Олег Грисевич __ ПОНИ ПАШКИНОГО ДЕТСТВА
Московский литератор
 Номер 21, октябрь, 2008 г. Главная | Архив | Обратная связь 

Олег Грисевич
ПОНИ ПАШКИНОГО ДЕТСТВА

     
     1
     
     Казалось, ещё несколько минут, и щека загорится. Левой рукой, вцепившись в гриву, а правой обхватив могучую шею лошади, он мчался по бескрайнему полю навстречу тёмному лесу. Его шея затекла, а щека, прижатая к чёрной коже лошади, нестерпимо горела от постоянного трения. В голове промелькнуло, что он в детстве однажды гладил пони в зоопарке на Красной Пресне. Мама, держа его за руку, подвела к этому игрушечному коньку с длинной светлой гривой и пушистой чёлкой, сказав: "Можешь его погладить, не бойся". "Я не боюсь!" — смело ответил он и провёл ладошкой вдоль гривы. Сверху вниз. Грива была мягкой и тёплой. Тогда он обнял его за шею и прижался к тёплому ворсу. "Он настоящий", — сказал ребёнок и провёл ладошкой ещё раз — сверху вниз. Животное подняло на маму большие карие глаза, полные слёз. Но сейчас, в бешеной скачке, щека нестерпимо болела, как будто терлась о наждачную бумагу. Он несколько раз пытался оторвать голову, но тогда казалось, что голова в мгновение улетит, и он, задыхаясь, ловя ртом сырой утренний воздух, ещё сильнее прижимался к шее лошади. Ещё сильнее клещами ног сдавливал её круп, ещё сильнее напрягал почти онемевшие руки. Единственное, чем он мог ещё управлять, это глазами. Стараясь не смотреть вниз — там травы в росе, ромашки и васильки смешались в кружащую голову цветную ленту, он всматривался в непроходимую стену леса, вырастающую впереди. Над его зубцами уже вставал рассвет. Превращаясь из розовой дымки в золотое марево, небо своим светом уже отвоевало верхушки высоких елей у отступившей ночи. И чем больше день вступал в права наследства ночной тьмы, освещая землю, тем яснее виделось, что это вовсе не дремучий лес, а нагромождение домов из стекла и бетона. Высокие и тонкие, как пальцы башни, прорезанные поперёк морщинами-балконами. Непреступные китайские стены девятиэтажек с тысячами бойниц-окон. Типовые здания школ, угрюмые магазины и щебечущие детские сады. Всё это обёрнуто асфальтовой серой лентой с хитрыми переплетениями эстакад, тоннелей и перекрёстков. И вот уже он несётся с бешеной скоростью на огромном автомобиле по лабиринту этих дорог. Он чувствует по посадке и обзору, что это джип, причём очень мощный. Чуть вдавливая педаль газа в пол, его авто с легкостью обгоняет идущие впереди машины. "Да это не одна лошадиная сила, — улыбаясь, думает он, — это три племенных табуна". И главное, что боль, обжигавшая его, исчезла, стало прохладно от включённого климат контроля, а кожаное водительское кресло с боковой и поясничной поддержкой мягко и уютно приняло его в свои объятья. "Совсем другое дело, — промелькнуло у него в голове, — когда управляешь ты, и когда управляют тобой". Одно дело, когда ты лишь пешка на шахматной доске жизни, — уже пульсировало в его голове, — другое дело, когда ты и есть рука, передвигающая или отдающая сопернику эту пешку. И он ещё сильнее надавил на педаль акселератора. Машина на секунду задумалась и с утроенной силой рванула вперёд, влетая в трубу тоннеля. Необузданная сила, вызванная скоростью и властью над дорогой, стала постепенно сменяться тревогой и беспокойством. И это беспокойство постепенно вдавливало его в кресло. Он попытался сбавить скорость, но, к своему ужасу, он не мог нащупать правой ногой педаль тормоза. Он отпустил газ, но машина продолжала набирать ход. Вместо прохладного фрионного воздуха из сопла климата вдруг подул огненный жар, обжигая лицо. Кожа кресла, казалось, начала плавиться, жаля и припекая. Шея бешеной скоростью была вдавлена в подголовник, и казалось сейчас, оторвётся от тела. В глазах мелькали лампы освещения тоннеля, сливаясь в одну светящуюся полосу. Потом, натянутая струна лопнула в его голове, и всё исчезло на несколько мгновений. И вдруг он резко открыл глаза, как будто бы кто-то дёрнул за ресницы. Он с ясностью увидел над собой белый потолок с узкими длинными лампами дневного света, которые двигались ему навстречу, сменяя одну за другой. Он попытался пошевелиться, однако не чувствовал ни ног, ни шеи. Только правая рука нехотя отзывалась на его приказ.
     — Он очнулся, очнулся, — как из колодца послышалось ему, — скорее в операционную. — Он почувствовал слабый толчок и ускорение. — Мужчина, пострадавший в аварии, двадцать два года, состояние критическое.
     — Пашенька, Павлик! Мой милый, родной, только не умирай, держись, держись, мой любимый, — уже рядом, чётко и явственно слышал он и попытался улыбнуться в ответ родному голосу. Но в губы вонзились раскалённые иглы, и его лицо исказила гримаса боли.
     — Находиться посторонним здесь запрещено, ждите в приёмной, — опять, как из колодца донеслось до него. Последнее, что он увидел через призму страданий, как перед ним распахнулись двери, обнаруживая в комнате огромную лампу и людей в зелёных халатах с масками на лицах.
     — Сыночек, сыночек! Пустите меня к нему! Пустите, это мой сын! — последнее, что звучало в мозгу, пока он не провалился в темноту, обезболенный уколом снотворного.
     
