Московский литератор
 Номер 19 (139) октябрь 2005 г. Главная | Архив | Форум | Обратная связь 

Владимир Зеленский
ЗАСТОЛЬЯ В РАЗНЫХ ТЫСЯЧЕЛЕТИЯХ
Главы из романа "Прощание с морем"

     
     ВАДИМ
     
     Обход больных, плановые манипуляции выполнены. Виктор Александрович в рабочем кабинете заполнял дневники в историях болезней. Вошла медсестра:
     — Молодой человек хочет поговорить. Можно войти?
     Однако он уже выдвинулся из-за плеча, приблизился к столу. Лет тридцать, лицо смуглое, нос с горбинкой, волосы русые, жесткие, ресницы длинные, пушистые, левое верхнее веко, похоже, травмировано, зажило с дефектом. Глаза светло-голубые, с маленькими с булавочное острие зрачками, что сразу показалось странным. Яркий свет ниоткуда не бил, отчего же так сузились?..
     На руке короткошерстная собачка. Взгляд ее больших влажных глаз напряжен, тельце мелко дрожит. Мужчина держал ее на левой руке, с правой на письменный стол скатил плотно упакованный в белую бумагу сверток.
     Виктор Александрович поднял на посетителя взгляд: что здесь происходит?
     Незнакомец сказал:
     — Я — Вадим.
     — Хорошо, Вадим... А-а? — указал на сверток.
     — Коньяк.
     Жена его, коренная москвичка, пояснил Вадим упаковала: передашь доктору. Сам он тоже — москвич, после женитьбы. Говорил, улыбчиво глядя в лицо, и, как это бывает при встрече с откровенными людьми, Виктор Александрович почувствовал к нему душевное расположение. А тот продолжал:
     — Я — писатель. Член союза...
     — Правду говоря... — начал было Виктор Александрович.
     — А вы правду никому не говорите, — перебил Вадим. — Правду вы ни от кого не услышите. Нигде не увидите... — И после короткой паузы. — Разве что за углом, в газетном киоске...
     Вот что значит — писатель: так, походя, ввернул метафору. И, как человек, пробующий себя в прозе, Виктор Александрович надеялся с ним поговорить о литературе столичной. Наверное, он знаком с известными писателями?
     Хотелось побольше узнать о Льве Котюкове: Только что он прочитал его роман-поэму "Песнь о Цейхановиче".
     Сейчас Вадим навестил маму, которая здесь лечится от туберкулеза. Яворская. Его фамилия — Михитаров, по отцу.
     — Мама — полячка, отец — азербайджанец. Вы себе представляете на какой гремучей смеси я замешан?! Волосы светлые — подарок мамы, нос горбатый — подарок отца.
     Живой классик
     Вадим Михитаров еще несколько раз проведывал маму в больнице. Здесь встречался с Задорожным. Виктор Александрович ему напомнил:
     — Вы умолчали о своих книгах... Интересно узнать названия.
     — Ради бога! — Он зыркнул на собеседника: в этот раз зрачки расширены — темные блюдца. — Я больше известен, как переводчик. Пе-ре-во-жу... Что? Как? Если... Если вам интересно... Я вам устрою встречу с живым классиком. В Москве.
     Не обманул... Встреча с известным поэтом предстояла в ресторане "Баку". Туда и отправились Вадим и Виктор Александрович. Крепкого телосложения кавказец им преградил путь: только по приглашениям.
     — Правильно, Джан. — Они уже стояли в вестибюле, Вадим спросил: — Народного поэта Азербайджана, Гусейн-заде, знаешь?
     — Ну...
     — Мы с ним здесь встречаемся.
     — Извините, но на его имя в ресторане нету заявки на столик.
     — Друг мой, ты кому бываешь верен? У тебя ветвится вырост на висках. У тебя от копчика лучистый веер... — заговорил стихами Вадима (может, озвучил вольный перевод стихов Гусейна на русский, подумал Виктор Александрович). Но тут же Вадим перешел на прозу: — наверное, заказ приняли на другую фамилию. Скажем, нашего министра. Или — посла... Запиши столик на Михитарова — На восемь персон.
