Александр Леонтьев
ИСКУССТВО КСЕНИИ НЕКРАСОВОЙ
|
О Ксений Некрасовой говорят много и противоречиво, а пишут мало и единодушно. Может быть, это от того, что с некоторых пор критика стала стесняться замечать недостатки её стихов, подобно тому как когда-то считалось нарушением литературных приличий замечать их достоинства? Но лучшим проявлением уважения к этому удивительному поэту и человеку, в чьих строках даже при самом сильном увеличении не разглядеть ни единого пятнышка фальши или банальности, был бы откровенный и небанальный разговор о ней. Разговор научный. Он необходим потому, что простота Некрасовой очень сложна и не всем доступна.
Давайте же не будем стыдливо замалчивать того, что Ксения Некрасова рифмует "подснежники" с "техникой" — ведь, по хорошему выражению Паустовского, достоинства писателя вырастают из его недостатков. Лучше проследим, как из пены, казалось бы, слабо организованных строк и бедных рифм рождается чудо поэзии:
Босоногая роща
Взмахнула руками
И разогнала грачей из гнёзд.
И природа,
По последнему слову техники,
Тонколиственные приборы
Расставила у берёз.
А прохожий сказал о них,
Низко кланяясь:
"Тише, пожалуйста, —
Это подснежники”.
Изъятие из текста рифмы "гнёзд-берёз" и "техники-подснежники", разумеется, не выглядят находкой душ поэзии. В стихотворении же они поначалу просто незаметны — при первом чтения стихи не воспринимаются как рифмованные. Но, может быть, именно потому, что из 11 строк стихотворения рифмуются только 4, рифмы, когда вы их замечаете, не производят впечатления слабых.
"Подснежники" и "техника" — не два ли это полюса поэтического поля, в котором расположен мир Ксении Некрасовой? Давайте вглядимся в этот мир попристальнее.
Меж стволов берёзовых у сквера
возвышалась мраморная чаша;
листья виноградные из камня
чаши основанье обвивали.
И девчонка в ватной душегрейке,
в яркой, как зарницы, юбке,
протирала тряпкою холщовой
каменные гроздья по бокам.
………………..
Так, смывая пыль на высечках и гранях
и разглядывая каменные травы,
для себя она негаданно постигла
единенье жизни и искусства.
…………………
И с обветренными девушка руками,
в ссадинах от ветра и воды,
в алой юбке, пред зарёй вечерней,
с лёгкими, как пламень, волосами
и с глазами, полными раздумья,
тихо перед вазою стоит,
вытирая пальцы о холстину.
Не правда ли, эта девушка, вытирающая пальцы о холстину, сродни скульптору? Сделать свою жизнь искусством, сделать свой труд искусством, сделать своё искусство жизнью — в этом видит поэтесса путь к познанию мира и к открытию его для читателей.
Самое страстное, самое сокровенное желание человека — познать мир, познать себя… Осуществимо ли оно? Эммануил Кант, могучий мыслитель прошлого века, разгадавший не одну тайну человеческого духа и природы, уверенно отвечал на этот вопрос: нет! Невозможно, утверждал философ, познать мир, поскольку он диалектичен, а познающий человек мыслит формальнологически.
Но вот девушка протирает тряпкой каменную вазу и читает книгу природы — "лучшего поэта", как называла её Ксения Некрасова, — и познаёт мир. Труд и искусство — вот инструменты этого познания.
Но всякое ли искусство можно считать инструментом познания? Разумеется, нет: только то, которое отражает всю сложность, всю противоречивость жизни, то есть то, которое создано по законам жизни — по законам диалектики. Только такое искусство и можно считать искусством. Оно непредставимо для логика-схоласта, но оно существует и фактор своего существования опровергает агностицизм Канта.
Такова поэзия Ксении: Некрасовой. Определяющий принцип этой поэзии — "единенье жизни и искусства", понимаемое как полное тождество. Будучи живым явлением, она противоречива, и её трудно себе представить априори. В своём стремлении к естественности поэзия эта иногда доходит до саморазрушения. И всё же ошибаются те, кто думает, что в стихах Ксении Некрасовой присутствует только "жизнь" и нет "искусства". Полная естественность и поэтическая традиция, "подснежники" и "техника" — вот полюсы, которые создают высокое напряжение её поэзии. При внимательном чтении вы неизбежно обнаружите, что движение стиха Некрасовой подчинено строгим, хотя и особым законам. Попробуете, например, найти во всём, написанном ею, хотя бы один прозаизм. Не найдёте! Попробуйте найти хотя бы одно стихотворение с будничной, сниженной интонацией. Не найдёте! Попробуете, наконец, найти хотя бы один стёртый образ. Не найдёте! Поэтический язык Ксении Некрасовой отличает соединение метрической, фонологической и синтаксической свободы со строгим отбором лексических средств, что придаёт нё стиху яркую и необнятую образность.
Ах!
Какие здесь луны
Стоят в вечерах и ночах
В конце февраля,
Когда на склонах — снега,
Когда воздух, как раздавленный плод,
По рукам,
По щекам,
По ресницам течёт
Ароматом весны,
Прилипая к устам.
Ах!
Какие голубые огни от луны
Освещают холмы
И котловину, грязную пнем;
При луне она — голубой цветок
С лепестками зубчатых гор.
В сердцевине цветка — дома,
Золотые тычинки
Огней — фонарей, —
И над всем тишина, небеса,
Голубеют снега на горах.
