть на всё по-честному,
Ну, а Лермонтова — сгноил
В ту Кавказскую, в ту Чеченскую.
На ветру угасает Блок.
Революция им восславлена.
Знает Каменев, видит Бог,
Что натура его — ослаблена.
И нельзя побороть тоску,
Если питерский шквал пошатывал.
Лучше ехал бы он в Москву
Иль в разграбленное Шахматово.
В обобщеньях таится грех —
И в лирических, и в эпических,
Но за это за всё, за всех —
Не люблю, извините, питерских.
До чего холодна Нева —
Не могу подобрать эпитета.
Слышу праведные слова:
"А родная твоя Москва?"…
Дорогая моя Москва
Современная — хуже Питера!
КУМИРЫ
На раны Отчизны посыпав
Химической солью дорог,
Кривлянье обласканных сытых
Являют и барды, и рок.
Когда-то скуля по квартирам,
По залам подвальным,
в конце
Скатились к эстрадным кумирам,
К тусовкам в Кремлевском дворце.
Зовущий в кабак и по бабам
И к прочим фривольностям,
глядь
В парламент прополз Розенбаум
Культурой страны управлять.
Мы отдали всё им на откуп,
Смирились с позорной волной
И Медного всадника топот
Не слышим уже за спиной.
УРОКИ ХХ СЪЕЗДА
Когда Хрущев почти в истерике,
На Кузькину ссылаясь мать,
Грозил зажравшейся Америке
Догнать и даже перегнать,
Когда в канун святого Сретенья
Он открывал ХХ съезд,
Ему не те подсунул сведенья
Какой-то Суслов или бес.
Генсек не просто культ развенчивал,
А — бомбу толом начинял,
Державу славную развинчивал,
Вернее, только начинал,
Потом пришли шестидесятники,
И дрогнул Русский исполин,
Хотя еще остались ратники,
Солдаты, бравшие Берлин.
Со съезда — всё пошло-поехало,
А первым стал, конечно, Крым…
Для нас, с прорухами-прорехами,
Призыв "Догнать" — недостижим.
Плевать!
Но с рухнувшего берега
Мы начинаем замечать:
Смешней, чем перегнать Америку,
Была попытка — развенчать.
Все, кто шинель вождя примеривал,
Хоть в оттепель, а хоть сейчас,
Такими кажутся пигмеями
Под взглядом этих рысьих глаз!
НОЯБРЬ
Могучих трав сухие стебли,
Остатки листьев на кустах...
В осеннем бунинском Подстепье,
От дома в пятистах верстах —
Всё та же грязь.
Во всяком разе
И здесь откроется сполна,
Что станция большая — Грязи
Недаром так наречена.
Висят цветастые плакаты,
Стоят рекламные щиты
И кандидаты в депутаты
Свистят на фоне нищеты,
Но средь обмана и бедлама
Всегда есть проблеск чистоты:
Глаза ребёнка, купол храма,
Надежда, что приедешь ты...
ЖЕНСКИЙ ЖЕСТ
Внучкам Ольге и Марине
Внучка спит, подперев подбородок…
До того грациозна рука,
Будто женщина — пусть и ребенок —
Пронесла этот жест
сквозь века,
Где ее до небес возносили,
А потом опускали до дна,
Где всегда, особливо в России,
То страда, то нужда, то война,
Где созвучье рябина-Марина
Не сгорает, пылая,
дотла…
Я хочу, чтоб родная равнина
Дочерей не лишала тепла.
Буду помнить о внучкином жесте,
В нем бессчётно Господь повторил
Эту женственность русскую — женскость,
Как философ один говорил.
Я хоть внучкам
пока еще нужен…
ТАМ считают,
где вечный предел:
Скольких — обдал ненужною стужей,
Скольких женщин любимых — согрел…
ПРЕДПОСЛЕДНИЙ СНЕГ
Кружится в поймах рек,
Медлит над веткой вербной
Легкий, весенний снег,
Может быть, предпоследний.
Дышащая вода
Смоет снежинок пятна,
Вышла из-подо льда
И не уйдет обратно.
Запахи вновь остры,
Птицы живей летают,
Ленточные боры
Зелень в пейзаж вплетают.
Гляну за них — поверх —
И различу за ними
Сквозь предпоследний снег
Облик твой, легкий смех,
Ставшие вдруг родными.
НАКАНУНЕ 9 МАЯ В БОРКАХ
Памяти Ивана Васильева
Просветляется в реках вода,
Соловьи запевают по рощам.
Этот праздник пребудет всегда
Всенародным — моим и всеобщим.
Я прошел по дорогам войны,
Прикоснулся к незажитым ранам,
С неизбывным сознаньем вины
Поклонился ее ветеранам.
С каждым годом редеют ряды,
Над речным холодает покоем,
Но опять зацветают сады,
Где еще не свели их под корень.
Вот и срублен вишневый наш сад,
Но вступают в сраженье с бессильем
Героический старший мой брат,
Публицист-деревенщик Васильев.
Что оставили?
Главный завет:
Так прожить в череде этих лет,
То смурных, то надрывно веселых,
Чтоб оставить, впечатать свой след
В книгу жизни и в русский проселок.