     За стол садились в особом банкетном зале. Округлая комната в потолке большой стеклянный фонарь". По его окружности искусно вплетены фигурные деревянные перекладины белого цвета. Стены расписаны — женские фигуры в национальных костюмах: горянка, русская, украинка... Посредине зала — мраморный резной фонтан. Из колонны струями лилась вода в бассейн, на дне темнели ветки туи.
     Гусейн-заде, суховатого сложения, невысокий, лет пятьдесят, губы тонкие, плотно сжаты, нос с горбинкой кончик удлиненный, нависает над верхней губой. Цвет лица розоватый. На голове серая барашковая шапка. Костюм темный, поношенный, под пиджаком серый свитер.
     — Гусейник, это Виктор, как и ты, пишет... — сказал Вадим. Взгляд больших темных глаза остановился на лице Задорожного, в нем явно проглядывала устоявшаяся грусть. Поэт словно одновременно смотрел и на него и внутрь себя. Позже Виктор Александрович узнал, что у него погиб сын.
     — Что случилось, — спросил Вадима.
     — Наркотики...
     Несколько позже Гусейн подошел Задорожному и, как ему показалось выделил его из числа окружающих. Постоял возле него с грустной отрешенностью. После долгого молчания с доверительностью в голосе — проронил:
     — Это азербайджанская гостиная. — Неполным движением руки повел в сторону фонтана.
     За столом по правую руку от него сел заведующий отделом литературы центральной партийной газеты. С седеющими волосами, прическа "ежик", высокий, мощного телосложения мужчина. Этакий Илья Муромец. Казалось, случись ему участвовать в поединке, то ему не следовало бы напрягаться, размахивать руками, а достаточно было бы сесть противнику на колени. Раздавил бы тяжестью. Возле него темноволосый, кудрявый, щекастый, с большими выпуклыми глазами, с пористым носом, — переводчик стихов с азербайджанского на русский. Затем, в строгом черном костюме, земляк поэта, живущий в Москве. Философ. Доктор наук. Еще: министр в тогдашнем Правительстве СССР и посол Азербайджана. Виктор, Вадим и сам поэт — всего восемь человек.
     Подошел официант, спросил Гусейна: что будут пить.
     — Наверное, водку... И немного коньяка, — показал жестом руки, сблизив большой и указательный пальцы.
     Однако принесли и вино, и водку, и коньяк. На больших плоских блюдах — зелень. Много, с капельками, воды на листьях. Последовали закуски, мясные блюда.
     Застолье сопровождалось тостами: за стихи Гусейна, за его отца, за присутствующих, за дружбу русского и азербайджанского народов, за мир во всем мире...
     Рядом на столике стопка книг Гусейна-заде. Сюда же завотделом литературы и переводчик положили ворох сегодняшних газет, в которых помещена подборка его стихов в переводе на русский. Сопровождала ее обстоятельная статья о жизни и творчестве поэта. Виктор Александрович взял себе газету, из нее узнал: все сегодняшнее организовано к юбилею — пятьдесят.
     Переводчиц разговаривал с заведующим отделом литературы. Виктор Александрович невольно прислушивался.
     — Борис Полевой в мой отдел принес статью. К ней приклеил записку: "Передаю свое творение. Не мне судить о достоинствах. Но, как говорили древние римляне, я сделал все, что мог".
     — Серьезная вещь? — поинтересовался переводчик.
     — Не-э-э... Заметка о Днях литературы в Тюмени Борис вроде бы как давит на меня — "Просят из "Литературки"... Однако я к Вам прошусь... Понимаешь, даже видные писатели хотят засветиться в центральной партийной газете.
     — Днями мне гонорар прислали. Что-то мое напечатали?
     — Сборник вышел. Приложение... Я из твоего туда давал. Всякое барахло совал...
     — Может, еще возьмете? Глянете на досуге... — Кудрявый протянул несколько листов с печатным текстом.
