Екатерина Симина
УКРАДЕННАЯ СТРОКА
|
На службу в армию Николай пошел с охотой: осточертело стоять у станка. Сменить бы работу на более красивую! Артистом стать или летчиком. Однако учился плохо, талантами не обладал. И когда пришла повестка — обрадовался. Во-первых, какая-никакая, а все-таки романтика, проводы, веселье в твою честь. Во-вторых, после можно попробовать в техникум поступить: при поступлении после воинской службы есть преимущества.
Николай попал в танковые войска, сфотографировался выглядывающим из люка боевой машины, разослал фотографии знакомым девчонкам. Ответ получил только от некрасивой подруги одной из адресаток. Он не хотел ей отвечать, однако, решил, что станет переписываться с ней, а сослуживцам покажет снятую им с заводской доски почета фотографию той, что не ответила. Ребята даже завидовали.
А сам он жутко завидовал тем, кто имел способности, освобождающие от солдатской службы. Был бы у него хороший почерк, можно было писарем в штабе стать! Но лучше всего стихи писать! "Солдат — автомат", "воинская служба — надежная дружба". И не только при клубе околачиваться можно с такими умениями, но и деньги получать. На гражданке Серега, что на токарном рядом трубил, написал стихотворение на юбилей завода, так его в многотиражке напечатали и премию выписали — 10 рублей. Николай позавидовал: тоже бы стихи писать! В день по стиху — и богатей! В костюме ходить, по ресторанам с девушками. Они писателей любят. Даже невысоких и некрасивых. Пробовал Николай писать — не получалось. Пару строк еще рифмуются, а дальше — всё не в ту степь. Но и отдельные рифмы Николай записывал в тетрадь. Прекрасные в отдельности! Например: "строй — с ногой". Строка звучала "шёл строй, и я шёл с дружеской ногой".
Чем ближе был дембель, тем сильнее становилось желание Николая напечататься в армейской газете, чтобы на гражданку пойти с багажом, позволяющим рассчитывать на поступление в гуманитарное учебное заведение. И получилось! Правда, лишь четверостишие, но его напечатали в дивизионной газете:
Если завтра враг на страну родную нападет,
Он получит от бойцов отважных окорот.
Мы с товарищами учимся стрелять,
Чтоб из танковых башен
врага Советов поражать.
В преддверии очередного праздника замполит спросил утвердительно:
— Ну что, ефрейтор Кринкин, в честь советского праздника опять появятся стихи?
Надежды нужно было оправдывать, и Николай переписал стихотворение из сборника "Строки Победы". Замполит удовлетворился:
— Отличная мысль — напомнить забытые строки советских классиков. Ну а вы, ефрейтор, не скромничайте, свои тоже несите.
Кринкин аж перекрестился. Слава богу, замполит не догадался, что Колян хотел чужие стихи за свои выдать. И откуда он их знает? Книжку Николай в библиотеке взял такую древнюю, что был уверен: никто её в последние лет десять вообще не брал.
Библиотекарь как-то подсказала:
— Знаешь, есть словарь рифм. Например: в одной словарной статье идут "любовь, кровь, морковь, свекровь".
— Дайте мне такой словарь, — Колян не мог поверить, что такое возможно: почти готовые стихи!
— В нашей библиотеке нет, но я выпишу тебе по межбиблиотечному обмену.
Когда словарь пришел, Кринкин засел в читальном зале. Читая рифмы, он пришел к выводу: поэты свои стихи пишут исключительно по этому словарю, и дураки были бы, если бы не поступали так. Он и раньше хотел быть не писателем, а именно поэтом, и сейчас совершенно убедился, что его решение стать непременно поэтом было верным и с таким помощником вполне осуществимым. Он не хотел расставаться с такой находкой, и когда пришло время дембелю, сдал словарь, но в тот же вечер залез через окно в библиотеку и утащил книгу.
Когда вернулся домой из армии, переписывавшаяся с ним Полина пришла к нему домой. Он поговорил с ней холодно и, сославшись на усталость, выпроводил. В клуб вечером пошёл, предвкушая триумф. И не только потому, что отслужившие в армии ребята сами по себе были завидными кавалерами. Но он дал сестре газеты со своим стихами, чтобы она разнесла по поселку. С первыми танцами народ не спешил. Полина буквально вертелась у него на глазах, но приглашать на обычный танец не решалась. А когда объявили белый, она кинулась к нему и произнесла: "Можно тебя пригласить, Коля?" Он громко ответил:
— Пока танцевать я не изъявляю желания. Поищите себе, мадам, другого кавалера.
