Олег Грисевич
ЧЁРНЫЙ ЧЕЛОВЕК
|
СОН ЗАТЯГИВАЛ МЕНЯ, подобно мощному пылесосу, в свой чёрный мешок. Не то чтобы я сопротивлялся, щипая себя за ляжки, или слегка пошатываясь, у окна жадно курил, как перед расстрелом. Наоборот, глаза мои были закрыты, а мысли и думы, сложенные пятью приёмами в детский бумажный самолетик, были отправлены к сияющим далям. Похоже, я, высокий и несколько неловко собранный Создателем, просто не мог вот так сразу, сходу поместиться в тёмную зовущую трубу. Раскинувшись на постели в позе убитой птицы, разбросав все имеющееся конечности и тщательно перемешав их с бельём и подушками, я балансировал на грани яви и сна. Причём ноги явно уже окунулись в тёплую и расслабляющую жижу покоя, а вот голова-отросток и руки-крылья растянулись между комнатой и эластичным, как пищевод, шлангом. Но сон всегда берёт своё, даже у закоренелых трудоголиков и ярых сторонников бессонницы. Сон — двоюродный брат смерти, сон — тренер по забегу с барьерами в небытие. Как только я уснул, и сон всосал не только меня, но и кровать с постельным бельём в глупые розочки, плотные терракотовые шторы, две картины и десять трубок старых обоев, в дверь позвонили. Два длинных уверенных звонка. Как будто звонил здесь живущий человек, нечаянно забывший свои ключи, и желающий безотлагательно попасть домой. Какой уж тут сон! Он выдавливал меня обратно, как из тюбика зубную пасту, обратно на тринадцать квадратных метров моей спальни. Всё вроде бы на месте — я, кровать с постельным бельём, шторы, две картины, а вот обои где-то потерялись. Я нащупал кнопку лампы, и, предварительно зажмурив глаза, включил свет. Обои до сих пор не вернулись, да и Бог с ними, всё равно они мне никогда не нравились. Вот так живёшь всю жизнь с удручающими обоями, а переклеить их, или покрасить стены, всё руки не доходят. Всё не хватает чего-то, так и умираешь в комнате с ободранными, местами отошедшими от кривых стен цветными полосами бумаги. Шлёпая по холодному полу босыми ногами, я, как лунатик, побрёл к двери. Глаза постепенно привыкали к свету, показывая мне, что обои уже вернулись, только слегка поблёкли, как после стирки. Оставив в коридоре свет нетронутым, я прильнул к дверному глазку. Хорошая вещь этот дверной глазок. Ты видишь через закрытую дверь, а тебя не видят, а лишь только догадываются, как ты стоишь там, с другой стороны, и, затаив дыхание, всматриваешься в пустоту лестничной клетки. Никого. Может, мне приснился этот звонок, или, пока я добрался до двери, у звонившего лопнуло терпение и он, плюнув на номер квартиры, убрался восвояси?
Вернувшись под одеяло, я попытался воскресить сон. Но он, поражённый двумя автоматными очередями входного звонка, медленно умирал, испаряясь под потолок. Погрузив комнату во тьму, я попытался сложить этот ночной звонок бумажным самолетиком и опять-таки отправить его в сияющую даль. Но этот Конкорд в линеечку лишь вспыхнул у меня в руке, на несколько секунд осветив комнату беспокойством. И страх, на первый взгляд беспричинный страх клочьями пепла разлетелся по тихой комнате, кружась, как снег. И каждое прикосновение этих черных снежинок жгло и заставляло вздрагивать. Страх, подлый, суетный и беспощадный, червём вползал через уши и ноздри мне в душу. Такое случается, и случается, увы, довольно часто. И нет на то каких либо серьёзных причин, нет. Так, мелочи, пустяки, невинные проступки, сопровождающие жизнь каждого, каждого человека. Они, как колючки, цепляются на одежду души, когда ты бредёшь сквозь густые заросли жизни. Повторный залп звонков буквально пригвоздил ломом ужаса к кровати, выпустив из меня весь воздух. Однако я, вместо того, чтобы залезть с головой под одеяло, повинуясь какому-то инстинкту, как крыса на звуки волшебной дудочки, двинулся открывать дверь.
— Не бойся, не милиция! — донеслось из-за двери. Голос показался мне как будто бы знакомым.
— Вам кого? — еле слышно пролепетал я.
— Тебя, — со смешком отвечал незнакомец. — Не узнаёшь, что ли?
Я приблизил свой расширенный от страха зрачок к глазку. Незнакомец стоял спиной к двери.
