Александр Суворов
ИСТИНА ПОВСЕДНЕВНОСТИ
|
Игорь Блудилин-Аверьян. "Эхо и Еgо". — М., МИГЭК, 2006.
Романист и критик — понятия трудно совместимые, но романист и философ взаимно предполагают друг друга. В своей новой книге Блудилин-Аверьян предстает именно как философ, точнее, как критик философии, рассматривающий многообразную историю человеческой мысли со своей и только своей точки зрения. А это проникновенное зрение у автора есть. Оно выстрадано, быть может, всей жизнью писателя, поэтому книгу можно и должно воспринимать как некий промежуточный итог жизненного опыта.
"Эхо и Еgо" — изящная вещица, словно шкатулка с блёсткими влажно светящимися камешками-самоцветами в оправе филигранной вязи — резвой игры прихотливого, крылатого ума. Книга эта — своеобразные, вольные мысли автора (Еgо), слетевшиеся, как бабочки на огонь, на неугасаемый светоч мировой, и прежде всего, русской, философской и писательской мысли и, следовательно, ее Эхо. Именно такова сакраментальная суть названия, имени книги, которая отныне живет своей собственной, независимой от творца жизнью.
Непостижима подчас судьба книги, выпорхнувшей из-под писательского пера.
Круг чтения Блудилина-Аверьяна весьма обширен и по историческому, и по предметному охвату: от классической античности до постмодернизма, от социологии до космологии. Словом, здесь есть простор для полёта вольной и яркой мысли творческого человека. Нередко автор предстает перед читателем в амплуа вольнодумца и "ниспровергателя основ", но чаще всё же — в образе консервативного традиционалиста. Иногда писатель — сам воплощённый здравый смысл, bon sens, твёрдо и непоколебимо стоящий на мудрых житейских понятиях, иногда — парадоксален, вплоть до прямого эпатажа. Тем самым автора нельзя уверенно причислить к какой-либо философской традиции и, тем более, школе. Он как-то не вписывается ни в какие философские рамки. И это одно из главных достоинств книги: уединённая в себе самой, суверенная мысль, подчёркнуто независимая от других, неуловимая и летучая, как эфир.
Я бы назвал ближайшим прообразом "Эхо и Еgо" такие книги Вас. Розанова, как "Уединённое" и "Опавшие листья". В то же самое время автор вновь и вновь обращается к идеям Льва Толстого, его природному протестантизму, еретическому духоборству и пафосу учительства. Но Розанов и Толстой — изначально антиподы: если первый — органически русское явление, то второй — последователь Руссо, потому-то он так близок и прославлен на Западе как родственный ему по духу. Однако же сама форма афористических заметок Блудилина-Аверьяна специфически-розановская. В этом состоит внутренний конфликт стилистики и мысли автора, и тем не менее этот конфликт оказался плодотворен — соединить несоединимое в обычном бытии.
От протестантизма толстовского толка у автора вновь и вновь проскальзывают сентенции о "полезности" Христовых заповедей в обыденной жизни, то есть чисто прагматический взгляд на религию; отсюда же Блудилин-Аверьян приходит к весьма неоднозначному заключению: "истина только в повседневности". Однако же он отмечает с горечью: "Удаление от Бога — не в этом ли доминанта истории?"
И мысль эта в наши дни сродни молнии прозрения, сродни разорвавшейся в момент распятия Христа храмовой завесе: ведь тогда смысл мира — сугубо апокалиптический — и состоит в его гибели и последующем преображении, за которым последуют Новая земля и Новое небо, как об этом гласит Откровение Иоанна Богослова. "С удивлением обнаружил в себе позитивиста", — смущённо замечает вдруг писатель при чтении "Истории русской философии" Лосского. Не мудрено, ведь позитивизм, который сам автор определяет как доктрину массового человека, живущего одной физиологической, лишённой духовных устремлений жизнью, плывущего в потоке экзистенции, есть, собственно, идеологическая доминанта наших дней. И одной из тенденций вырваться из тенет этой тошнотворной и беспросветной будничной обыденности является ницшеанский бунт, впоследствии своеобразно воспринятый и ретранслированный в философской мысли французов-экзистенциалистов Сартра и Камю. И этот порыв к негативной, но все же духовности также эхом отзывается в философских заметках Блудилина-Аверьяна.
В размышлениях по поводу философии Вл. Соловьева у него вырываются прямо-таки ницшеанские строки, посвященные поискам смысла жизни: "Небессмыслен лишь человек, который и есть себе Бог". Здесь словно говорит прямой предтеча мысли Фр. Ницше средневековый немецкий мистик Ангелус Силезиус, который сто крат более грубо и явно обозначил этот богоборческий тезис. Однако буквально вслед за написанной максимой в размышлениях над творениями Вас. Розанова автор парадоксально замечает: "Человек есть ничтожество, и жизнь его для человечества не имеет никакой цены".
Именно в диалектике безмерно противоречивого бытия и заключена страшная энергия напряжения, непрестанно толкающая бытие по монорельсу времени ко вратам вечности. Это полярное противоречие всего со всем, в сумме усилий творящее всеобщую гармонию, скрепляющую мироздание, и есть жизнь. Так что и нет противоречия в данном противоречии. Земля и небо, жизнь и смерть, мужчина и женщина — да разве мало примеров этой великой творческой силы, движущей миром!
Мужчина и женщина — вот сквозная тема философских размышлений Блудилина-Аверьяна. "Эхо и Еgо" вообще пронизана латентным, сокровенным эротизмом. Множественные аллюзии связывают мысль писателя с Серебряным веком, который он нередко обличает как эпоху богемного оргиастического эротизма. И всё же, несмотря на содержащиеся в книге неоднократные упреки тому времени в половом имморализме, автор предстает здесь как философ-эротик, душой он несказанно тяготеет именно к этой грешно утончённой эпохе: к Серебряному веку как оранжерее, где в сладковато-томном воздухе, насыщенном густыми тропическими испарениями, произрастают диковинные и ядовитые, но безмерно влекущие к себе Цветы зла. "Деление на добро и зло неверно. Нет добра и нет зла. Есть только деяния и поступки людей и оценки этих деяний и поступков", — такова опасная, по сути, максима, высказанная автором, словно из нравственного Зазеркалья. Таков дух драматургии Шекспира и философии Ницше.
Книга Игоря Блудилина-Аверьяна — это безусловно повод родиться у читателя новым, собственным и свежим мыслям. "Эхо и Еgо" побуждает к творчеству, и это одно из замечательных свойств, пожалуй, сверхзадача всего написанного. Надуманных, вымученных мыслей в книге нет, а есть лишь выношенный в течение, может быть, всей жизни плод многотрудного разума, без устали бьющегося над твердыней непостижимого среди рутины бытия. Это придает его произведению своеобразное очарование, которое пробуждает в человеке мыслящем всякий неутомимо пытливый ум, один из редких ныне. Ибо — "Во всякий момент человек отвоевывает себя у небытия, которое 1.../стоит перед ним в виде будущего".
|
|