     — Что здесь? Стихи… — Он пробежал глазами несколько строк, поморщился. — Опять заводские трубы, шахтные терриконы... Как мне надоела эта муть!.. Пурга... Переводы Гусейна. Это твое дело!
     — Да, ладно! Партия, наш рулевой, просит...
     — "Партия и Ленин — близнецы-братья". Вдумайся: партия — она, Ленин — он. Причем здесь братья. Если уж точно — сестра с братом. Или жена с мужем. Маяковский не знал?…
     Гусейн в это время вдруг отворачивался от стола, с трогательным удивлением оглядывал стены "гостиной". В другой раз, как бы что-то вспомнив, быстро повернулся к фонтану. Во время таких "уходов" он шевелил губами, что-то шептал.
     "Правдист", похоже, захмелел, стал посвящать переводчика в прошлые секреты своего отдела.
     — Во время правления Хрущева поэт Андрей Малышко, помнишь, из Киева, народный, лауреат и тэ дэ, — принес поэму под названием "Блиндаж". О событиях под Киевом в Отечественную, об участии в боях Никиты Хрущева. Как не напечатать? Однако... Что-то уже чувствовалось в атмосфере. И тогдашний наш главный уже догадывался. Хрущев его вызывает, спрашивает: "Почему в газете только два моих снимка?"
     В Политбюро спрашивают о другом: "Почему так много снимков Генсека?" А тут Малышко давит: "Блиндаж". Почему тянете с публикацией. Пойду к Хрущеву. Главный идет на хитрость: готовит оттиск. Дает автору.
     Вроде бы уже все: поэма набрана, не сегодня-завтра — в газете.
     А в редакции, в первую очередь меня, предупредил: не давать. И запер поэму на ключ. Главный в тот период был как между молотом и наковальней... Он в общем-то и пострадал, так никому и не угодив...
     После застолья "правдист" с философом уехали в черной "Волге" министра. Переводчик — в машине посла.
     Виктор и Вадим проводили Гусейна к подъезду гостиницы. Поэт, прощаясь, поцеловал в щеку Вадима. Полушепотом ему что-то проговорил по-азербайджански. Виктору пожал руку. Не отпуская ладони, посмотрел ему в лицо своим грустным двусторонним взглядом. Вдруг резко к нему потянулся, обнял за плечи, поцеловал в щеку.
     — Берегите Вадима…
     Уже за дверью гостиницы обернулся, поднял руку в прощальном жесте. Шевелил губами — что-то говорил.
     Виктор Александрович не сдвинулся с места, пока тот не скрылся в сумраке гостиничного вестибюля.
     
     ВЕЧЕРИНКА С УЧАСТИЕМ КАНДИДАТА В ПРЕЗИДЕНТЫ
     
     В группе поддержки кандидата в президенты Брынлинского были в основном писатели. После напряженной работы в одном из районов Подмосковья, намечалось вечернее застолье.
     Лев Котюков посоветовал провести его в кафе Центрального Дома Литераторов, в так называемой "Яме" И еще сказал:
     — Не забудьте пригласить туда Цейхановича.
     Поискали его, были и на квартире, и на даче. Нигде не нашли. Никто не знает, где он. Только в Литфонде разъяснили: собирался поработать в доме отдыха Переделкино. Ему и комнату подыскали, но в последний момент, что-то его не устроило, даже поссорился, пошумел в Литфонде, Сейчас нету его в Москве. И в России тоже. В Австралию уехал на два месяца. Конечно, все об этом пожалели. Но ничего не поделаешь. Далеко от Москвы.
     Группа поддержки кандидата:
     Виктор Задорожный, внештатный корреспондент районной газеты; Валентина Панова, главный редактор районной газеты; Петр Мамец, старый друг Виктора Задорожного, писатель; Петр Гайворонский, новый друг Виктора Задорожного, писатель; Фридрих Мангур-хан, известный русский писатель; Николай Шамов, поэт старшего поколения; Егор Гончаров, прозаик, поэт, член Национального союза писателей Украины; Франсуа Рабле, товарищ короля Франции Генриха П, известный писатель.