Некоторые строки Некрасовой выглядят юношески угловатыми, как та семнадцатилетняя девочка, что протирая вазу у сквера, неожиданно открыла для себя целый мир:
"И с обветренными девушка руками…" Но не спешите с выводом, что это — от неумения полностью овладеть материалом. Разве, например, в строке: "Чаши основанье обвивали" — нельзя было без нарушения ритма избежать инверсии и тем самым "пригладить" взъерошившийся стих? Очевидно, можно, но у поэтессы иное творческое задание: передать небудничность, неординарность происходящего. Инверсия у Некрасовой — сознательный художественный приём, который сообщает её стиху одновременно непосредственность и возвышенность.
Столь же неожиданны, при всей своей простоте, выразительные средства, найденные поэтессой в одном из своих самых неброских её стихотворений, исполненном тем не менее необычайной внутренней силы.
ДРУГУ
К моим дверям
спускался склон горы,
весь бурый и колючий.
И тонкая ослиная дорога
из белой пыли
устремлялась ввысь —
то пряталась в тени,
то поднималась вновь
лиловая от сени облаков.
Два башмака
стоят у нашего порога —
прекраснейшие из башмаков людских, —
пожалуй, больше б им пристало
названье: корабли.
Так велики обширные носки,
и задники прочны,
и расстоянье меж бортами
просторно и удобно для ноги,
и шерсть козлиная легла на стельки.
И я сама в нехоженых краях
шла, не боясь, за кожаными башмаками:
великолепно в них шагал тогда
мой милый друг.
О мой возлюбленный
из молодости нашей!
И множество земель мы вместе исходили,
и разные мы слышали языки,
и горе видели,
и победили горе,
и утренние радостные страны
ложились в красках на мои листы.
Посмотрите, как немного понадобилось автору, чтобы передать драматизм ситуации и своё стоическое отношение к ней: об адресате стихотворения говорится в 3-м лице, чем устраняется всякая апелляция к его чувствам. Исключение представляют только две строки, которые диссонируют как с заглавием, так и со сдержанным тоном остальных частей произведения: “О мой возлюбленный из молодости нашей!”
Резкое, хотя и закономерное, изменение субъектно-объектных отношений и интонации в этих 6-ти словах создает ощущение, что в них будто бы нечаянно выплеснулась вся долго сдерживаемая горечь потери.
Вообще для того, чтобы понять стихотворение "Другу" в полной мере, нужно осознать неслучайность соотношения его частей. Тогда вы с удивлением обнаружите, что при всей безыскусственности расположения отрок, это небольшое произведение обладает утонченной композицией.
Стихотворение явственно делится на 3 части: описание горы перед домом; описание башмаков, стоящих у порога; лирическая исповедь автора.
Обратите внимание на то, что весь величественный пейзаж, открывающий стихотворение, описан в 8-и стихах, а для изображения башмаков потребовалось на 2 стиха больше. Соизмеримость частей создаёт ощущение соизмеримости описанных в них предметов; больше того, башмаки заслоняют собой и гору, и небо над ней — они как бы сфотографированы через широкоугольный объектив. Это впечатление еще усиливается от того, что в первой части все слова употребляются только в их прямых значениях, тогда как вторая насыщена тропами. Соответственно меняется и интонация стихотворения: подчёркнуто сухая, объективированная вначале, она становится всё более приподнятой к середине, подготавливая эмоциональный взрыв в 23-24-й строках.
И я сама в нехоженых краях
шла, не боясь, за кожаными башмаками.
Великолепно в них шагал тогда
мой милый друг.
Драматизм повествования, нарастая, приближается к своей кульминации, что подчеркивается неожиданно ворвавшимся в ткань свободного стиха созвучием: "нехоженых" — "кожаными". Как мы видим, изображение башмаков не случайно играет в стихотворении роль его композиционного центра: оно оказывается такие и центром пейзажа, и семантическим центром.
В чём же смысл такого резкого выделения столь, казалось бы неинтересного для художника предмета? Давайте ещё раз прочитаем I3-ю отроку: "Пожалуй, больше б им пристало название "корабли". Наверно, так увидел Гулливер башмаки великана. Не правда ли, такой колоссальный предмет мог принадлежать только колоссу? Вы чувствуете величие человека, который обладал этими "прекраснейшими из башмаков людских"? И как много он значит для автора? И как мало от него осталось? И как много значит то, что осталось?
Концовка стихотворения в полной мере раскрывает трагически-светлое мироощущение автора. Идейная глубина этих строк неисчерпаема. Здесь и принятие жизни во всей её трагической сложности, и скорбь утраты, и убеждение в том, что в жестокой борьбе жизни и искусства, которой оборачивается их единство, искусство, как чисто человеческое начало, сильнее стихии жизни.
Это произведение Некрасовой особенно ценно тем, что характеризует её не только как новатора, но и как хранительницу лучших традиций русской поэзии. Так, мотив "замещения" широко распространён в поэзии XIX века.
Разумеется речь идет не о полной преемственности, а лишь об одной из тенденций в творчестве поэтессы. Люди, не читавшие Ксению Некрасову, вряд ли догадаются, что следующее блестящее 8-стишие принадлежит её перу, а не является словами народной песни:
Запоёт гармонь,
Я взмахну платком, —
Небеса в глазах
Голубым мотком.
А народ кругом
На меня глядит.
Голова моя
Серебром блестит.
Я не ставил перед собой задачу проанализировать все стороны творчества Некрасовой, да это и невозможно. Мне только хотелось на нескольких примерах показать, что её безыскусственность — отнюдь не безыскусность, как многие ошибочно полагают, а достижение взыскательного художника. Давайте же не будем отмахиваться от этой стороны замечательного дарования поэтессы, ссылаясь на его исключительное своеобразие, якобы делающее невозможным литературоведческий анализ. Давайте исследуем поэзию Ксении Некрасовой. Её искусство неисчерпаемо, как жизнь. Её искусство познаваемо, как жизнь.
|
|