Варвара Жданова __ ТРОПОЙ НЕТЛЕННОЙ СЛАВЫ. "Пророчество и указание" Пушкина в романе М. Булгакова "Мастер и Маргарита"
Московский литератор
 Номер 05, март, 2007 г. Главная | Архив | Обратная связь 

Варвара Жданова
ТРОПОЙ НЕТЛЕННОЙ СЛАВЫ. "Пророчество и указание" Пушкина в романе М. Булгакова "Мастер и Маргарита"

     
     В знаменитом стихотворении Пушкина "Пророк" герой, пройдя сквозь очистительные страдания, обретает божественный дар пробуждать души слушающих его.
      Известно, что Пушкиным взята за основу шестая глава ветхозаветной книги пророка Исайи:
      "В год смерти царя Озии видел я Господа, сидящего на престоле высоком и превознесенным, и края риз его наполняли весь храм. Вокруг Него стояли Серафимы; у каждого из них по шести крыл…И сказал я: горе мне! погиб я! Ибо я человек с нечистыми устами, и живу среди народа также с нечистыми устами, — и глаза мои видели Царя, Господа Саваофа. Тогда прилетел ко мне один из Серафимов, и в руке у него горящий уголь…" (Исайя, 1;2;5-11).
     
      И он мне грудь рассек мечом,
      И сердце трепетное вынул,
      И угль, пылающий огнем
      Во грудь отверстую водвинул.

     
      6 июня 1880 года в Москве был торжественно открыт памятник Пушкину, монумент работы А.М. Опекушина.
      На этого, памятного всем, сроднившегося со столицей, бронзового Пушкина замахивается ослепленный завистью Рюхин в "Мастере и Маргарите".
      В честь открытия памятника на торжественных заседаниях Общества любителей российской словесности произносилось много достойных речей, но одна из них была необыкновенно благодарно воспринята слушателями, оставила четкий след в истории отечественной культуры.
      Достоевский начинает критический обзор с поэмы "Цыганы", потом переходит к "Евгению Онегину" и заканчивает рассмотрением особой грани пушкинского гения, которую называет "способностью всемирной отзывчивости".
      Достоевский говорил о "пророчестве и указании" Пушкина, о перспективе, открытой Пушкиным для русского писателя, дороге, освещаемой "новым направляющим светом". "Положительно можно сказать: не было бы Пушкина, не было бы и последовавших за ним талантов".
     Подобные таланты, сердцем чувствуя попираемую истину, неизменно уходили от "праздно болтающих, умывающих руки в крови".
     "Нет пророка в своем отечестве", и все же, русское общество, особенно на изломе истории, стремилось обрести голос с помощью писателя-проповедника, который, обнажая язвы общества, одновременно провозглашает благие чаяния эпохи. Таким писателем был, например, Н.А. Некрасов.
     В послереволюционные годы вновь ощутилась потребность в художнике-пророке, и, наверно, ее интуитивно угадывал Булгаков, посвятивший одно из первых печатных произведений — фельетон "Муза мести" (1922) идейному наследию Некрасова.
     Появился ли художник-пророк в послереволюционной России?
     В широко известном стихотворении "Юбилейное" Маяковский фактически прочертил линию преемственности русских поэтов-пророков: Пушкин — Некрасов — Маяковский.
     Однако, "горлана-главаря" Маяковского сегодня чаще называют "лже-пророком"…
     Движущей силой русского писателя была любовь к Родине. У Набокова-Сирина читаем:
     
     Ты — в сердце, Россия. Ты — цель и подножие,
     Ты — в ропоте крови, в смятеньи мечты.
     И мне ли плутать в этот век бездорожия?
     Мне светишь по-прежнему ты.

     
     В те же, 20-е годы, в стихотворении, посвященном Бунину, Набоков с подкупающей простотой, не свойственной ему в позднейшие годы, роняет:
     
     Безвестен я и молод в мире новом
     кощунственном, но светит все ясней
     мой строгий путь: ни помыслом, ни словом
     не согрешу пред музою твоей.