Полина развернулась и убежала из клуба, а вскоре вообще из поселка уехала: после такого позора все судачили, как "жених", отбрил невесту.
…Не помогли Николаю ни солдатская форма, в которой он явился на экзамен в культпросветучилище, ни принесенные публикации. Можно было остаться в городе, устроиться на заводе. Но Николай не любил стирать, готовить, а дома мама, бабушка и сестра-старшеклассница полностью освобождали его от этих забот. Да и у него был свой план вхождения в литературу. "Самородок", паренёк из глубинки — он уже прочитал достаточно о таких судьбах.
От полковой библиотекарши пришло письмо, испугавшее Николая: как бы не пришла с обыском милиция. Библиотекарь сокрушалась по поводу исчезновения словаря рифм, спрашивала, не получилось ли так, что Николай его сдал, что она точно помнит, но потом взял и забыл вернуть? На всякий случай, боясь обыска по доносу библиотекарши, унёс книгу на сеновал, приносил только, если в хлеву было холодно или темно, а потом уносил обратно. Его частые посещения сеновала не остались незамеченными родней. Мать и бабушка устроили засаду, будучи уверенными, что туда таскается какая-нибудь сельчанка, которая притащит в подоле и заставит Николашеньку жениться. И когда Николай залез на сеновал, достал книгу, услышал шорох и чих, то напугался до оцепенения. А уж когда из сена стали вырисовываться силуэты, заорал от страха, решив, что устроившие засаду милиционеры возьмут сейчас его с поличным словарём. А мать и бабушка, увидев в руках у Николая книгу, решили, что это запрещенная литература, и тоже в голос закричали, пытаясь вырвать её. Словарь в борьбе с мамой и бабушкой Николай отстоял, но успокоения и клятвенные обещания на близких не действовали, и они пребывали в уверенности, что Николай — революционер и подпольщик, дрожали от каждого стука и ждали арестов со дня на день.
Благодаря своему незаменимому в деле написания стихов помощнику-словарю, Николай писал стихи на разные темы, в поселковом клубе читал их со сцены. Но его упорно не печатали.
"Уважаемый Николай Петрович! Редакция внимательно ознакомилась с подборкой стихов, присланных вами". Сволочи! Хоть бы не по трафарету писали. А то все "Уважаемый, внимательно…"
В поселковой библиотеке Николай стал постоянным посетителем. Все литературные журналы и газеты были объектами его внимания. Некоторые стихи Николай переписывал к себе в тетрадь. А пару прочитал со сцены в качестве своих. Учитель литературы в школе подбадривала его, делая при этом кое-какие замечания, Николай стал просить её исправлять шероховатости стихов. Например, у него было:
Я иду по своей по сторонке,
А мне вслед улыбаются поселковые девчонки.
Идут трудиться они,
Зарабатывать всем трудодни.
Капитолина Ивановна поправила:
Я иду по родимой сторонке,
Вслед смеются мне наши девчонки,
Те, что в нашем поселке живут,
На работу поутру идут.
Одно стихотворение поместили в районной газете. Потом ещё и ещё. И дождался Николай: его пригласили на семинар молодых поэтов в секцию "Рабочий класс". Руководитель местного Союза писателей ухватился за него: рабочий парень, отслужил, вернулся на родной завод, он привязан к земле, к своему заводу, станку. Сразу после семинара Николай был принят в Союз писателей с подборкой не своих стихов.
На семинаре он познакомился с молодой поэтессой, у которой накануне стянул, переписав в тетрадь и прочитав со сцены, стихотворение. Её тоже рекомендовали в Союз, но ей было не до этого: у нее парализовало сестру, и весь семинар девушка была как не в себе.
