Алексей Бычков __ КРЕЩЕНСКИЕ МОРОЗЫ
Московский литератор
 Номер 05 (149) март 2006 г. Главная | Архив | Форум | Обратная связь 

Алексей Бычков
КРЕЩЕНСКИЕ МОРОЗЫ

     
     НЫНЕШНЯЯ ЗИМА УДАЛАСЬ НА СЛАВУ: плотно и надолго окунула Россию с головой в пышный шатёр снега, опоясала колючими веригами ветров, увешала кристальными конусами сосулек, словно нарядное новогоднее дерево, после чего нестерпимо мучительно и долго терзала покорных горожан изуверскими пытками, которые мнительный народ самоуспокоения ради принял за крещенские морозы.
     Люди забились в свои дома, спасаясь от безумств разбушевавшихся холодов. Плотно затворили двери, заскрипели проржавевшими петлями ставень, занавесили оледенелые окна. Убедились, что снег герметизировал все щели в оконных рамах.
     Но зиме и этого мало. Вконец рассвирепев, она вознамерилась лишить загнанных в тесные углы своих жилищ людей самого последнего: затрещали и испустили дух прятавшиеся в мрачном подземелье давно истлевшие трубы — и многие остались без воды; зашипели и отказались служить кольчатые, точно утрированные черви газопроводы — многие оказались ограниченными в тепле и пище; еще одним взмахом свирепая и могущественная колдунья порешила функционирование нескольких, десятилетиями не знавших ремонта электростанций, тем самым довершив блокадное существование несчастных жертв крещенских морозов отсутствием ещё и света.
     Стало по-настоящему страшно. В тёмных и холодных квартирах, где нет света тепла и пищи, словно спрятанные в вязкий алюминиевый вакуум консервных тар, болели и голодали худосочные дети, недомогали пронизанные болезнями старики, замерзали женщины, нервничали мужчины, убитые невозможностью помочь семьям, облегчить их муки. Люди безмолвно терпели, изредка, едва слышно проклиная кровожадные морозы, недальновидных и корыстных чиновников. Терпели, чувствуя себя заложниками, обречёнными на погибель в изоляторах собственных квартир. Лишь иногда, сквозь глянцевитую наледь на окнах, сквозь вздыбленную морозом обивку двери просачивалась к ним скудная информация: вскорости подорожает электричество, возрастет в цене вода, а газ и вовсе не укупишь…
     В отсутствии электричества в домах замолчали телевизоры. Погасли пёстрые кинескопы, смолкли говорливые динамики. Стало не видно и не слышно мутных, с плесневелым налётом, походящих на брожёный клюквенный кисель ток-шоу, пропали едкие лица их ведущих и завсегдатаев-участников, застряв липким колтуном где-то в передатчиках Останкинской телебашни. Куда-то запропастились разом все юмористы, столь заметно размножившееся последнее время и обретя тем самым нарочитое сходство с болезнетворными микроорганизмами. Поскольку без света трудно читать вечерами, а от холода днем не выйдешь за газетой, не стало и сытых физиономий лживых политических аналитиков, чьи публицистические креатуры незримыми артериями присасываются к наивным зрителям, закачивают в их доверчивые умы фальсифицированную информацию, точно кровь, поражённую лейкемией. Прекратился приток к населению современной литературы, залежались на прилавках цветастые брошюрки детективов, оказались припорошёнными снежной пылью квазипатриотические романы.
     Люди отвлеклись ото всей этой назойливо шуршащей мишуры, оказались подневольными аскетами наедине с холодом, голодом и темнотой. Сквозь плотную наледь на стеклах они не видят занесённого белоснежной порошей уличного пейзажа. Дети не видят своей школы, где нельзя учится. Не видят, и совсем ещё младенческие их умы отдыхают, диссоциируют цельную школьную реальность на отдельные компоненты, и постепенно, поодиночке, забывают их, выкидывают из головы эти зловредные инородные смысловые импульсы, словно погружают в мусорный контейнер никчемную пыльную ветошь, изъеденную молью. Исцарапанные матом парты, звериные лица имбицилов-одноклассников, хамские окрики неадекватных учителей, и, наконец, полые, разъедающие своим кислотным занудством уроки.