     2
     
     Ох, же и влетело тогда Пашке за историю в зоопарке. В то время жили они с матерью недалеко, на Пресненском валу, и дойти до зоопарка он мог самостоятельно. Без чуткого сопровождения мамы. Жили они вдвоём, отца Пашка не помнил. Отец, по словам мамы, уехал в длительную командировку на север. И вообще на эту тему они говорили редко — у мамы сразу начинали дрожать губы и наворачиваться на глаза слёзы. А Паша уже в свои десять лет был чутким и самостоятельным мальчиком и поэтому особо не досаждал матери этими расспросами. А брался он за тяжёлую книжку с цветными картинками о животных, подаренную тётей Надей на прошлый день рождения. Каких животных там только не было — и длинношеие жирафы, и полосатые тигры, и дурашливые обезьяны! И вот, когда наступило лето, мама повела Пашу первый раз в жизни посмотреть на настоящих животных, как в книжке. Потратившись на билеты, а жили они достаточно бедно, маленький Павлик попал в удивительный мир. Как он веселился, глядя на белого медведя, демонстративно купавшегося в своём бассейне! Белый гигант, лёжа на спине, отталкивался от края и, сложив лапы на груди, с невозмутимым видом доплывал до другого края, и, сделав разворот под водой, плыл в обратном направлении. И так раз за разом. Паше запомнился его черный нос, которым медведь смешно водил из стороны в сторону, как бы обнюхивая собравшихся зрителей. У вольеров с обезьянами всегда царит настоящее веселье, а в этот раз семья орангутангов особенно смешила собравшихся. У Пашки даже заболел живот от смеха. Отец семейства рыже-бурого цвета с бородой на массивном лице пытался угомонить разгулявшихся детей, мешающих ему дремать после обеда. И когда уговоры ему надоели, то он схватил одного из своих детёнышей и отшлёпал его по одному месту. Чем вызвал неудовольствие матери, покрутившей пальцем у своего виска. Прямо как у людей. Но больше всего Павлику понравился пони по кличке Малыш. Он и вправду был крохотным, ненастоящим, по сравнению, например, с жирафом. Мама сказала, что он пока ещё маленький и не вырос, точно как Павлик. Она, держа его за руку, подвела к этому игрушечному коньку с длинной светлой гривой и пушистой чёлкой, сказав: "Можешь его погладить, не бойся". " Я не боюсь!" — смело ответил Павлик и провёл ладошкой вдоль гривы. Сверху вниз. Грива была мягкой и тёплой. Тогда он обнял его за шею и прижался к тёплому ворсу. "Он настоящий", — сказал ребёнок и провёл ладошкой ещё раз — сверху вниз. Животное подняло на маму большие карие глаза, полные слёз, и эти глаза, и ощущение тепла от гривы тронули сердце мальчика. Он не хотел уходить от вольера и просил маму взять домой эту лошадку. Но мама сказала, что он не может жить у них дома, так как для него у них совсем нет места, и что начинается дождик и пора уходить. И сколько было видно, Павлик, оборачиваясь, всё смотрел на сказочного конька, кивавшего ему в след головой. И с того дня у Павлика появилась мечта — забрать Малыша из зоопарка и привести к себе домой. Он бы жил у них на кухне, а Пашка покупал бы ему морковку, экономя на школьных обедах. И вот в один из дней он, обойдя несколько раз зоопарк кругом, нашёл лазейку между прутьями ограды. Кто-то, явно большой и сильный, немного разогнул их в разные стороны, и Пашка без труда попал в заветное место. Малыш тоже пройдёт, думал он, главное дождаться, когда все люди уйдут, забрать его и привести домой. А мама уже разрешит оставить лошадку хотя бы на несколько дней. Морковки он купил целый килограмм и сейчас прихватил пару, предварительно помыв и почистив. Сидеть в кустах, стараясь не шуметь, было тяжело, Пашку тянуло во все стороны детское любопытство. И чтобы хоть чем-нибудь себя занять, он незаметно для самого себя стал грызть морковку. Спохватился, лишь когда, прикончив первую, принялся за вторую. Но вот уже стало вечереть, звуки голосов смолкли, и Паша, озираясь, выбрался из своего укрытия — густых кустов орешника. Без людей зоопарк показался ему таинственным и страшным. Огромные орлы и беркуты, обитавшие за сеткой, рвали острыми клювами какую-то кровавую пищу, а после, насытившись, с шумом, расправив метровые крылья, взлетали к своим гнёздам. Павлику, остановившемуся у сетки, подумалось: а если эти хищные птицы вдруг нападут на Малыша, то от него ничего не останется через несколько минут. Он решил торопиться и, уже стараясь не глядеть по сторонам, на клетки, клыки, зрачки, копыта, лапы, не слушать рыканье, мяуканье, свист, хохот, щебетание, забыв об осторожности, бросился со всех ног спасать забавного конька. И у пруда с грациозными лебедями и экзотическими фламинго, от вида которых дух захватывало, Пашка чуть не попался в лапы смотрителя, но тот, что-то насвистывая, не заметил притаившегося за плакучей ивой мальчика. От пруда до вольера с Малышом — рукой подать. Крадучись чуть ли не ползком, Пашка наконец добрался до желанного места. Грустноглазый пони стоял у низенького вольера, свесив голову на другую сторону, на сторону свободы, и как будто бы ждал своего нового друга. Сорванец без труда открыл щеколду на калитке и, осторожно ступая, боясь вспугнуть тишину, с остатками морковки на вытянутой руке приблизился к пони. Малыш, шевеля ушами, повернулся к нему. Пашка, нервно потирая нос, манил лошадку к себе, отступив спиной к калитке. Дойдя, таким образом, до границы вольера, Малыш остановился, не желая выходить в большой мир. Тогда Пашке пришлось сделать шаг навстречу, и тут же морковка была буквально слизана с руки мальчугана. Что же было делать дальше? И в этот момент из-за поворота на тропинке появился смотритель с пакетом в руках, насвистывая нехитрый мотив. Пашку охватило отчаянье. Он обхватил шею конька и уткнулся лицом в его гриву, пытаясь спрятаться… Ох же и влетело ему за историю в зоопарке.
     