Став членом Союза, Николай на крыльях летал! Да, писать хорошие стихи у него не получается, но, во-первых, этому хоть в какой-то мере можно научиться, во-вторых, можно использовать разные способы: как вот редактирование кем-то твоих стихов, заимствования тоже выручат. Главное, у известных не брать, а из многотиражек, региональных изданий, можно. Омрачало радость жизни только внезапная болезнь сестры: ее парализовало.
В районной газете Николай пару раз опубликовал стихи, переписанные из журнала, выходящего на дальнем Востоке. Председатель местного союза писателей напугал его как-то:
— У тебя стихи просто на порядок лучше стали! С ними тебя можно и на молодежные форумы посылать. На Дальнем Востоке на следующий год планируется.
Еле отнекался Николай, сославшись на желание еще поработать, не спешить с признанием публики. И этим добавил себе очков в глазах председателя: не рвач, не карьерист. А когда Николай добавил, что больную сестру нельзя на мать и бабушку оставлять, то председатель чуть не прослезился: вот она, неиспорченная глубинка! "Такого бы в заместители — ни подсиживать, ни подличать не будет".
Этот урок не прошел даром для начинающего поэта, и переключился он на старые подшивки журналов. Правда, в те времена о других событиях писали. Но если брать любовную лирику, стихи о природе, то они не стареют. Стихи тех, кто стал поэтом, Колян не переписывал в свой блокнот.
На совещание молодых он поехал с подборкой стихов, основу которых составляли стихи, полностью списанные из альманаха "Юные голоса". Особенно отметили стихотворение "Я — рабочий" токаря из поволжской области. Парень, как о нем писали, подавал надежды, но покалечил руку и очень переживал, что не сможет заниматься любимым токарным делом, стал попивать. Обрадовался Колян, когда в очередном номере полученной районной газеты прочитал некролог: скоропостижно скончался поэт Одаров. Отныне руки у Коляна развязаны! Радость была омрачена тем, что сам покалечил руку — три пальца на правой пришлось ампутировать. Но первоначальное горе сменилось радостью: он получил инвалидность, и председатель местного Союза писателей предложил стать одним из его заместителей.
Николай был образцом исполнительности, услужливости. Председатель стал приглашать его к себе домой, поговаривая, что дочка-студентка из семьи писателя будет хорошей женой поэту.
Между украденными строками Кринкин вставлял и свои, и таким образом его сочинения видели свет. Понимал он, конечно, что до бесконечности такое положение продолжаться не может. Хорошо быть чиновником от литературы, тогда можно и стихов не писать, но считаться поэтом. Как председатель вон. Он последнюю повесть пять лет назад написал, а премий и за последние три года четыре отхватил. Писать надо на пафосные темы: о Ленине, о революции, и сама тема будет тащить за собой поэта: как отказать печатать или раскритиковать стихи о съезде компартии?
Мы Ленину клянемся по-ленински все жить,
И родине любимой от всех сердец служить.
И токарь на заводе, и слесарь у станка,
Механизатор в поле, на ферме доярка.
Народ советский вместе работает на "пять",
И будет продолжать он добро себе ковать.
Анонимно послал стих в областную центральную газету. Ответ пришел. Поэту указывали на несовершенство формы, несоблюдение размера. Хотя отметили важность темы, похвалили за понимание роли партийности в литературе. Послал стихотворение о Ленине. Ответ был таким же. Николай разозлился и стал слать анонимки в обком, обвиняя главного редактора в равнодушии в теме советского народа, игнорировании популяризации образа Ленина. Редактор, с которым часто встречались дома у председателя Союза, жаловался, что какой-то псих, абсолютная бездарь, засыпала обком обвинениями его в антисоветчине.
Из дома пришло горькое известие: у матери обнаружили опухоль мозга. Николай удивился совпадению: он только что опубликовал под своей подписью стихи женщины, умершей несколько лет назад от рака мозга. Он испугался, что ему навяжут умирающую мать, поскольку бабушке не справиться с ней и парализованной сестрой, поэтому форсировал ухаживания за дочерью председателя, которые закончились свадьбой. Председатель предлагал молодым жить у них, в огромной квартире в престижнейшем доме, но Николай отстоял право жить в своей однокомнатной, мотивируя нежеланием зависимости от тестя.
Тот как-то завел с Николаем разговор о получения премии областного комсомола. Для этого нужна была героическая поэма, цикл стихов. Предложил обратиться к пожилому талантливому поэту: надо заказать ему поэму и пообещать квартиру.