     Старики не видят камуфлирующегося под снег фасада больницы. На несколько счастливых дней морозов они позабудут про дряблые панельные стены, которые будто бы по неосторожности заразились раковой опухолью от одного из своих постояльцев, и теперь медленно умирают, осыпаясь штукатурными метеоритами, испещряясь множеством сквозных трещин. Старикам страшно видеть эту больницу: они, как потенциальные её клиенты, знают, что ежели окажутся там, то вернутся обратно, в жизнь, им едва ли удастся. Там нет коек, нет пищи, нет врачей, а из лекарств разве что препараты для эфтаназии, хоть она и формально запрещена. Пожилые люди стараются не смотреть на высокий белый прямоугольник больницы: проходя мимо, всегда отворачиваются. Им кажется, что при их виде, неподвижное остроугольное здание вдруг резко деформируется, превращается в колоссальных размеров каменный зоб, который, старательно вытягивая бетонную шею, точно грациозный страус, тянется к ним огромной пастью, стучит тысячами остроконечных клыков, громогласно урчит грозным утробным рыком.
     Находясь в домашнем заточении, люди не видят своей работы. Шахтёры на несколько дней погружают в забвение сумеречные тоннели своих шахт, перед глазами вместо желтых окружностей шахтёрских фонарей и черного маслянистого угля вырисовывается уютный портрет собственной семьи. Подобно этиловому спирту испаряется деструктивный скепсис о недолгом шахтёрском веке. "Авось не засыпет!", — молодцевато внушает себе добродушный русский рабочий, видя перед собой семью, чувствуя себя её хранителем. Убеждает себя, ловко орудует зажатой в испачканных сажей руках кочергой, переворачивает пламенеющие угли, в прямом смысле поддерживает жар в семейном очаге. Хорошо и врачам. Тлетворная память освобождается от туманных очертаний лиц ушедших из жизни пациентов. В разговорах о морозе утопает беспокойство об отсутствии лекарств, забывается догадка о собственной бесполезности. Успокаиваются студенты. Отдаваясь дому, они избавляются от мыслей о призыве, о злосчастном военкомате, о грозящей армейской каторге…
     Внезапно морозы спадают. Неспокойный ртутный столбик в градуснике взлетает с тридцатиградусной отметки, начинает судорожно колебаться полутора десятками выше. Жизнь возобновляется. В домах становится теплее, заканчиваются внеплановые выходные. Начинает вновь гудеть разрозненной полифонией школа, сглатывая своим неуёмным гулом стоны множества несчастных юных душ. Шахтёры, готовые вновь грызть углистую каменную породу, вновь взгромождают цилиндрические каски, облачаются в нарядную, апельсинового цвета форму: так легче искать их тела, когда засыпет шахту. Пожилые люди нескончаемыми звеньями отдают себя на растерзание ненасытной больницы, тешат себя светлой надеждой выписаться с прежним диагнозом плюс пневмония или гепатит, лишь бы только живыми. По улицам вновь ползут чёрные точки подростков, сжимая в костлявых ладонях животворные сосуды с пивом, высматривая ястребиным глазом, где бы еще отметится "нехорошим словом". В квартирах появляется электричество. Оно оживляет телевизор, и из него, точно из мусороприемника, доносятся знакомые голоса ведущих дневных ток-шоу. Вульгарные и пошлые, озабоченные низким и гнусным, вгоняют в поражённую десятками неизлечимых болезней нацию всё новые и новые дозы трупного яда, который, будто магический катализатор, ускоряет течение всех этих страшных недугов, делая их смертоносными и неотвратимыми. Ведущим вторят авторы ежечасно плодящихся детективов, обозреватели-демократы регулярных газет, сотни одинаковых, как сморщившееся в школьном гербарии юмористов. Вот-вот, и, должно быть, им всем удастся невозможное: Россия, некогда походившая на могучего, всесильного и благородного медведя и напоминающая дряхлого, с плешивой шкурой и пузырчатой мордой косолапого сейчас, близка к всеобъемлющему разрушению, к грандиозному распаду. Еще немного, и дряхлый медведь, давным-давно пребывающей в зимней, а на деле — летаргической спячке, сдохнет, не приходя в сознание. Сгниет его изуродованная морда, истлеет пыльная шкура, а вместе с ними — и все те болезни, что к этому привели.
     Но пока медведь жив. Та передышка в жизни страны, которую породили крещенские морозы, чрезвычайно благотворно сказалась на израненном организме зверя. Население страны — важнейший орган в организме медведя — его сердце. Усталое и загнанное, пораженное инфарктом и пороком, утопающее в опухолях и колотящееся в аритмиях, оно, лишённое на время ежесекундных потрясений от газет, телевизора, работы, учебы и медицины, получило животворный отдых. Набралось спасительной энергии, обрело твердый ритм, сбросило с себя злокачественные наросты, словно скользкие водоросли, подобно гигантскому насосу погнала по тромбофлебитным венам обогащённую кислородом кровь.
     Теперь, окрепнув и получив от неожиданной релаксации свежий жизненный импульс, медведь сможет прожить еще немного. Вот так спасительно подействовали на нашу Родину, на первый взгляд смертоносные крещенские морозы.