Владимир ГУСЕВ
МЫ И ШОЛОХОВ
Столетие М.А. Шолохова — хороший повод, чтобы спокойно поговорить о том, чем
же, собственно, он нам дорог.
Идут в голову слова "народность", "правда", "гуманизм" и другие. Слова
верные. Ну, насчёт гуманизма есть и всякие острые соображения, но об этом
ниже. А вообще и гуманизм — да. Гуманизм.
Мне кажется, Шолохов нам дорог прежде всего тем, что он за нормального
народного человека, за нормальных мужчину, женщину, старика и ребёнка, и
умеет это выразить. А век вокруг — ненормальный, и на этом контрасте
строится сила впечатления. Скажут, а какой век нормальный? Все они
ненормальные. Тоже верно. Но каждый согласится и с тем, что век ХХ был, ну,
скажем так, особенно ненормальным. И поэтому нормальный человек выглядел
особенно трагически.
Под нормальным человеком, конечно, подразумевается прежде всего Григорий
Мелехов. Всё его поведение, слова, замашки, жесты, манера держаться, тон и
прочее — всё оно… такое. Человеческое. И он нигде не фальшивит; слово
"фальшь" вообще как-то не стоит рядом с именем Григория. Тут можно сказать,
что он не фальшивит, ибо он человек из народа. Народ не фальшивит. Да как
сказать. Народ, он тоже разный. Дарья, например, иногда фальшивит —
рисуется, позирует, врёт не по необходимости, а нарочно. Кошевой фальшивит,
может, порой и сам того не зная. Вообще Кошевой, мне кажется, — один из
самых втайне неприятных народных персонажей в "Тихом Доне". Есть явно
неприятные вроде, конечно, Листницкого, Митьки Коршунова и т.д., а есть
втайне. Вот Кошевой втайне. В нём много хорошего, а раздражает. И на Дуняшку
злишься, что любит его. Понимаешь неизбежность жизни, выраженную в этом, а
всё равно злишься. И вся вина-то Кошевого в том, что он даже не глупый… а
ограниченный, что ли. Ненормальный. Как и Нагульнов из "Поднятой целины". Но
Нагульнов, это просто большой ребёнок, он часто элементарно и по-доброму
смешон, а в Кошевом вечно чувствуется нечто скрытно зловещее. Ненормальный.
А Григорий нормальный.
Чем же нормальный Григорий-то? Матросов порубил. Вспышки ярости. Ну, и так
далее.
Григорий нормальный в своей основе; а жизнь то и дело ставит его в остро
ненормальные ситуации, отсюда, ну да, всё. В чём нормальность? Ну,
во-первых, он, конечно, мужчина во всех смыслах слова, мужчина, как ему
положено быть. Нормальный мужчина. Казак. Не интеллектуал, конечно, но
весьма не дурак. Умеет командовать даже и дивизией. При первой конной атаке
на войне, где сплоховал бы и не трусливый, Григорий первый же трогает коня —
кидается в атаку. На вопрос, не страшно ли, без всякой рисовки отвечает "А
чего бояться-то?" Природное мужество! Вот чего не хватает нынешним хватам!
(Не хватает хватам. Плохой каламбур. А что делать…). Смерти он, как всякий
истинный русский, не боится, но это настолько само собой, что сам он никогда
и не говорит об этом. Лишь вот на вопрос ответил… Работать любит. Природу
любит: это всё тоже само собой… К женщинам относится несколько свысока, но в
общем необидно и с почтением. Уважает исконную женскую природу. Это видно и
в бурной сцене, когда он защищает насилуемую польку, и в обыденной жизни.
Это чувствуют и Аксинья, и Наталья, и мать, Ильинична. За измену бьёт не
саму Аксинью — мол, баба слаба, чего с неё взять — а Листницкого. От Аксиньи
же просто уходит, правда, прибавив: "Сука", — но она, понятно, не обижается.
С товарищами держится ровно, внушая к себе уважение всей своей, так сказать,
постановкой в жизни, к врагам не испытывает никакой истерической сверхзлобы,
а просто — ну, враг есть враг, даже и пожалеть готов, как того австрийца.
Сильный, нормальный человек, мужик.
А к нему всё пристают: ты за красных или за белых. Распоследнейший из
вопросов для Мишки Кошевого. — Да нормальный я просто.
Интересен Давыдов во второй книге "Поднятой целины". Книга неудачная, вся
как-то "рассоплена", и Давыдов там порою не по-хорошему смешон. Но вот любит
он эту чёртову Лушку… Видимо, Шолохов и в Давыдове, железном коммунисте,
искал, что ли, нечто объёмное, нормальное, мягкое, но вот вышло… эдак боком…
"Они сражались за Родину"… Лопахин милый… "Судьба человека".
"Судьба человека" — ну как нарочно, это ещё, "к тому же", и о Воронеже.
Родина моя… И об авиазаводе верно: бомбили, прежде всего, вокзал и авиазавод
"на Левом берегу": некий умник этот завод и его самолёты поставил так, что
их с высокого правого берега за двадцать километров видно… Они и сейчас там
стоят так же: умники не перевелись… В войну завод эвакуировали в Куйбышев (в
Самару), тот так там и остался, но в Воронеже на том же месте построили
новый.
Так вот, авиазавод. Там погибла семья Андрея Соколова. Кроме сына: он погиб
потом, в самом конце войны… Соколов потом говорит, что он мысленно беседовал
с семейством: "Выходит, я с мёртвыми разговаривал."
Чтение рассказа и фильм Бондарчука по этому рассказцу — это огромное
напряжение. И знаешь заранее, не хочешь читать и смотреть, знаешь, что
будешь реветь как дитя — а всё равно втягиваешься… Читаешь, смотришь.
Веришь и надеешься, что эти нормальные люди, Андрей Соколов-Бондарчук и
мальчик Ванюшка — "выдюжат", как говорит автор. Выживут…
Да: но гуманист ли Шолохов?
Кажется, Палиевский писал о "Тихом Доне", что там именно напряжение жизни
колоссально. Шолохов не страшится правды о человеке. Одно начало истории
Аксиньи (отец изнасиловал) чего стоит. А расправа казаков с "турчанкой"? А
та Франя? А сам Григорий с этими матросами? А…
Но ясно.
Да, Шолохов не пугается правды о человеке, о народе; он пишет обо всяких
ужасах как-то так само собой, что вроде ему и в голову не приходит пугаться.
Вообще-то в 20-е годы в нашей прозе было и принято так писать; но в прозе
Артёма Весёлого, Бабеля, даже Всеволода Иванова ("Цветные ветра") в этом
приёме видна нарочитость. Вот, любуйтесь на ужасы революции и т.д., вот
какой я храбрый. У Шолохова этого нет; у него всё именно как бы само собой…
И всё-таки мы всё время чувствуем, что он на стороне человека, народа — если
угодно, Человека, Народа; как он это делает, не знаем… Мы за Григория, нас
втайне раздражает Кошевой, хотя оба написаны изнутри и объективно…
Дуняшка, зачем ты любишь Кошевого; с другой стороны, с каким же облегчением,
со слезами радости мы читаем или слышим в кино:
— Здравствуй, Аксинья дорогая… не могу забыть тебя…
С этим донским "г" нетвёрдым, дышащим…
Народ… Григорий…
Дон "тихий".
Вечная тоска по исконной, нормальной жизни…
Дождёмся ли.
08.04.2005.
Обсудить
на форуме.
|