Поехали писать в Дом творчества. Когда поэма была написана, Николай, зная, что Лиходееву противопоказан алкоголь, упоил его. Когда тот отключился, забрал и начисто переписанную поэму, и черновики. Наутро Лиходеев не спустился к завтраку, пошли к нему в комнату и обнаружили мертвым.
Вдова Лиходеева как-то подошла к Николаю:
— Он нам звонил из Дома творчества, говорил, что поэму пишет, зачитывал целыми кусками, но ни одного листочка не было среди его вещей. Говорил ещё, что за эту поэму квартиру дадут.
Уверив вдову, что ничего не знает, Николай подумал: "Вот трепло чертово! Ведь договаривались, что никому ни слова".
После получения Кринкиным премии Комсомола к нему вновь пришла вдова Лиходеева:
— Я купила книгу вот, — она держала изданную отдельной книгой поэму. — Знаете, а ведь мне Сережа многие отрывки из нее зачитывал.
— Может, вы не поняли? Он вам мои зачитывал, а вы подумали, что он свои читает?
— Глупости! Сережа ничьи стихи, кроме своих, не любил и не читал. Мне удалось посмотреть рукопись якобы вашей поэмы: она на машинке Сергея напечатана. У него три буквы не пропечатываются: и, к, д. А он никому не разрешал прикасаться к его машинке. Поэма написана Сергеем, а вы её присвоили. Я это докажу.
— Вера Николаевна, я понимаю ваши чувства, вы еще не отошли от кончины Сергея Ивановича. Надо во всем разобраться, — Николай не на шутку испугался и понял, что скандалить ни в коем случае нельзя, надо успокоить женщину и спокойно все обдумать.— Приходите-ка вы через месяцок, и мы все обсудим.
Тесть не разделил панических настроений зятя:
— Не трепещи, Николаша, не забывай, кто твой тесть. В данной ситуации у нас самый надежный выход — объявить эту вдову сумасшедшей. А сделать это — проще простого, поскольку она, как член семьи члена Союза, обслуживается в ведомственной поликлинике.
Когда Вера Николаевна пришла к Кринкину вновь, он спровоцировал скандал — вывести из себя женщину, находящуюся в таком состоянии, было несложно — выскочил из кабинета, взывая позвонить в "скорую", которая и увезла несчастную в психушку. "Жена Лиходеева сошла с ума", — жалели все вдову известного в области поэта. Помешалась она, мол, на почве кражи стихов её мужа другими поэтами.
Впрочем, вовсю шла перестройка, все были увлечены ею. Николай с тестем поначалу поддержали ГКЧП, но ошиблись в выборе, и, боясь лишиться всего, стали борцами за демократию. Да и чем больше писателей будет бороться за нёе, тем меньше будет думать о писательской недвижимости и сражаться за неё. Особняк писателей, базу отдыха оформили на Николая: у него партийный стаж меньше, и если будут гонения на коммунистов, то как бы не отняли у тестя, коммуниста с 30-летним стажем и демократа с двухлетним, всё.
…Помешательство жены было не тихим, а буйным и неожиданным. Супруга пришла к нему на работу, молча села на стул, он смотрел на неё, не понимая, к чему этот визит, а она вдруг схватила рядом стоящий стул и бросилась на мужа с криком: "Ирод! Убийца!" Николай выскочил из кабинета, вопя о помощи. На жену, видимо, подействовало, как Николай поступил с родившимися котятами. Жена развела дома зверинец: уже жило 14 кошек, и когда очередная принесла приплод, Николай по деревенской привычке взял ведро, да и решил вопрос.
….Быть демократом у Николая получалось, он не голословно клеймил прежний режим: ему, таланту, но простому парню, пришлось и в армии с её безобразной дедовщиной трубить, и в институт не принимали. Уже тогда он читал запрещённые книги. Пришлось, конечно, играть по предлагаемым правилам: таланту без вступления в ряды КПСС не было ходу — ломали человека, чтобы пополнять эти бесовские ряды. И Кринкин стал православным. А чтобы ни у кого не было сомнений в глубине его веры, отпустил бороду.