     
     Наверно, Набоков — самый яркий пример русского писателя, свернувшего со строгого пути, занявшего удобную нишу в новом деляческом, "кощунственном" мире.
     Нет сомнений, что от самого Набокова за это заключение мы удостоились бы только насмешки. Но все-таки…
     "Не убоясь его издевательски любезного взгляда, я ему признался однажды, что будь я литератором, лишь сердцу своему позволял бы иметь воображение, да еще, пожалуй, допускал бы память, эту длинную вечернюю тень истины, но рассудка ни за что не возил бы по маскарадам".
     В рассказе Набокова "Весна в Фиальте", который мы процитировали, как и в одной из сцен "Дара", судьба сталкивает молодого героя с преуспевающим литератором, имеющим автобиографические черты. Автор, заодно с героем-идеалистом, почти нападает на этого своего "двойника".
     "Возить рассудок по маскарадам" — замечательно точное образное выражение, которым можно охарактеризовать суетливую угодливость многих современных "сочинителей", готовых перелицевать идею произведения в угоду текущим условиям.
     В русских романах Набокова художник (Годунов-Чердынцев, Цинциннат) творит для себя и немногих избранных. Это принципиальная позиция писателя, декларированная в статьях и выступлениях. Но, например, в Цинциннате (вспомним окончание "Приглашения на казнь") смутно чувствуется и тип художника-пророка, зовущего мир к обновлению и возрождению. Двойственная ситуация: художник-пророк (вроде Чернышевского) демонстративно осмеивается и все же обладает для автора тайной притягательностью.
     Художник в произведениях Булгакова призван быть пророком, выйти в мир со словами, жгущими сердца. Но у него возникает искушение закрыться в мансарде или подвальчике не выполнить своего пророческого предназначения. Стать художником для себя и немногих.
     
     Вещий сон Маргариты о мастере — один из центральных эпизодов "Мастера и Маргариты", подобно сну Татьяны в "Евгении Онегине".
     Маргарите приснился мастер: страждущий, в оборванной одежде, зовущий ее к себе. "Безнадежная", "унылая" равнина, серое облачное небо, "беззвучная стая грачей", "безрадостные, нищенские полуголые деревья". Безветрие и безлюдие, все унылое и будто неживое.
     В сновидении Маргариты, пожалуй, единственный раз в булгаковском романе природа, "эта скудная природа", отображается как часть духовного облика России.
     
     Не поймет и не заметит
     Гордый взор иноплеменный,
     Что сквозит и тайно светит
     В наготе твоей смиренной.

     
     В сновидении Маргариты по этой нищей земле скитается мастер.
     Идейное влияние стихотворения Тютчева "Эти бедные селенья…" просматривается в очерке Достоевского. В конце речи стихотворение уже прямо цитируется.
     В "Мастере и Маргарите" редки описания природы. Это роман о жизни города, душного города (вспомним жару на Патриарших), замкнутого, отгороженного от остального вольного мира. Этот мирок породил особую породу аборигенов — так называемую творческую интеллигенцию — завсегдатаев Массолита, осмеянных Булгаковым.
     Похожий мирок в "Цыганах" заклеймил романтический Алеко:
     
     Когда бы ты воображала
     Неволю душных городов.
     Там люди в кучах, за оградой
     Не дышат утренней прохладой,
     Ни вешним запахом лугов;
     Любви стыдятся, мысли гонят,
     Торгуют волею своей,
     Главы пред идолами клонят
     И просят денег да цепей.

     
     Как и в пушкинских "Цыганах", в романе Булгакова появляется антитеза: вольная природа — неволя города. Слияние с природой воспринимается как освобождение, ужасно осознание недосягаемости этой свободы.
     Катастрофа надвигается, Пилат не может вырваться из служебных пут, а наивный Иешуа нашел простой выход: "…Я советовал бы тебе, игемон, оставить на время дворец и погулять пешком где-нибудь в окрестностях, ну хотя бы в садах на Елеонской горе".
     Лес и река, поблескивающие сквозь решетчатые окна клиники Стравинского — особенно привлекательны и трагически недосягаемы, как в стихотворении Пушкина "Не дай мне Бог сойти с ума…"
     Вылетев из Москвы верхом на щетке, вырвавшись на волю, Маргарита наконец смогла бездумно вдохнуть "вешний запах лугов".
     "Как грустна наша Россия", — воскликнул Пушкин. Булгаков помнил эти слова и мы вспомним их, открывая последнюю главу "Мастера и Маргариты".
     "Боги, боги мои! Как грустн
     а вечерняя земля! Как таинственны туманы над болотами. Кто блуждал в этих туманах, кто много страдал перед смертью, кто летел над этой землей, неся на себе непосильный груз, тот это знает. Это знает уставший. И он без сожаления покидает туманы земли, ее болотца и реки, он отдается с легким сердцем в руки смерти, зная, что только она одна успокоит его".

     Это описание природы и одновременно почти философская притча.
     Человек был поднят над людьми, отмечен небесным даром. Дар был огромен, он превратился в "непосильный груз". Человек вспоминает, что был слаб и неразумен, подвержен обольстительным соблазнам ("таинственны туманы над болотами"). Он заблуждался, но, может быть, его страдания искупят вину? Человек у порога смерти, близок его закат.
     К концу последнего путешествия мастера живая земная природа отходит все дальше, уступая место каменным валунам.
     
