Александр Бобров
ПОСЛЕДНИЙ ПОЭТ ИМПЕРИИ. Памяти Юрия Кузнецова
|
В ноябре, который стал месяцем памяти о выдающемся русском поэте современности Юрии Кузнецове, я снова вспоминаю Первые Кузнецовские чтения, прошедшие в Краснодаре, в Центре Кубанского казачьего хора.
"Чтобы узнать поэта, надо побывать на его родине", — эти слова Гете повторены бесчисленное количество раз. Но у крупных поэтов в России порой отношения с малой родиной складываются сложно, и тогда повторяется древняя истина: "Нет пророка в своем Отечестве". Строго говоря, на самой родине Кузнецова мы не побывали. Юрий Поликарпович родился зимой 1941 года в станице Ленинградская Краснодарского края, учился и писал первые опубликованные стихи в станице Тихорецкой. Сюда же, в редакцию районки, позвонил кто-то из маститых (Юра не запомнил, кто) и назвал юношескую строку "Выщипывает лошадь тень свою" — гениальной.
С точки зрения чисто филологической, Кузнецов сказал о себе сам: "Всё, что касалось меня, я превращал в поэзию и миф. Где проходит меж ними граница, мне как поэту безразлично. Сначала я впитываю мир и вещи мира, как воду губка, а потом выжимаю их обратно, но они уже становятся другого качества. Я осваивал поэтическое пространство в основном в двух направлениях: народного эпоса (частично греческого), русской истории и христианской мифологии". Бери этот тезис и развивай академически. Скучно. Поэтому с особым интересом я ждал на чтениях, которые вел ректор Литературного института профессор Борис Тарасов, выступления Аллы Бабовой — директора Тихорецкого историко-краеведческого музея. За два года до смерти, настигшей его во сне, Юрий Поликарпович побывал в родных краях: "Мы сделали не всё, что можно было, — каялась с трибуны Алла Юрьевна, — встретили не так, как нужно встретить первого поэта России. Спрашивали его какие-то заурядные вещи: как учился, где печатал первые стихи, что помнит о малой родине? Кузнецов даже обиделся: "Я сделал много серьезного в поэзии, обо мне написано больше, чем я сам написал, а вы меня о мелочах спрашиваете". Но в этих мелочах тоже угадывается начало поэта. Меня остановила строфа 12-летнего школьника о своем городке:
Чем же славен город?
А выходит, честь
Только та, наверно,
Что живу я здесь.
Кто из нас в таком возрасте не мечтал о славе, о широком признании еще неясно, на каком поприще. Юра уже тогда знал: только на поэтическом! А ведь после армии молодой поэт, который служил связистом на Кубе во время Карибского кризиса, работал в Тихорецкой милиции инспектором по делам несовершеннолетних. Разве это не интересно? Как раз музей малой родины может проследить истоки личности и творчества поэта. Точно сказала Бабова: "Юру привезли в Тихорецкую в 1943 году, сразу после освобождения от оккупации, ребенку открылась страшная картина разрушений, в станице много вдов и сирот, у него самого отец-офицер погиб при штурме легендарной Сапун-горы. Здесь началась в его поэзии потрясающая линия отца, гибели за родину, за правое дело".
Я не выдержал и спросил прямо из президиума: "А экспозиция Кузнецова есть в музее?". Алла Юрьевна стала сетовать на недостаток площади, другие трудности, но ведь она лично сформулировала концепцию потрясающей историко-поэтической экспозиции: страдание народа и боль его сына. Почему даже то, что осознано и высказано вслух землячкой ("Кузнецов — первый поэт России") порой не воплощается в реальные дела? Накануне своего сорокалетия широко признанный поэт написал уже совершенно спокойно:
Хоть они доживут до седин,
Но сметет их минутная стрелка.
Звать меня Кузнецов. Я один,
Остальные обман и подделка.