     Присоединились к застолью позже: Анатолий Тароздатный, писатель в прошлом; мужчина в красном пиджаке, артист в прошлом.
     Выступил с краткой напутственной речью Брынлинский.
     — Успех, говорят неудачники, дело случая. Но я удачлив. Потому что тружусь день и ночь. И Бог дает. Но так не должно быть, чтобы все Бог давал. Давать должно государство. Однако — не дает. Я предлагаю построить такое государство, чтобы давало нам все. Мою программу вы уже знаете. Даешь Киевскую Русь! А теперь каждый пусть выскажет свое. Что пожелаете…
     Пока Брылинский говорил, Егор Гончаров прошептал в сторону Франсуа Рабле:
     — Я написал поэму… Название "Судная аллея".
     Франсуа наклонился, посмотрел на Егора с ожиданием. Тот продолжил:
     — Герои поэмы — известные лица. Экклезиаст, Вознесенский, Евтушенко…
     — Новая "Божественная комедия"!… — поднял большой палец Франсуа. — Из троих, названных героев, знаю одного... Уже поднимали рюмки, чокались.
     — За это и выпьем!
     — За нашего президента!
     — За Киевскую Русь!…
     Франсуа очнулся, похоже, не заметил возле себя маленькой рюмки.
     — А где мой кубок? Увидел пластмассовую вазу с торчавшими салфетками. — А-а!…
     Мангур-хан подхватился, проследовал к буфетной стойке. Возвратился с откупоренной бутылкой "Столичной". Всю и вылил в емкость Франсуа.
     Оказалось, что Брынлинский речь свою еще не закончил.
     — О земле... — продолжал, махнув рюмку одним глотком. — А многие из вас за продажу земли? Вы — против! — Ткнул в грудь поэта старшего поколениям — Потому что отдали в руки государству все. Многие отдавали жизнь за землю. За нашу землю! Но! Есть опыт. Опыт — дело. Дело наживное... Поняли, что государству не все надо отдавать.
     — Выпьем за это!…
     Франсуа доверительно Егору:
     — Этот станет королем! Будет как Генрих Второй. Жаль, мой король рано погиб на турнире от руки маркиза. Фамилию его я тебе не сказку.
     — А почему?
     — Дал слово Нострадамусу не раскрывать для современников…
     Брынлинский:
     — Теперь выступают по часовой стрелке... Твое слово Виктор Александрович.
     Я прочитаю самоэпиграмму:
     
     Моя муза
      Такой вот Музы — современной —
     Не знал Парнас, не знал Олимп —
     Я к слову песни вдохновенной
     Имел всегда в придачу "хлиб".
     Вот так, бывало, солнце встанет,
     Лишь чуть осветит наш Парнас,
     А я веду селеньем сонным
     На выпас Музу в ранний час.
     Там на природе пчелы, птицы,
     В цветах по пояс я брожу,
     Ох, как мне просто вдохновиться! —
     Пасется Муза. Я прошу!..
     Как мне не петь, когда без хлеба
     В моей квартире — без замка...
     Здесь Муза плавно, словно лебедь,
     Сцедила в крынку молока...

     
     Николай Шамов:
     — Без комментариев... Однако — как современно.
     — Теперь ваша очередь.
     Николай Шамов:
     — Я весь в прошлом. Прочитаю свое давнее стихотворение, всего двенадцать строк. "Бронепоезд".
     Звучат слова о том, как бронепоезд воевал на рельсах Гражданской войны, громил из пушек и пулеметов белых и иных контрреволюционеров. И сам терпел раны. И вконец изувеченный вернулся с боевых полей. Без посторонней помощи. Сам. Добрался в дальний тупик. И там о нем забыли навсегда.
     Николай Шамов:
     — Я давал его прочитать Михаилу Светлову. Сказал — хорошо. Сказал, что он вею свою творческую жизнь писал о бронепоездах. Но так — не смог.
     Валентина Панова:
     — Как тепло... Николай Шамов:
     — Вы это чувствуете? Улавливаете!..
