Насиб НАБИОГЛУ — известный азербайджанский поэт, автор нескольких книг на родном языке, а также сборников, переведённых на русский, изданных в Москве. Член Союза писателей России, секретарь московского отделения Союза писателей Азербайджана, член общества азербайджанской культуры "Очаг", ФНК "Азерос", Центрального Совета ВАК.
Несмотря на свою занятость, он творчески активен, его стихи печатаются в журналах "Дружба народов", "Литературный Азербайджан", передаются по радио…
Он уже выступал в "МЛ" — несколько лет тому назад. У него на выходе новая книга лирики"Поющий воин", а поэт уже составляет новый сборник стихов "Мир тоже одинок…", из которого и предлагает вниманию читателей "МЛ" несколько своих произведений.
ПОД ЗВУК ЗУРНЫ…
Среди раздора, средь руин страны —
Где от былого ничего уж нету —
Чего тревожишь, давний звук зурны,
Немолодую память ты поэту?
Зачем средь бед, средь стольких слез людских,
Среди мольбы страны о корке хлеба,
Зачем, зачем, вечерним светом неба —
Касаешься забытых грез моих?
Жестока жизнь. И мир этот жесток.
Так что ж о прошлом так горюче плачем?
Стоим и плачем, радости не пряча,
Что звук зурны так взволновать нас смог…
Забытых грез звучит воскресший звук!
И вкось и вкривь летят с откоса годы…
Но Господи! Нет слаще этих мук
Под звук зурны — в вечерний час природы.
ПОЮЩИЙ ВОИН
В сердце был Бог и Отчизны родные края!
Кланялся сад мне за каждую капельку пота.
Саз мой смеялся и песня порхала моя!
Лишь за плетнем за соседским все хмурился кто-то…
Вжикал там нож, и точильный вращался там круг.
Мало ли что там в хозяйстве соседа творилось?
Вспыхнула ночь! И сосед наш оскалился вдруг —
В дом к нам вломившись… И бездна беды отворилась!
Сад был порушен, родительский дом был разбит.
Тень оскверненья легла среди гор Кельбаджара…
Воина сын, я не шел в поводу у обид —
Песней пытался унять я начало пожара.
Саз мой рыдал! Но врага я стыдил лишь стихом.
Он же кромсал мою песню кровавым ножом.
Сгинул я с горя… Возник на страницах сказанья:
"Воин поющий вдруг встал из земли пред врагом,
Но уж не с песней — а с гневным мечом наказанья!"
ИЗ ЦИКЛА "ПАМЯТИ СЕРГЕЯ ЕСЕНИНА"
УЖ СЧАСТЛИВ ТЕМ…
… И на этой земле угрюмой
Счастлив тем, что я дышал и жил!
Сергей Есенин
Когда тебе осточертели дни
Крикливых слов, и визг любви обманный —
Сбежал сюда, где под луной туманной
Пел Низами о певчей доле странной,
Где пел и плакал нежный Хагани…
Ашуг брал в руки легонький свой саз,
И взор твой видел в дивных розах дали,
Где над Босфором звезды так сияли,
Что по щекам текла тоска из глаз —
Так понимал ты музыку печали!
Шумело море невдали в ночи.
Стена за садом под луной белела.
Жизнь у поэта — хоть ты в крик кричи,
Когда душа пространством заболела…
И снилось ей, как розы с гор бегут —
Подобно девам в розовых нарядах!
С того не ладят с ней власть и порядок…
Чинуши сроду нас, певцов, не чтут.
А потому, летим порой строкой
Туда, где ты ни разу не был ране —
Особо, если дух тоской изранен…
Вот в час такой, весь в боли горевой,
Запел-заплакал ты о Хорасане!
Москва свистела — как свистит праща!
А здесь, где море в алых розах видно,
Ты пел и плакал — ты людей прощал,
Прощал им, слабым, злобу и обиды…
Уж такова, наверное, судьба
У всех поэтов в этой жизни грозной,
Где, если нет в тебе души раба,
Скорбеть тебе и петь от братьев розно.
Но кто любил Россию так, как ты?
Кто каждый кустик гладил здесь рукою
И пел о том, что родиной другою —
Вовек не оскорбит своей мечты?!
И что с того, что снился сад из роз,
Где соловей склонялся с песней к розе?