— Вам кого? — Уже довольно громко повторил я и покашлял для уверенности.
— Да, перестань ты паясничать, — выпалил незнакомец, и резко повернулся лицом к двери. Бог мой! Вот как сходят с ума, вот как седеют за одну секунду, вот как останавливается сердце! Я увидел своё лицо. У ночного гостя было моё лицо! Только гораздо старше, испещрённое вдоль и поперёк морщинами. Глубокими морщинами — бороздами, шрамами времени.
Я отшатнулся от двери и зажал глаза ладонью, как от яркой вспышки. Кто это? Как такое может быть? Может, я сплю?
— Открывай, я тебя сам ущипну. — опередил меня голос из-за двери.
Дрожащими, плохо слушающимися пальцами я стал возиться с дверными замками. Но они не поддавались, постоянно меняя секреты своих хитрых запоров.
— Нервишки, нервишки никуда не годятся. — ехидничал ночной гость. — Плачет, ох, плачет по тебе больничка.
Наконец, с замками было покончено, и дверь, жалобно скрипнув, впустила полоску света, бьющего с лестничной клетки, а затем и таинственного гостя. Не дав мне опомниться, он сначала крепко обнял меня за талию, при этом изящно, пяткой вернул дверь в закрытое положение. Затем, приподняв меня, небрежно вальсируя, внёс меня в спальню, и по пути включил верхний свет, удерживая меня одной рукой.
— На кого ты похож! — восклицал незнакомец, смерив меня взглядом. — Что это за майка?
— Я спал уже, — пробурчал я, щурясь от света.
— Мог бы и пижаму одеть, нарядную, — продолжал ехидничать он.
— У меня всего одна. В стирке, — недовольно отвечал я, всматриваясь в себя. Вернее, в него.
— Ну, что ты застыл, как мумия? Как баба каменная? — с улыбкой сказал гость и хлопнул меня по плечу. Ладонь у него была тяжёлая, как свинцом налитая. — Может, мне надо было через зеркало, как у Есенина? Да, нынче не модно это, устарело. Через телевизор или компьютер — вот это последний писк. Да пугать сильно не хотел. Ты же у нас и так неврастеник!
Его слова проходили сквозь меня, как нож сквозь масло, не задевая моего существа. Я, как зачарованный, всматривался в ночного гостя, рассматривал его, как картину, стараясь не пропустить не одной мелкой детали. Моего роста, может, капельку ниже. Я слышал, что люди со временем стаптываются и становятся чуть ниже, чем в молодости. А может, это груз жизненных проблем сплющивает наши кости. Волосы седые, коротко стриженные. Лицо загорелое, в паутине морщин. Глаза холодные — пугающие. Зубы белоснежные, ровные, явно вставные. Подбородок и скулы тщательно выбриты. Шея накачанная, как у борца, вены на ней неестественно вздуты. Одет он был в чёрный костюм с чёрной же сорочкой, вольно расстегнутой на две верхних пуговицы. Однако туфли же были белые, или скорее кремовые, лаковые.
— Нравятся? — лукаво спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжил. — Мне тоже нравятся. Хочешь, и тебе не хуже достану? Со скидкой. А примерь-ка мои. Действительно, что это я! Размер-то у тебя мой, — и он трескуче, как разгорающийся костёр, рассмеялся.
— Носки надо одеть, — вяло отказывался я. — Не на босу ногу же.
— А я вот на босу ногу-то и ношу, — он, ловко подцепляя носками за пятки, снял туфли, показывая загорелые ступни и, присев на одно колено, как продавец в магазине, с издёвкой пригласил: — Вашу ножку, сударыня.
Я присел на край кровати и неохотно протянул ему правую ногу.
— Левую, сначала обязательно левую. — певуче протянул он. — А то не будут носиться.
Туфли пришлись мне впору, хотя на вид казались мне маловатыми.
— Ну, вот, пройдись. Потопай, попрыгай, — командовал ночной гость. — Совсем мерить обувь не умеешь. Лишь бы отделаться, а потом мучаешься. Не любишь ты обувь, и она тебя не любит. Взаимно.
— Вот ещё, время на глупости тратить, — буркнул в ответ я, подпрыгивая.
— Нет, это совсем не глупости. Из таких мелочей складывается отношение к себе. Там жмёт, там трёт, там не сидит, там торчит, но лишь бы отвязаться поскорее от этих хищных продавцов, вырваться из застенков магазинов и бежать неизвестно куда и зачем. А потом ходишь, как подстреленный! Ну что, не жмёт? Точно?