     В то утро Маргарита увидела свой вещий сон о мастере. Унее возникло радостное предчувствие и, поддерживая в себе это чувство, она направилась в потайную комнату, чтобы достать оттуда "единственно ценное, что имела в жизни": фотокарточку мастера и обгоревшую рукопись его романа.
     "Вернувшись с этим богатством к себе в спальню, Маргарита Николаевна установила на трехстворчатом зеркале фотографию и просидела около часа, держа на коленях испорченную огнем тетрадь, перелистывая ее и перечитывая то, в чем после сожжения не было ни начала, ни конца…"
     
     И что ж? Глаза его читали,
     Но мысли были далеко
     Мечты, желания, печали
     Теснились в душу глубоко.

     
     Эпизоды "Мастера и Маргариты" перекликаются со сценами "Евгения Онегина".
     После внезапного исчезновения мастера, Маргарита возвращается к мужу в особняк и всю долгую зиму живет прежней жизнью, перечитывая перед горящей печкой сохранившуюся часть романа о Пилате.
     Онегин, не сумевший добиться любви светской красавицы Татьяны, закрывается в стенах кабинета, где перед камином и коротает зиму, пробегая глазами книги и журналы.
     Ясным весенним утром Маргарита, просветленная, обнадеженная посетившим ее сновидением, стремится туда, где прежде могла увидеть мастера.
     
     Тем временем Онегин:
     Несется вдоль Невы в санях.
     На синих, иссеченных льдах
     Играет солнце…

     
     Онегин входит в необычно пустые покои княгини и что-то внезапно поражает его…
     
     …Что ж его
     С такою силой поражает?

     
     Мастер с Иванушкой Бездомным подружились в клинике Стравинского, где оказались соседями по палатам. Мастер, завладев ключами от общего балкона, тайком пробрался к Иванушке и доверительно рассказывает ему историю своей "верной и вечной" любви:
     "Дальше? — переспросил гость, — что же, дальше вы могли бы и сами угадать. — Он вдруг вытер неожиданную слезу правым рукавом и продолжал: — Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих! Так поражает молния, так поражает финский нож!"
     Вся прежняя жизнь с ее радостями и утратами пробегает перед затуманенными глазами мастера. Мастер в слезах, он растроган. Как и Татьяна:
     
     Княгиня перед ним, одна,
     Сидит, не убрана, бледна,
     Письмо какое-то читает
     И тихо слезы льет рекой,
     Опершись на руку щекой.