Но ведь и впрямь он стал единственным Кузнецовым. Лично я и в диссертации, посвященной современной лирике, и в поэтическом обзоре на страницах "Литературной газеты" назвал его самым крупным и загадочным поэтом современности, хотя мы были в непростых отношениях: при выборах председателя творческого объединения московские поэты проголосовали за меня, а не за Юрия Кузнецова. Он был честолюбив, и гордость его не позволяла понять, что в трудные для поэзии времена выбирают не самых талантливых, а тех, кого не отвращает черновая работа по спасению и пропаганде поэзии, кто готов помочь конкретным собратьям, поддержать их творчество. Но когда Союз писателей России попросил поехать на Кузнецовские чтения, я сразу откликнулся и говорил о нем только высокие слова. Что значат наши распри и частности перед масштабом дарования?
На чтениях в уютном переполненном зале зашел разговор о судьбе новой библиотеки, которой недавно было присвоено имя Кузнецова. Еще многие не знают ее адреса в Краснодаре, где-то на Гидроузле — улица Трудовой славы, 46. Специально называю этот адрес, потому что открывавшая чтения Наталья Георгиевна Пугачева — начальник краевого департамента культуры — высказала правильную мысль, что библиотека должна стать не только центром по изучению творчества Кузнецова, но и библиотекой современной поэзии: "Поэтому я сама уже передала 8-томник литературной энциклопедии и почти все, что собрала по творчеству Николая Рубцова. Я дипломную работу об этом поэте писала, в Вологду ездила".
Еще одно знаменательное совпадение: ведь как рассказал с трибуны смоленский однокашник Кузнецова по семинару в Литературном институте Виктор Смирнов, это были две главные фигуры того периода, претендовавшие на роль непререкаемого авторитета в поэзии. Стала легендарной фраза, оброненная Кузнецовым на кухне общежития, когда Рубцов потребовал уступить ему место на плите для чайника.
— Почему я должен уступать?
— Но ведь я — гений!
— Двум гениям на одной кухне не ужиться.
Однако прекрасно ужились на одной литературной кухне, приземлено говоря, и стали двумя могучими крыльями жар-птицы современной поэзии. Правда, Рубцов куда раньше ушел из жизни, стал удобнее для почитания, и слава его сегодня не знает границ — он самый публикуемый и, пожалуй, наиболее поющийся поэт России, возникают его музеи от Москвы до нижегородского Дзержинского, премиям присваивается его имя. Кстати, председатель краевой писательской организации Светлана Макарова — главный редактор только что вышедшего альманаха "Краснодар литературный" показала огромную публикацию стихов Кузнецова со вступительной статьей Николая Дмитриева, рассказала о премии кубанского прозаика Анатолия Знаменского и сказала, что конечно пора думать о премии имени Кузнецова. Думаю, что все коллеги-писатели и библиофилы должны поддержать библиотеку его имени, прислать книги, где есть воспоминания и раздумья о нем, другие редкие материалы и малодоступные поэтические посвящения.
Андрей Воронцов, вспомнив о 50-летнем юбилее журнала "Наш современник", где довелось ему работать с Юрием Поликарповичем, сказал просто: "Только благодаря таким авторам как Кузнецов и можно судить, чем отличается один журнала от другого, и более того — чем отличается наша литература от иных литератур мира". Кстати, вышло уже два номера журнала, посвященного памяти Кузнецова. Как прозаик Воронцов привел и с трибуны, и в личном общении много точных, интересных деталей, которые дорисовывают образ целеустремленного поэта, знающего свою стезю. Например, такой разговор. Кузнецова еще до окончательного развала растерзанной Югославии пригласили в Белград на престижную конференцию, он твердо отказался. Его стали уговаривать: "Ну, это же хорошая поездка и потом — ваша, славянская тема". Он оборвал: "Сербы уже сдались, а в пустых разговорах я время терять не буду".
Только русская память легка мне
И полна, как водой решето.
Но чужие священные камни,
Кроме нас, не оплачет никто
.
Можно теоретизировать, повторяя слова Достоевского из речи о Пушкине про всемирную отзывчивость русского гения, а можно, как Юрий Кузнецов, доказывать и утверждать это живым творчеством в современном — глобализированном, но расколотом и продажном мире, попирающем святые камни. А еще мне запомнилось такое символическое совпадение: до 8 лет любимый писатель Юрия — Михаил Шолохов носил фамилию Кузнецов.