     3
     
     Пашка, хотя уже в свои двадцать два года давно Павел Васильевич, был человеком опытным и обстоятельным. Не бросал слова на ветер, не принимал поспешных решений и не делал необдуманных поступков. Хотя всё это и присуще молодым людям его возраста. Он давно встал на ноги, был хозяином фирмы, торговавшей кормами для животных. Причём весьма успешно: Павел Васильевич искренне любил зверей. Да, многое, почти всё, закладывается у нас в детстве. Он до сих пор бережно хранил ту большую книгу с картинками, подаренную на день рождения тётей Надей. А Московский зоопарк он знал наизусть, мог закрытыми глазами отыскать любое животное. Даже со своей девушкой он познакомился в зоопарке, в дельфинарии, на представлении дельфина Шурика, одного из старожилов зоопарка. Большая трёхкомнатная квартира на Зоологическом переулке была куплена, естественно, с видом на зоопарк, хотя и мать сначала была против такого соседства. Однако сына она очень любила и, немного поупрямившись для вида, согласилась переехать в новое жилище. Мама с удовольствием занималась хозяйством и домом, а сын практически всё время проводил на работе. В короткие часы отдыха предпочитал сидеть на балконе, приклеившись к окуляру подзорной трубы. План уже давно сложился у него в голове. Та давняя история с Малышом о многом заставила задуматься и многое понять. Сначала ему было очень обидно за то, что пони не пошёл к нему домой, ведь Малыш не мог знать, что у них маленькая квартирка, или, может, это мама строго-настрого наказала не появляться у них дома? От этих мыслей тогда у Пашки прямо разрывалась голова, да и наказание в виде запрета смотреть любимую книгу и прихода домой милиции огорчало его. Потом, взрослея, он почти не вспоминал случившегося, и эта история несколько стёрлась из памяти Павла. Но в последнее время грустный конёк не давал ему покоя. Он не раз бывал в зоопарке — Малыш подрос, хотя Павлу казалось, что он, наоборот, уменьшился, так как вырос сам Павел. Но пони как раз был в самом расцвете сил, ведь они живут до тридцати лет, а бывают и долгожители. Павел больше не кормил его морковкой, а лишь вглядывался в его коричневые бездонные глаза, мучаясь одним вопросом. Да, пони — это не волк, это не тигр или орёл, которым жить в неволе, в клетке — смерти подобно. Пони — это даже не лошадь, а так, конёк-горбунок из сказки. Но разве он в своих копытных мечтах не видит простора и свободы полей? Разве не хочет обгонять вольный ветер? Ему достаточно быть лишь живой игрушкой и катать детей по кругу? Тогда, в детстве, он хотел привести его домой, думая, что там Малышу будет лучше. Но тогда он и сам был малышом. Теперь у него была другая идея, постепенно превратившаяся в мечту. Подготовку он начал не спеша, обдумывая каждую деталь. И вот в обычный будний день у зоопарка со стороны Волкова переулка, въехав на тротуар, вплотную к ограде припарковался небольшой зелёный фургон, на боку которого была надпись "Московский зоопарк". Из машины вышел молодой человек в зелёном же комбинезоне с такой же надписью, как на борту автомобиля. Он спокойно, по-деловому