     Фридрих (с подъемом в голосе):
     — Мы только это и делаем — улавливаем.
     Валентина Панова:
     — Переход какой!.. В бронепоезде чувствуется что-то человеческое. Николай Шамов:
     — Ну!.. "И он одышки не скрывал..."
     Валентина Панова (к Задорожному):
     — Виктор Александрович, вы записываете на диктофон. Фридрих (встревает — надо и не надо):
     — Мы только то и делаем, что записываем.
     Виктор замечает, как рядом с Фридрихом сел небритый мужчина с большой алюминиевой кружкой в руке. Да она на цепочке, замечает Виктор. Намертво прикреплена к браслету. Вспомнил: Анатолий Тародатный неплохой писатель. Был... Сейчас — от столика к столику. Подставляет свою посудину.
     Уже с полной кружкой, подняв ее вверх, говорит:
     — За тройственный военный союз Украины, России и Польши! В противоположность НАТО, назовем его так: НА ЭТО.
     А тем временем между Виктором и его старым другом Петром втиснулся еще незваный гость. Лет пятьдесят, рыжий, с пролысиной ото лба, в красном пиджаке. И об этом персонаже наслышаны. В "Яме" собирает недопитое. Разбавляет холодным чаем. Сейчас под видом коньяка протягивает бутылку к рюмке Виктора. После этого он считает себя своим в чужой компании — пьет наравне. Ладно, последим за его рукой. Нальет — тогда выплесну под стол. И пожалел, что с ними нет Цейхановича. Он бы этого наказал, как не раз было: одного лишал посещений ЦДЛ на два месяца, второго на полгода, а третьего приговаривал к высшей мере — пожизненно.
     Шамов и Мангур-хан знали друг друга только заочно. Встретились впервые.
     — Не думаете продолжать свой роман? — спросил Шамов.
     — Я больше на такое не замахнусь. Это же колоссальный труд!.. А-а...
     — Это? Предъявляешь книгу, а ее не читают?
     — Сначала надо издать...
     — Дело не в этом.
     — Как не в этом?
     — Не в этом...
     — Я понимаю... Можно писать для себя. Но лучше бы для читателя.
     — Хотелось бы. А бывает…
     — Чего только не бывает!.. Какой-то, помню, съезд. По-моему, Георгий Марков с докладом о военной прозе. Лучшими вещами о войне называет повести "Сашка" и Встречный бой". И называет автора — Вячеслав Кондратьев. А рядом со мной сидит Владлен Анчишкин. Я ведь знаю, что "Встречный бой" он написал. Спрашиваю его: "Слышал". Он отвечает: "Какая разница, кого назвал автором!? Скоро всех забудут: и Анчишкина, и Кондратьева, и Василя Быкова, книги которого я редактировал". Забыли... И "Арктический роман" и "Встречный бой" Владлена. Виктор! (к Задорожному). Ты общался с Владленом до последних его дней. Он писал что-нибудь?
     — Работал сразу над тремя романами. Не надеялся издать. В стол... Один так и назвал "Меня уже нет".
     — Это же осталось... У кого? Рукописи вроде бы не горят... Но тонут, у каких-то остались… Не родные там ему. Чужие...
     — Так! Слово Петру Федотовичу (к Мамцу).
     Петр Мамец:
     — Что же есть жизнь, жители Киевской Руси! И что есть выше жизни? И есть ли это? Выше прекрасного, сотворенного, истинного, ликующего... В жизни атомов, планет, в жизни ангелов, в жизни яркого света? В жизни звуков, слышимых и неслышимых? В жизни видимого и невидимого? Всего страждущего от неполного знания? Что выше человеческой и каждой вселенской жизни? Выше жизни — небытие! И опять спрашиваю: а что же выше небытия? Смерти? Выше смерти есть жизнь...