Душа была полна горючих слез
С того, что жизнь летит в скандальной прозе…
Но как бы ты здесь розы ни хвалил,
И как бы саз ни славил счастья слезы —
До жгучих слез ты хмурый край любил,
Где как сестер, ты обнимал березы!
Уж счастлив тем я в пору бед моих,
Когда не хлеб, а суть судьбы важнее,
Что здесь звучал твой самый нежный стих —
Когда в раздумьях о судьбе притих
И о России думал — всех нежнее.
И что с того, что в Мардакянах сад
Был садом роз — но роз не Хоросана?
Здесь улеглась души горючей рана.
И ты, познавший рознь людскую рано —
Роз дружелюбью был светло здесь рад!
И счастлив тем я на земле моей,
Где от людей я знал добро не часто,
Что нынче, в пору самых черных дней,
Когда вокруг звереет взгляд людей —
Мне есть пример, как их прощать, несчастных…
РАСТЕТ БЕРЕЗА В МАРДАКЯНАХ
Светел край мой и чист небосвод!
Ну а здесь — даже жмурюсь от света:
В Мардакянах береза растет —
Посадили ее в честь поэта,
Что здесь пел тихой лунной порой,
В голубые уставившись дали…
Поливали березку водой,
Но она всё ж страдала вначале —
От родимого края вдали.
Люди добрые, знать, подсказали:
Горсть земли ей тогда привезли
Из далёкой-далёкой Рязани.
И пошла она вверх — вся бела!
Нежной зеленью в мае шумела!
Иногда молчаливой была,
Иногда песни здешние пела.
Сердце чуяло ласку людей —
Хорошел ее стан белоснежный…
Неспроста здесь Есенин Сергей
Пел о дружбе высокой и нежной.
Лишь порой грусть качнётся в ветвях,
Затоскуют в ней русские соки —
Всё о том, что чинар в двух шагах
Очень стройный растёт и высокий…
***
Прощай, Баку! Синь тюркская, прощай!
Хладеет кровь, ослабевают силы.
Но донесу, как счастье, до могилы
И волны Каспия, и балаханский май.
Сергей Есенин
Ах, милый мой! Забудет ли Баку
Певца с такими грустными глазами,
Когда у нас, на каждом здесь шагу —
И розы помнят все твою строку,
И птицы розам вторят лишь стихами.
Твоей походки легкие шаги
И голос твой, пускай в угарном дыме,
Здесь, как святыню, помнят старики —
Что вкруг тебя шумели молодыми…
Но шум стихал в бакинской чайхане,
И все с восторгом на тебя смотрели,
Как ты стихи читал о Шагане
И вспоминал про русские метели.
Небесный свод еще был так высок!
Но взор твой видел, видимо, такое —
С чего стучала болью кровь в висок,
И сердце наполнялось непокоем…
С того, наверно, нежно так смотрел
Ты на друзей, что здесь тебя любили,
Ты чуял — многое ещё не спел,
Но уже спеть душа твоя не в силе…
А синь небес, и Каспия простор —
Тебя здесь помнят, как родного сына…
Но неспроста печалился твой взор,
И неспроста ты горевал так сильно.
***
В этой сердечной моей стороне
Помнит тебя здесь любая округа —
Русоволосого русского друга…
Нравилось быть тебе здесь в чайхане —
Славя друзей, слушать песни ашуга.
Каспия волны шумели вдали,
В лунном мерцанье мелодии плыли,
Розы стихи твои слушать любили…
Не было в мире прекрасней земли!
Господи! Что с ней враги натворили…
Помнишь, грустил твой насмешливый взгляд,
Видя чадру — старой жизни примету.
Жаждал откинуть чадру ты при этом…
Нынче вокруг, с головы и до пят —
Женщины в черное горе одеты.
В трауре нынче родимый предел.
Розы, что взор твой когда-то пленяли,
Скорбно на братских могилах увяли…
С горя в слезах соловей онемел —
Злые захватчики сад растоптали.
Горьких рыданий сдержать не могу:
Там, где ашуги о доблести пели —
Слава былая лежит на боку…
Милый ты мой! Не узнаешь Баку —
Я ведь и сам узнаю его еле.
Нынче что проку ходить в чайхану?
Негде присесть там, друзей привечая —
Беженцев тьма там кишит горевая…
В пору, когда разорили страну —
До чайханы ли, до чашки ли чая?!