Когда разгромили советский строй, и под его обломками оказались погребена промышленность, оказалось, что творческим интеллигентам на расчищенном пространстве делать нечего. Писатели расчухались и стали живо интересоваться, как владельцем общественной собственности стал один человек.
Жена, на которую Николай всё переоформил, в целях конспирации ничего не знавшая о своём совладении недвижимостью, взятая из больницы домой, подписала генеральную доверенность на распоряжение имуществом. Николай продал особняк, базу отдыха, квартиру, перебрался в Москву, прекрасно зная трусливость и осторожность тестя, участвовавшего в махинациях: тот не захочет рисковать и сутяжничать.
В Москве Николай организовал издательство. Удалось пару заказов получить: напечатать два романа демократического писателя и сборники статей либерального мыслителя. Но за издание книг не заплатили, реализовать тираж не удалось. Уверенные в том, что свои книги получат халявно, облагодетельствованные писатели заклеймили Николая как врага демократии и охотнорядца, чем закрыли ему возможность любой деятельности на демократическом поприще.
И Николай превратился в истового патриота.
В Москве можно прекрасно жить, если есть на что. Литература не кормила с некоторых пор вовсе. Кормили гранды, стипендии, премии. Но для их получения, коль не удалось втиснуться в ряды либеральных творцов, нужно было писать стихи, что Николай делать так и не научился. Однако он умел адаптировать чьи-то. С собой в Москву Николай привёз целый архив чужих стихов. В малотиражных московских журналах появлялись неплохие строки за его подписью. Денег это не давало, но Николаю необходимы были публикации. Он опять стремился в чиновничье кресло.
Удалось организовать обсуждение подборки в одном из литературных клубов, куда он за обещание хорошего фуршета зазвал пару секретарей Союза писателей, упоил их и заручился обещанием протекций.
Протекции последовали, и Николай был устроен исполнительным редактором в фонд, занимавшийся издательской деятельностью. Там приходилось быть на нехлопотных побегушках, пить с директором, приватизировавшим в начале перестройки два писательских особняка в центре Москвы, предусмотрительно включившим в попечительский совет фонда пару столпов советской литературы: их он называл "мой отдел безопасности".
Документы, проходившие через его руки, Кринкин копировал, составлял компанию крепко пьющему шефу, разговорами развязывал ему язык. Жаль, что обе дочери шефа замужем и счастливо живут с семьями на деньги папы и его приватизированных особняков в Германии.
Услужливый провинциал скоро стал в курсе секретов шефа, поручавшего ему конфиденциальные дела. Тот в знак благодарности предложил выпустить собрание сочинений Николая, и он принялся помимо уже изданного под его именем переписывать стихи провинциальных поэтов из своего архива. Несколько лет назад он открыл прекрасную поэтессу Лину Савину из амурского городка. И в подарочное издание её стихи включил.
Адаптации женских стихов открыли Николаю дотоле неизвестную грань шефа: тот, в очередной раз хорошо приняв, начал выделывать какие-то па, строить глаза. Николай не мог расшифровать эти телодвижения, пока шеф с поразительной для его старческого возраста ловкостью скинув с себя одежды, не бросился на диван, закричав: "Возьми меня! А потом я тебя! Мы же давно друг друга желаем! Я понимал все твои стихи-посылы. Ты — женщина! И ты мужчина! Я — твоя ненаглядная! Ты — мой ненаглядный!"
Обалдевший Кринкин понял, что это — час "Ч", и если он не ответит на эти откровения, то его уволят. "Ладно, — мстительно думал Николай в момент своей проституции,— я тебя ещё не так отделаю!"
Вскоре адвокат сообщил Кринкину, что счета шефа в западных банках, на которое было доверительное управление у Николая, переоформлены. Удалось и один из московских писательских особняков продать, как и планировал шеф, решивший, что лет и страхов достаточно, надо перебираться к детям. Не зря же Кринкин пропускал через свои руки все бумаги фонда: эти деньги после продажи тоже пойдут на счета Николая, благо, шеф предпочитал не светиться со своей подписью, когда это можно перепоручить влюблённому в тебя провинциальному лоху.