расставил вокруг машины оранжевые конусы, разложил на асфальте инструменты, термос, включил маленький радиоприёмник. Паша всё делал не спеша, с перекурами — отрезав три прута у решётки, он налил себе чаю из термоса и сделал радо громче. Потом он приоткрыл заднюю дверь фургончика, выдвинул две доски и, взяв какой-то предмет, деловито прошёл, как бы измеряя проход, на территорию зоопарка. Он чётко знал, что от этого места до вольера с пони ровно семьдесят шагов. Он не раз проделывал этот путь. В это время работников зоопарка в этих местах не бывает, он не раз проверял это и при помощи подзорной трубы — работники обедают. У вольера было не очень много людей — несколько детишек со скучающими мамами. Паша, не обращая ни на кого внимания, открыл калитку и, угостив Малыша морковкой, ловко накинул на него уздечку. Он научился это делать в Битце, в конноспортивном клубе. Он знал, что до калитки всё будет гладко, но дальше Малыш заупрямится. На этот случай Павел приготовил большую швейную иглу, чтобы тихонько кольнуть пони при необходимости.
     — А куда уводят Малыша? — спросил один из детей недовольным голосом.
     — В другое место, — равнодушно, в сторону, ответил Павел.
     — Я же сразу говорила, что пойдём к обезьянам, — выдыхая дым, процедила мамочка.
     Закрыв за собой вольер, Павел прошёл знакомым маршрутом до лаза в решётке. Малыш спокойно следовал за ним, чуя сильную руку. Выглянув в переулок и убедившись, что у фургона никого нет, похититель вывел пони из-за решётки и подвёл к доскам, образующим мостик между фургоном и асфальтом. Но тут Малыш встал как вкопанный. Пришлось пускать в дело иглу. Мотнув головой, пони вскочил внутрь фургона. Там Павел привязал его к специально сделанной коновязи. Быстро положив инструменты, конусы, термос и приёмник так же внутрь, он захлопнул дверцу.
     — Им бы только ломать да мусорить! — возмутилась проходящая мимо старушка.
     — Не волнуйся, бабуля, скоро будет лучше прежнего, — весело сказал Павел, садясь за руль, — после обеда всё закончим.
     Павел ехал медленно, соблюдая все правила. Чтобы не привлекать лишнего внимания. Он договорился с одним приятелем, у которого в Подмосковье небольшое хозяйство и есть лошади, что тот пока возьмёт Малыша к себе, а он будет приезжать и учить пони вольной жизни. Павлу казалось, что этому можно научить, а не только впитать с молоком матери. Он представлял, как он скачет на лошади, подставляя лицо ветру, а рядом, почти не отставая, несётся Малыш, и в его глазах больше нет слёз, а они искрятся радостью, он дышит полной грудью, он хозяин полей и лугов, он — настоящий. Павел, окрылённый этими мыслями, сам не заметил, как стал ехать очень быстро. Лефортовский тоннель в это время был свободен, и фургон нёсся уже с дикой необузданной скоростью. Павел на секунду отпустил руль и закрыл глаза — он был счастлив. Но в следующее мгновение, встрепенувшись, он не справился с управлением и на полном ходу врезался в парапет ограждения. Когда подъехала скорая помощь, то первые слова, когда Пашку достали из машины, были: "Отпустите Малыша, он настоящий".