     
     Отзвук "Евгения Онегина" ощутимо различим в "Мастере и Маргарите". Но обречены на неудачу попытки сравнить Маргариту с Татьяной. Особенность булгаковской интерпретации в том, что черты нравственного облика Татьяны наследует мастер, а к Маргарите переходит многое из духовных стремлений Онегина.
     Характер Маргариты — буйный и гордый. Особенно эти черты проявились, когда она обратилась ведьмой. Мастер — кроткий и смиренный. Смиренность в характере Татьяны выделяет Достоевский.
     В фигуре Маргариты много условно-романтического, даже — преувеличенно-романтического. Романтический образ Маргариты привлек мастера. Так Татьяну привлек Онегин, показавшийся ей "чудным и загадочным".
     Татьяна черпает силы в приверженности христианской идее искупительного долга. И вот Онегин, отчужденный как от людей, так и от Бога, сталкивается с этой женщиной в ее светской ипостаси и надеется на исход своей тоски. Не напоминает ли это любовь Маргариты?
     Мастер вспоминал: "…Увидела она меня одного и поглядела не то что тревожно, а даже как будто болезненно. И меня поразила не столько ее красота, сколько необыкновенное, никем не виданное одиночество в глазах!"
     То, что говорил Достоевский о несостоявшейся любви между замужней Татьяной и Онегиным, это, пожалуй, не критическое исследование литературных типов. Это даже не психологический этюд. Это, скорее, проповедь.
     С точки зрения формальной логики и "разумного эгоизма" аргументы уязвимы.
     Доводы напрямую обращены к совести слушателя. Будто каждый человек, от природы, от Бога — добрый и хороший, но замученный жизнью, сам себе и жертва и палач, вот услышит и распахнет свою живую душу.
     "Ей бежать из-за того только, что тут мое счастье? Но какое же может быть счастье, если оно основано на чужом несчастии? Позвольте, представьте, что вы сами возводите здание судьбы человеческой с целью в финале осчастливить людей, дать им, наконец, мир и покой. И вот представьте себе тоже, что для этого необходимо и неминуемо надо замучить всего только лишь одно человеческое существо, мало того, пусть даже не столь достойное, смешное даже на иной взгляд существо, не Шекспира какого-нибудь…"
     Здесь в свернутом виде, незримо присутствует нравственная проблематика другого великого произведения русской литературы — романа Л.Н. Толстого "Анна Каренина". Каренин, брошенный Анной, уничтожен, его душа растоптана:
     "Он чувствовал, что не может отвратить от себя ненависти людей, потому что ненависть эта происходила не оттого, что он был дурен (тогда бы он мог стараться быть лучше), но оттого, что он постыдно и отвратительно несчастлив. Он знал, что за это, за то самое, что сердце его истерзано, они будут безжалостны к нему".
     Одно дело — ханжеские правила света, которыми можно, а, может, и нужно пренебрегать, чтобы не стать бездушной куклой. И совсем другое — нравственный закон внутри собственной души, нарушив который, придешь к саморазрушению, сломаешься.
     В любви Кити и Левина, освященной браком, нет вялости и апатии. Читателю, который видит невинно-радостных Кити и Левина, еще страшнее за Анну и Вронского, любящих "горестно и трудно".
     Достоевский считает, что Онегин не любит Татьяну глубоко и искренне. Не будем оспаривать подлинность чувства, связавшего Анну и Вронского. Пусть это — "верная и вечная" любовь. Но и любовь преступная, ведь любовники переступают через чужую душу и поэтому губят свои.
     Время вспомнить о персонаже, ни разу не появившемся напрямую пред читателем "Мастера и Маргариты", но все же присутствующем. Его душевные движения скрыты от читателя. Тем не менее, он назван, он оказывает влияние на сюжет и идейное содержание истории. Это муж Маргариты, тот самый, что был "молод, красив, добр, честен и обожал свою жену".
     Через него любовники и переступили. Роковая, губительная страсть. Понятно, почему в рассказе мастера появляется это странное уподобление любви преступнику, который губит мгновенным ударом. Этого рода страсти подвержен и Онегин, который входит в покои княгини, "на мертвеца похожий".
     В следующем описании проявляется демонический характер этой страсти, привлекательность порока в облике Маргариты. Мастер впервые встретил Маргариту. Она несет в руках мимозы.
     "И эти цветы очень отчетливо выделялись на черном ее весеннем пальто. Она несла черные цветы! Нехороший цвет".
     Выразительная цветопись: желтое на черном. Символ тревожных и мрачных предчувствий героев.
     
     По Достоевскому, Пушкин явился подлинно национальным, народным художником, потому что угадал стремление русских к единению народностей "всеевропейскому и всемирному".
     "Главное, все это покажется самонадеянным: "это нам-то, дескать нашей-то нищей, нашей-то грубой земле такой удел? Это нам-то предназначено в человечестве высказать новое слово?" Что же, разве я про экономическую славу говорю, про славу меча или науки? Я говорю лишь о братстве людей… Пусть наша земля нищая, но эту землю "в рабском виде исходил благословляя Христос".
     В "ершалаимских главах" "Мастера и Маргариты" бродячий проповедник Иешуа — нищий, побитый за свои проповеди, рассказывает Пилату о грядущем братстве "добрых людей". Пилата трогает и ужасает наивность арестанта, прокуратор мучается неверием.
     " — Все они добрые люди?
     — Да, — ответил арестант.
     — И настанет царство истины?
     — Настанет, игемон, — убежденно ответил Иешуа.
     — Оно никогда не настанет! — вдруг закричал Пилат таким страшным голосом, что Иешуа отшатнулся".

     Будущее единение добрых людей на ниве созидания — любимое мечтание русских писателей.
     За несколько дней до смерти, уже тяжелобольной, в полузабытьи, Булгаков говорил: "Служить народу… Я хотел служить народу…"
     Перекрестился и перекрестил жену…
     Так, как будто вся правда жизни зависела от этого, Булгаков жаждал последнего, важного разговора (наверно, как у Иешуа с Пилатом) с кем-то, похожим на Сталина, сидящим посреди камней.
     Жена записала: "Красивые камни, серые красивые камни"…
     "Всему свое время, и время всякой вещи под небом: время рождаться и время умирать, время насаждать, и время вырывать посаженное; время убивать и время врачевать; время разрушать и время строить; время плакать и время смеяться; время сетовать, и время плясать; время разбрасывать камни, и время собирать камни…" (Екклезиаст, 3:1-5).