Из дома пришло известие, что умерла бабушка. Её смерть спровоцировала приступ инсульта у больной матери, и дни её сочтены. Узнав об этом, парализованная сестра выпила снотворные, прописанные матери и бабушке. Таким образом у Николая были совершенно развязаны руки! Он поехал домой, надеясь похоронить всех разом и продать дом.
Зашёл Николай в поселковую библиотеку, вручил свою подарочную книгу. Навестить родных приехала и его армейский адресат Полина. Он встретил её на улице: она не поздоровалась даже. Николай знал, что она после института уехала в глухомань на нефтеразработки, вышла замуж, стала Белкиной. Тоже красивая фамилия. У неё в молодости красивой только фамилия и была — Красавина. Библиотекарь потом сообщила, что Полина том стихов Николая на дом брала читать.
Мобильный у Николая был отключён, и он просто смотрел, кто звонил, и с кем нужно, связывался. Обзвонился шеф. Кринкин ему не отвечал. А вот адвокат не звонит и на звонки не отвечает.
Неожиданно в посёлок к Николаю нагрянул нынешний руководитель областных писателей: шеф, позвонив ему из Москвы, просил разыскать Николая: пришло время одной из дочерей платить налог на дом в Германии, а счета пусты. Если не будет уплачен налог, дом отберут. Кринкин изобразил полное недоумение, но обрадовался: значит, всё адвокату удалось. Только чего он не звонит, идиот, и на звонки не отвечает?
Вернувшись в Москву, Николай хотел сначала разузнать обстановку и разыскать адвоката, но шеф, возле дома, что ли, дежурил, поскольку позвонил прямо в дверь и так эмоционально начал разговор, что Николаю подумалось, что тот отдаст концы тут же. И хорошо бы. У Кринкина было железное алиби: он прибыл в Германию, совершил порученную шефом операцию, на что имеется распечатка, и убыл на другой день. В тот же день полненные счета папы попотрошили дочери. Николая в это время уже не было там, а деньги на счетах лежали.
Выйдя на работу, он узнал, что особняк фонду и шефу больше не принадлежит. Продан. История тёмная. Шеф всё это время находится в истеричном состоянии, продажей как будто и не интересуется. Конечно! Он же надеется, что хоть от этой продажи деньги поступят на его счёт. Пусть пребывает. Николай взялся разыскивать адвоката. Почувствовав беспокойство, Николай махнул в Европу проверить банковские счета.
То, что они пусты, он не допускал мысли. Но они были пусты. Вернувшись в Москву, он узнал, что в солидном литературном издании вышла статья поэтессы Лины Савиной о краже Николаем Кринкиным её стихов. Она разыскала и других поэтов, чьи стихи присвоил Кринкин. Поэтесса заявляла о подаче коллективного иска в суд, требовала возмещения морального ущерба. Только скандала не хватало сейчас! Что это за несчастная провинциалка Савина? Откуда она взяла его книгу в своей тьмутаракани? Надо встретиться, договориться, пообещать протекцию. Еле добыл её контактный телефон через завотделом газеты, поместившей статью: Полина Белкина. Что-то знакомое. Да это же тёзка его армейской адресатки!
Оказалось, не тёзка. Оказалось, сама. Полина Красавина — Лина Савина. Сейчас жена нефтяного крупняка. Ни деньги, ни протекции ей не нужны. Она хотела его позора. И судя по тому, какую сумму выставляла в качестве коллективного ущерба, желала оставить его на улице: ничем, кроме своей квартиры, он не мог ответить по иску. Она спокойно и уверенно сказала, что её адвокаты сумеют добиться справедливого решения. Кринкин просил проявить снисхождение. Полина взорвалась:
— А ты был к кому-нибудь снисходителен? Ты украл стихи даже у парализованного инвалида! Все родные умерли один за другим, он мыкает горе в доме инвалидов, но при этом пишет прекрасные стихи.
Почти одновременно с повесткой в столичный суд о плагиате и возмещении морального ущерба Николай получил повестку из своего областного центра: тесть подал в суд на факт мошенничества, подделки документов при продаже имущества психически больной Кринкиной С. А. К вечеру Кринкину стало плохо.
…В дом инвалида парализованному Николаю разрешили взять минимум вещей, поскольку в малюсенькой комнате кроме него и парализованного поэта было ещё трое человек.
|
|