     Петр Гайворонский:
     — Я не могу так высоко... Как это делает Петр Федотович (вынул из кармана лист, разгладил на столе). Я прочитаю рецепт быстрого приготовления мяса. Таким Виктор Александрович Задорожный нас угощал в Швыдкивских садах, где еще можно увидеть двухсотлетние грушевые деревья. В тот день мы отмечали удачу Фридриха Мангур-хана. С присуждением ему Международной Литературной премии имени Савика Шустера. За роман "Голубые овраги Украины" ему вручили Диплом в развернутом виде, значок с профилем Савика, и небольшую денежную премию в украинских гривнах. Итак, рецепт: мясо любое. Ломтики мяса поджаривают на сильно разогретой сковороде. Когда на мясе появится золотистая корочка, его перекладывают в тарелку, а в оставшемся жире тушат измельченный лук. Отдельно готовят соус: жидкий томат и две ложки смеси пряностей №145, приготовленной в Чехословакии (перец черный, перец душистый, зелень укропа, кориандр, лавровый лист дробленный, горчичная семечка, тмин, тимьян, гвоздика дробленная, мускатный орех молотый, сахар, соль грубого помола). Соус заливается в сковороду, где тушится лук, туда же возвращают обжаренное мясо и на медленном огне тушат двадцать минут, В тот раз Виктор Александрович готовил курицу. Из выпивки был самогон, настоянный на черносливе. Отменная вещь! Рецепт приготовления можно узнать у Петра Федотовича.
     Дошла очередь и до гостя из Франции.
     Франсуа Рабле:
     — Досточтимые! Действительно, насколько же запах вина соблазнительнее, пленительнее, восхитительнее, животворнее и тоньше, чем запах елея! И если про меня станут говорить, что на вино я трачу больше, чем на масло, я возгоржусь так же, как Демосфен, когда про него говорили, что на масло он тратит больше, чем на вино. Когда обо мне толкуют и говорят, что я выпить горазд и бутылке не враг, это для меня наивысшая похвала. Благодаря этой славе я желанный гость и в вашей приятной компаний.
     Фридрих Мангур-хан:
     — И все-таки то, чего некоторые опасаются (смотрит на Задорожного), я исполню.
     Задорожный:
     — Не надо, Фридрих!
     Брынливский:
     — Здесь с чем-то хочет выступить Фридрих... Возражает Виктор Александрович. Какие будут мнения, господа? Валентина Панова:
     — Пусть выступит. Егор Гончаров:
     — Слышали, что сказала женщина? А ведь известно: чего хочет женщина, того хочет Бог.
     Фридрих: (делает губы трубочкой, начинает свистеть — мелодия из "Соловья" Алябьева). — Ф-фь-ю-ю-ю-ю-у... ф-Ф-ь-ю-ю-ю-у (срывается). — Сегодня звука нет.
     Задорожный:
     — Ну и ладно. Брось! Успокойся...
     Фридрих:
     — Я знаю, почему звук пропадает. Сейчас, сейчас... Еще попробую (готовится вновь — губы трубочкой). Задорожный:
     — Не переживай, если не удалось. Произведение требует высокого профессионализма.
     Фридрих (с подъемом):
     — Ф-ф-ь-ю-ю-ю-у... ф-ф-ь-ю-ю-ю-у...(срывается). Все! Звука нету.
     Задорожный?
     — Не переживал. Осень на дворе. Не сезон... Весной попробуешь Валентина Александровна, как вы считаете?
     Валентина Панова:
     — Как исполнитель решит. Конечно, лучше весной…
     Брынловский:
     — Ну, друзья мои! Заканчиваем. Дальше что у нас по программе?
     Задорожный:
     — Баня. Едем...
     Фридрих:
     — Куда?
     Задорожный:
     — К леснику. В Красные луга....
     Все поднимаются из-за стола, направляются к выходу. За ними устремляется и Анатолий Таросдатный. На ходу алюминиевую кружку заталкивает в рукав. Однако у лестницы она вываливается, со звоном ударяется о перила.
     Артист, озираясь по сторонам, подхватил подмышку сумку зазевавшегося Брынлинского, спрятал в свою, более объемистую. Опустил внутрь чужой сумки руку, ощупал содержимое. По выражению лица: остался доволен. Короткими прыгающими шажками отделился от компании. И куда-то исчез.