ГЛЯДЯ НА ГЕРБ ВЕЛИКИХ ЛУК
Вспоминаю в майский вечер
Без друзей и без подруг:
Новгородское оплечье —
Прозвище Великих Лук.
Есть в названье — тайна звука,
Эхо древности самой.
На щите герба —
три лука,
Крайний справа — это мой.
У него, поскольку с краю,
Тетива звенит струной.
Я тебе еще сыграю,
Ты еще хлебнешь со мной
И восторга, и печали,
И свиданий, и разлук.
На гербе и за плечами
Лук судьбы —
еще упруг!
ГЛЯДЯ НА ГЕРБ ГОРОДА ОРЛА
Еще не простившись со славой,
Но все-таки сникнув на вид,
Орловский орел одноглавый
Печально на Запад глядит.
И крепость за ним — слабовата,
И воинов дух — погребли.
Уже приближается НАТО
К пределам родимой земли.
Когда отвергается опыт
И даже плевки — как роса,
Победный не слышится клёкот
И мглу не пронзают глаза.
А пасмурный вечер — безлунен,
Под плач порубежных ветров
Иван Алексеевич Бунин
Продолжить "Деревню" готов.
Но все же надеемся снова,
Что сердце не зря отболит,
Что вещее русское Слово
Над вечным простором — взорлит!
ГЛЯДЯ НА ГЕРБ СОЛИГАЛИЧА
На гербе глухой сторонки,
Где варили предки соль,
Нос галеры, три солонки —
Символы извечных доль.
Доля первая — трудиться,
А вторая доля — ждать.
Третья доля — свет на лица,
Что за свет? — не разгадать.
Воля-доля — соль России,
Песня, жгучая слеза…
Бабы жали и косили,
Проглядели все глаза.
Но вовек не унижались,
Хоть галера шла на них,
И, бывало, дожидались
Дальних суженых своих.
Здесь встречают по одежке,
Провожают по уму.
Если ты меня дождешься,
Древний герб — сполна пойму.
МИМО ЭГЕЙСКИХ СКАЛ
… И этот серый известняк,
Горячий при любых вестях —
Ласкающих и леденящих —
Бесстрастен,
в море не размяк
И ветер слушает в снастях
В былых веках и настоящих.
А в настоящем
мы с тобой
Плывем в лазури голубой,
Сгущенной донельзя — эгейской,
И ровный бортовой прибой
Смиряет с долей вековой,
Аристократской и плебейской.
А чайка сильная парит
И тайну вольности хранит
И косо держит путь на Бодрум,
А ветер с брызгами бодрит
И горизонт для нас открыт,
Где путь
лишь кажется свободным…
НАКАЗ ПОЭТА
Виктору Бокову
"Я приехал с Эгейского моря…" —
Фразу Бокову мельком сказал,
Он ее пораскачивал, вторя,
И настойчиво приказал:
— Напиши не о приступах горя,
Не о жизненной ерунде —
"Я приехал с Эгейского моря…" —
Напиши о слепящей воде!
Тонут скалы в античном просторе,
Волны бьют в бороздящий баркас.
Я приехал с Эгейского моря,
Выполняю блестящий наказ!
НА СЕВЕР!
Я двигался навстречу осени,
Ее вскипающей волне.
Барашки озера — как проседи
На черни и голубизне.
А озеро зовется Галичским.
Среди прибрежной тишины
Не музыкой, а криком галочьим
Его окрестности полны.
Где все селения порушены
И набухает болью взгляд,
Соборы снова, как отдушины,
Средь унижения стоят.
В стремленье к радости нечаянной
Скитаешься в краях родных,
Но на дороге нескончаемой
Всё меньше взглядов молодых,
Чтоб высветилась даль осенняя,
Частушка спелась озорней,
Чтоб светлой ночью возвращения
Ты посмеялась бы над ней.
ВСТРЕЧА В ПУТИ
Александру Комиссарову
На серебристом "Мицубиси"
Он колесит который день.
Его машина — зашибися
Средь этих нищих деревень.
От Ярославля и до Буя,
От Галича до Чухломы,
Он ездит, родины взыскуя,
Смущая местные умы.
Как бизнесмен вполне удачлив,
Он видит, что идет война.
Ему с годами — мало дачи,
Ему дороженька нужна.
Он призывает населенье
Свои ремесла возродить,
Спасти, что требует спасенья,
Вернуть, что можно возвратить.
Страшит бесхозная природа,
Деревня, что отвыкла петь,
Но верит: три-четыре года
Еще придется потерпеть.
А там, глядишь, начнется чудо,
И Русь ушедшую — вернем.
А как и кто? Да и откуда? —
Пока не видно за рулем.
ИЗ МИКОЛЫ ЛУКИВА
(с украинского)
Не имеем права забывать
Песен тех, что подарила мать.
Сохраню надежду: наши дети
Смогут их потомкам передать.
И когда для них настанет срок
За отцовский выходить порог,
Словно хлеб и соль, возьмут в дорогу
Песни, что отец для них сберёг.
В бесконечном космосе пустом
И в глобальном сонмище людском
Лишь они погибнуть не позволят
И напомнить смогут: кто мы в нем.
Потому не смеем забывать
Песен тех, что подарила мать!
Перевод Александра Боброва
Обсудить
на форуме.
|