Алексей Татаринов — доцент кафедры зарубежной литературы Кубанского государственного университета, а вслед за ним — коллега из Краснодарского университета культуры Елена Третьякова взяли острую и бездонную тему: "Последние поэмы Кузнецова" — как известно, это были поэмы о Христе. Новоявленные критики-охранители обвинили поэта в кощунстве, в гордыне, в том, что он не получил благословения от духовника (будто это богословский труд), а Станислав Куняев, защищая друга, назвал этот творческий шаг "божественным риском". Многие обвинители обличали: "Он писал для того, чтобы…". А филолог сказал с трибуны просто: "Он писал, чтобы читатель встал перед Поэтом". Точное понимание сверхзадачи Кузнецова! Наверное, и в этом есть гордыня, но больше прав поэт Николай Дмитриев, видя тут "дерзость заглядывания в самые темные закоулки души, умение, подобно Даниле-мастеру, брать красоту в опасной близости от темной силы". Да, подходящий образ — Данила-мастер и Хозяйка Медной горы. Но, как известно Кузнецов написал поэму "Золотая гора" и сумел подняться на ее вершину. "Последний олимпиец" — так назвал Владимир Бондаренко главу о Юрии Кузнецове в своей книге "Последние поэты империи". Само это название перекликается с заключительными строчками призывного стихотворения Кузнецова: "Ко мне, последние, ко мне!".
У нас постоянно были "последние поэты": Бунин — последний певец поместного дворянства, Блок — последний поэт Золотого века, Есенин — последний поэт деревни. Кузнецов, получив Государственную премию России в преддверие страшных времен, порой просто ощущал себя последним поэтом. Просто — последним. Массы пишущих, ряды которых, как ни странно, растут, не могут с этим согласиться. В чтениях принимали участие и признанные кубанские прозаики поэты от Ивана Бойко до Николая Зиновьева, и члены литобъединений из Усть-Лабинска и Армавира, и гимназисты, которых опекает Владимир Архипов — авторы сборника одаренных детей "Крылатые качели", и студенты краснодарских вузов. Выступления юных филологов мне понравились меньше всего. Я уж не говорю о том, что никто не прочитал самого Кузнецова, не посвятил ему строки, не взял хотя бы эпиграфа для формальной привязки к теме чтений — шпарили о своем, о девичьем. Я не виню их, а размышляю о том, что же происходит с пишущими, с якобы образованной молодежью?
Например, студентка Анапского пединститута заумно говорила про концепт Родины в стихах Кузнецова: "Родина для Кузнецова — это абстрактная модель", — чушь, конечно, но еще хуже, что, выступив в начале (вперед, племя младое, незнакомое!), юные стихоплеты тут же уходили, не дождавшись выступления старших сотоварищей, приезжих гостей. Вообще, не хватало общения не с филологами и неуемно пишущими ("Графоманы!" — припечатывал их, напирая на мягкое "г", Кузнецов), а с искренними любителями поэзии, если таковые еще остались.
Терпкое солнце деревни.
Окна до неба стоят.
Птица растаяла в небе —
Перья от птицы летят.
Цитируя эту жутковатую строфу, Лариса Васильева восклицает: "Откуда в нем атомные предчувствия? Да и как им не быть в наше время. Не у него одного они. Но у него уж очень зримо". А, может быть, это не очередная "Атомная сказка", а горькое предчувствие, предугаданный образ жар-птицы русской поэзии? Не то ли мы наблюдаем сегодня — бесчисленные строки, как летящие по инерции перья от прекрасной птицы?
Центр Кубанского казачьего хора, в котором проходили Первые Кузнецовские чтения, расположен на улице Красной, которая начинается от собора и только что восстановленного роскошного монумента Екатерины Великой, и почти напротив памятнику первому поэту империи — Пушкину. Многие собратья по перу назвали Юрия Кузнецова последним поэтом империи. Как бы там ни было, его творчество знаменует собой целый этап нового бытия России и связывает вечность с духовным миром современника. Руководитель департамента культуры Наталья Пугачева сказала на открытии чтений, что они — первый камень в основание памятника Кузнецову. Что ж, верю, что если Россия сохранит свою лирическую душу, памятник такой будет стоять в Тихорецкой, Краснодаре или Москве.
|
|