— Пока нормально, пройтись надо, — ещё как в полусне, отвечал я.
— Правильно. Вот и пройдёмся, на кухню. Обмыть обувь надобно, а то точно носиться не будет. — Гость смерил меня взглядом и направился на кухню.
— При чём тут приметы эти глупые? — стряхивая сон, крикнул вдогонку я.
— А кто у нас встаёт с правой ноги? Сплёвывает три раза через левое плечо? Ну и бардак у тебя! — доносился весёлый голос незнакомца из кухни. — Кто мусор на ночь не выбрасывает и боится пустых вёдер?
— Каких ещё вёдер?! — приходя в себя, недоумевал я. Сон как рукой сняло. Туфли действительно не жали, хотя носить их на босу ногу было непривычно. — Да и вообще, с какой такой радости ты, то есть вы, хозяйничаете на моей кухне? Завалились посреди ночи…
— А у тебя особенно не разгуляешься, — с сожалением захлопнув холодильник, констатировал незнакомец. — Хорошо, хоть пиво и креветки есть.
— Я в ресторане питаюсь, — уже зло реагировал я.
— Знаем мы твои рестораны и цыган с медведями, — хмыкнул он и добавил вполне серьёзно: — Не завалился я, а по твоему же приглашению заглянул.
— Не звал никого я, да ещё на ночь глядя! — Я окончательно пришёл в себя и был готов перейти в атаку. — От гостей только грязная посуда и головная боль наутро.
— Смотрите-ка, разошёлся, — иронизировал он, открывая пиво. — Всегда любил холодное пиво, особенно с креветками.
Незваный гость хозяйничал на кухне, как у себя дома, точно зная местонахождение желаемых предметов. Он развалился на стуле, вытянув ноги и, щурясь, шевелил пальцами. Пиво налил в стакан, предварительно сполоснув его водой, и пил медленно, растягивая удовольствие. Креветки же, покрытые инеем от заморозки, он ел прямо так, с панцирем, только отрывая голову с торчащими усиками. Креветки хрустели под напором мощных челюстей и острых ровных вставных резцов. Я прислонился к дверному косяку и молча наблюдал за этой трапезой. Неужели я вижу себя в будущем? И я когда-нибудь так же буду есть мороженые креветки, хрустеть ими на всю кухню и, икая, запивать их ледяным пивом? Не самая плохая перспектива… Эта картина меня несколько успокоила и даже развеселила. Беспокойство, начавшее было меня охватывать, ослабило свои объятья. Ночной гость как будто бы забыл про меня, полностью поглощённый поеданием джентльменского набора, вдруг обернулся и пригласил:
— Ну, что ты там стоишь, как бедный родственник? Давай, налетай! Будь как дома.
Я сел за стол и, открыв пиво, стал пить прямо из горлышка. Бутылка была холодной и влажной.
— И кстати, нехорошо наше знакомство начинать с вранья, — вдруг он резко обратился ко мне, подливая себе пиво.
— Какого ещё вранья? — удиви
лся я, чуть не поперхнувшись.
— Да насчёт гостей. Ведь ты их всегда ждёшь. Надеешься, что хоть кто кто-нибудь да заглянет к тебе, одинокому, из твоих многочисленных приятелей. Ведь друзей-то у тебя нет. Знакомых тьма, а настоящих друзей нет. Вот и не едет никто. Тому далеко, у того нет времени, а этот и вовсе и не собирался к тебе ехать, а якшается с тобой, пока ты нужен ему. А потом и вовсе здороваться не будет. За ненадобностью. — Всё это он произносил медленно, округло растягивая слова, как будто с мороза, как будто от холодного пива и креветок у него замёрзли челюсти.
— Ты бесконечно наивен насчёт людей, окружающих тебя. Ты к ним с открытой душой, с распахнутым сердцем, а они и не замечают этого, им не до глупостей. Они холодные циничные производственники. И им нет дела до порывов твоей души. Конечно, я не беру в расчёт собутыльников. Это тебе главное поговорить, а им главное налить. — И он ловко, пальцем открыл вторую бутылку и налил себе полный стакан. — Проще говоря, ты ждёшь признания, иногда помощи, иногда и сам готов поделиться советом. И не во вселенском масштабе, а в границах своего мирка, своего круга общения, но и этого не происходит. Люди к тебе не тянутся, а наоборот, стараются тебя избегать. Ты им не нужен со своим мучениями, исканиями и поисками правды в отдельно взятой квартире.
— Я вообще-то на хорошем счету, — удивлялся я, не понимая, куда он клонит.