ЧУЖОЙ
Он вроде бы земляк… А все-таки чужой:
В словах его — сквозь лесть сквозит улыбка злая.
Конечно, он не враг. Он занят лишь собой.
Чужой — он есть чужой, хоть речь его родная.
Я часто замечал, как средь таких людей
В душе моей простой — вдруг делалось темней,
Вдруг делался я злей простой душой моей…
А ведь душа моя — не темная, не злая.
Я слушал земляка, не веря в похвалу —
Мне легче от врага услышать бы хулу,
Чем эту похвалу, где скрыта нотка злая…
Хотя он и земляк, но речь его чужая.
Словами он шумит — как дерево листвой!
Но неуютно мне под сенью этих листьев.
Как будто бы и свой… А все-таки чужой.
Чужой он есть чужой — со всей улыбкой лисьей…
Аллах! Тебе лишь знать, что ждет нас впереди.
Но если я, Насиб, здесь нужен хоть немного —
Где люди песню ждут, ты взор мой огради
От этих лисьих глаз мне земляка чужого.
ПРАЗДНИК НА ЧЕРТАНОВСКОЙ УЛИЦЕ
В праздник Курбан-байрам
Скажу земляку: "Салам!"
Ну, что я ему подам,
Я — неимущий сам?
По волосам моим,
Как по горам моим,
Майский стекает дым —
С горьким отливом седым…
Дым это или цвет
Яблонь, которых нет
Краше — пройди весь свет?
Кто даст на это ответ?
Только земляк Мамед
Скажет: "Насиб, ты сед …
Сед ты от бурных лет?
Или от черных бед?"
Лет моих южных бег
Литинститутский снег —
Припорошил навек:
Не суетись, имярек …
Но я друзей имел,
В радость и пил, и пел!
Был я с судьбиной смел —
Может, с того поседел .
Или с того, мой брат —
Вождь болтунов виноват.
Музе моей на роток —
Черный накинул платок.
Так вот и стал я жить:
Не к кому в гости сходить,
Чтобы пиджак обновить —
Надо не есть и не пить.
Горько мне: русский брат —
Сам нищетой объят …
Нынче он скорбен сам —
Всех моих бед стократ.
В праздник Курбан-байрам
Простим нашу бедность, брат.
… ИДТИ МНЕ ЖЕЛЕЗНЫМ ПУТЕМ
Мне славить бы имя земли
И жить бы, не зная печали —
Где справа лишь розы цвели,
А слева — вершины сверкали…
Но крова родного звезда
Скатилась слезой с небосвода.
И справа возникла беда,
А слева — обида народа.
И, слыша катящийся гром,
Хмельному противясь угару,
Я понял: идти мне железным путём —
Которым не ходят напару.
Отару укроет гора,
А озеро — стая лебяжья.
Стою — ни кола ни двора…
Свирепствует распрей пора.
И путь мой — сквозь распри проляжет.
Окликнут собратья меня.
И кликнет Москва за собою.
Но я, головы не клоня,
Ни этих, ни тех не кляня,
Пойду за железной судьбою —
За той, чей несладок приют,
Где бездны в дороге зияют.
За той, где рыдая, поют
И песней мечи усмиряют!
Потом разберутся, потом…
Но этой раздорной порою,
Идти мне железным путём —
Меж хмурым славянским огнём
И хищным восточным мечом,
Что свищет уже над страною.
ЗАКЛИНАНИЯ
… в пору ОМОНа и стона бессильной отваги,
Коря скудоумие, в сраме погрязших вождей,
Пальцы сцепив над полночною бездной бумаги —
Творю заклинание об усмиреньи мечей.
Свищут они над землею, круша всё живое,
Почуяв пахучую подлость растленных речей…
Сердце заходится в горестном крике и вое —
Творю заклинание об усмиреньи мечей.
Груды убитых… И трупами полнятся реки.
Вожди возлюбили маячить с пучочком свечей.
Чтобы воистину веру возжечь в человеке —
Творю заклинание об усмиреньи мечей.
Чей это храм? Изгаляется хам под иконой…
И чью это рушат и кровью поганят мечеть?
Чья показуха — исходит во храме икотой?
Творю заклинание об усмиреньи мечей.
Мир этот чей — миролюбцев иль псов оголтелых?
Горюя, врачуя, в ночи не смыкая очей,
Делаю самое нынче не нужное дело —
Творю заклинание об усмиреньи мечей.
В пору б сгореть со стыда или спиться от срама:
Свои и чужие грозят мне — страшней палачей…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Полночь… Молитву бормочет за стенкою мама —
Творит заклинание о покаяньи мечей.
ГОРЬКАЯ СТАТИСТИКА…
Шамилю Аскерову — мужественному земляку,
неутомимому исследователю Кельбаджара.
Ты прости мне, муаллим, пафос строк моих.
Но и в горе не хочу забывать о том:
Пели, славя Кельбаджар — наш с тобою дом —
Тридцать тысяч родников среди гор моих!
Ты ведь каждого из них знал средь гор моих.
Сколько раз от бед своих — к ним ты шёл сюда,
И мужал твой дух… Но вот грянула беда:
Приглянулись Сатане средь интриг людских —
Тридцать тысяч родников среди гор моих.
Пали храбрые сыны — был неравным бой.
Взяли верх говоруны с помощью чужих…
И, предателей кляня, плачут над судьбой —
Тридцать тысяч родников среди гор моих.
Что их ждёт средь гор моих? Чёрен белый свет —
Лупят пушки… Дым висит… Нам пощады нет…
И кричат они, кричат, уходящим вслед —
Тридцать тысяч родников среди гор моих.
… Выгнав маму со двора, толпы злых, чужих,
Жадно вёдрами гремя — к ним почти бегут.
Но скорей они умрут, чем воды дадут —
Тридцать тысяч родников среди гор моих.
Мама смотрит на меня — взгляд печален, тих.
Но от скорбного огня душу зазнобит,
Как услышу шелест губ: "…Вымрут от обид,
Что их предали свои… Кто их защитит —
Тридцать тысяч родников среди гор моих?!"
(Муаллим — уважительное обращение к старшему, к учителю, к аксакалу)
КОГДА…
Когда народ не слушает пророка,
Когда он тонет у толпы в устах —
Гниет душа народа от порока,
Сокрытого лукавыми в словах.
И гибнет род — как гибнет сад цветущий
От тли, жующей за листком листок.
Толпа опасна! Но опасней пуще,
Когда пророк — несет в себе порок…
МИЛАЯ, ПОГЛЯДИ…
Пусть этот мир не мой,
Пусть этот мир не твой —
Крикну я, чуть хмельной:
"Эй! Сыграй, дорогой…"
Голову наклоню,
Голову подниму —
Так поклонюсь огню
В горьком моём дыму.
Горько живу давно —
Горше только вино,
Что мне здесь пить дано…
Не виновато оно.
Здесь, на чужом пиру,
Я ведь не ко двору:
Я ведь скорей умру —
Чем землякам совру.
В зале лишь — ша, шу…
Пусть тяжело дышу —
Что мне злословья шум?
Я — для тебя пляшу!
В горьком дыму виски.
Но я сотру носки
В пляске здесь огневой —
Перед тобой одной!
Милая, погляди,
Как здесь пляшу один —
Горестный от седин,
Но с озорством в груди!
Встану, как на краю
Пропасти… Запою!
Милая, боль мою —
Так от чужих таю…
Что нас ждёт впереди?
Ты туда не гляди,
Лучше сюда гляди —
Где я пою один!
Что ещё наплетут —
Власти в моём краю?
Милая! Там не чтут
Саза печаль мою.
Милая! Там не чтут,
Что не про них пою…
Вот и гляди, как тут —
Честь я несу свою!
***
Ни хлебной коркою нужды,
Ни участью, пусть самой горькой,
Жизнь не страшна была нисколько —
Коль здесь стихи были нужны.
Руины от былой страны
На всем пути моем белеют…
Но сердце горе одолеет —
Коль станут вновь стихи нужны.
Мы нынче все не без вины,
Что натворили со страною —
Кто перестройкой, кто строкою…
И все — от имени страны.
Всё вывернули наоборот.
Шли за слепым вождем вслепую.
И превратился вдруг народ
В толпу — орущую и злую…
И вот теперь, среди нужды,
Где льется кровь всебратской битвы,
Уж не стихи, и не молитвы —
Толпе орущей не нужны.
|
|