— Ладно, давай по порядку, — чёрный человек поставил пустой стакан в раковину. — Утром помоешь. — С пивом он расправился быстро. Креветочный мусор же он сгрёб на ладонь и, открыв окно, выкинул на улицу. Из окна повеяло летней ночной прохладой. — Котам на завтрак. А теперь давай всё с начала. Разберёмся, как мужчина с мужчиной.
Я резко встал, инстинктивно повернувшись к нему боком, и зажал в руке бутылку.
— Брось этот детский сад. — Тень легла на лицо незнакомца. — Вспомни, неделю назад ты сидел на этом открытом окне, глядя мутными от водки глазами на луну и вопрошал, — чёрный человек распахнул окно пошире и ловко уселся на подоконник, свесив ноги вниз. — Почему ты такой одинокий, почему тебя никто не любит? — Он вытянул подбородок вперёд и картинно подвывал. — Ты жалел себя, крохотного человечка, пылинку на ладони времени. Ты ненавидел весь мир за его существо. Ты не хотел, чтобы тебя с миллиардами таких же пылинок ссыпали в часы времени. Ты хотел быть самим временем. — Последнюю фразу он сказал резко и повернулся ко мне лицом. Я с ужасом отшатнулся от незнакомца. Его лицо было чёрным. Чёрным, как уголь, а белки глаз придавали ему ещё более ужасающий вид.
— Ты, маленький ничтожный человечек, пытался вызвать своё я. Докопаться до сущности. Понять, зачем ты живёшь, и так ли ты живёшь, как должно. И вот я перед тобой. Давай посидим на свежем воздухе, поболтаем.
И он махнул мне рукой, огромной, как шлагбаум.
— Уж лучше за столом. — Я на ватных ногах, мелкими шажками отступал от окна.
— А вот это мне в тебе никогда не нравилось. — Чёрный человек, махнув ногами, вернулся в кухню. — Ты несколько трусоват. От этого ты слаб. Ты не можешь пойти до конца и вследствие этого не можешь принять верного решения. Хотя вместе с этим ты честолюбив и не любишь проигрывать. Да, ты стремишься к идеалу, но пытаешься закрыть глаза на то, что мир не идеален. Нельзя, не испачкав руки, вычистить конюшни. — Ночной судья говорил страстно и медленно, всё приближаясь ко мне. Я же отступал, пока не упёрся спиной в стену. — Ты бесконечно наивен! И поэтому ты глуп. Да, у тебя доброе сердце, но ты можешь засунуть себе его в одно место! — Вдруг он схватил меня за волосы, да так сильно, что я вскрикнул, и стал медленно, размеренно бить головой о стену. — Лучше тебе не высовываться, — зашипел он мне в лицо, брызгая слюной. — Спрячься в свою раковину и сиди там тише воды и ниже травы. Будь таким, как все. Плыви по течению, смотри сериалы, заучивай рекламу и чаще ходи по магазинам!
Я попытался свободной рукой — в другой руке я держал бутылку с пивом — оттолкнуть его. Но обжёгся, как о сухой лёд.
— У тебя же всё есть, что надо обычному человеку — квартира, машина, работа, пусть не любимая, но на креветки хватает! — Он перестал меня бить и приблизил мою голову вплотную к своему чёрному лицу. От него веяло холодом, как из погреба. — Да, кстати, ты на хорошем счету, — с издевкой прошептал он и снова ударил меня головой о стену. — А иначе кончишь свою жизнь под забором — гений доморощенный! Искатель правды! Защитник справедливости!
Казалось, что ещё один удар — и я потеряю сознание. Во рту у меня появился привкус крови, голова сильно кружилась и тошнота подступала к горлу.
— Запомни, запомни хорошенько, — он качнул меня к себя, как бы готовясь для решающего удара, — у тебя всё хорошо, всё отлично! Ты счастлив и молод!
В этот момент я, коротко замахнувшись, со всех оставшихся сил ударил чёрного человека бутылкой по голове. В глазах у меня потемнело…
Я проснулся от ноющей боли в голове. В комнате горел верхний свет. Плотные терракотовые занавески были наглухо закрыты, но солнечный свет уже хозяйничал в спальне. Я приподнялся на постели, с трудом двигая шеей. Шея затекла, а в затылке переливался свинец. Похоже, я проснулся до звонка будильника, — подумал я, — но всё равно пора на работу. Необходимо принять аспирин и сходить в душ. Я откинул одеяло. На ногах у меня были белые, скорее кремовые лаковые туфли.
|
|