Когда-то, лет 35-40 назад, у меня были такие строки о старике:
Лишь памяти осталось место.
А жить осталось — ничего.
Но было это так известно,
Что не тревожило его.
В настоящей подборке представлены стихи из моего последнего (но, надеюсь, не последнего!) сборника лирики "Звёзды падучие". По сути это книга памяти. Значимую часть в ней занимают произведения ранее опубликованные прошлом и настоящем веке. Но есть в книге и новые стихи, и ещё многое готовиться к изданию. Надеюсь, ещё не время подводить черту под своим творчеством.
***
Природа чувствует людьми.
И это чувство через годы
я пронесу от тьмы
до тьмы.
Я человек. Я нерв природы.
***
Какая-то странная нынче заря
на небе свинцовом румянцем восходит.
Как холодно в мире в канун ноября!
Просторно и ясно в осенней природе.
Белеют березы,
на них — ни листа,
все меньше на ясенях огненных пятен.
Дубовая рощица так же пуста,
как город,
в который вошел неприятель.
Чуть выбелил ветки предвестник-мороз.
Деревья,
в предчувствии близких метелей,
идут по дороге
толпой и поврозь
туда, куда птицы вчера улетели.
***
На весеннем рассвете, в апреле,
под капель и журчание вод,
я вернулся в ушедшее время,
что во мне неизменно живет.
Я прошел по годам отшумевшим,
по весенним, цветущим садам
меж родных и знакомых,
умерших,
что живут, неумершие, там.
Возле яблони старой,
той самой,
что у дома с дощатым крыльцом,
повстречался со старенькой мамой,
с постаревшим, но бодрым отцом.
Погружаясь в заботы былые
с высоты настоящего дня,
я спросил их глазами: "Родные,
как живется вам здесь без меня?"
И глазами в глаза мои прямо
заглянула и взгляд отвела...
Ничего не ответила мама —
до калитки со мною прошла.
И прощаясь со мною, прижалась,
за короткий приход не виня,
улыбнулась (иль мне показалось?)
и крестом осенила меня...
***
Окно.
И ночь вокруг окна.
И молний бурелом.
Я вижу женщину.
Она
склонилась над столом.
В ладони, полные обид,
упала головой.
И плачет женщина
навзрыд.
И град —
по мостовой.
Вот отрешенно подняла
иконное чело
и смотрит в ночь
из-за стекла,
не видя ничего.
Вокруг окна темно,
черно.
А в нем — огонь живой.
А в нем — слеза
во все окно
горит передо мной.
***
В этот ласковый, солнечный день,
переполнена вешнею силой,
расцвела за окошком сирень,
та, что мама моя посадила.
Мамы нет вот уже сколько лет!
А сирень распустилась — как чудо!
Словно сыну родному привет
мама шлет издалека,
оттуда...
Ясным светом сияют цветы,
словно взгляд — материнской любовью.
— Ты прости меня, мама, прости,
что я виделся редко с тобою,
что не очень я ласковым был,
и давно не бывал у могилы,
что тебя я почти позабыл...
Ты меня до сих пор не забыла.
И прощая любую вину,
и готовая встать на колени,
к моему прислонившись окну,
гладишь стекла ветвями сирени.
***
Что в этой жизни нам сужено,
не разгадать по руке.
Звезды мерцают простуженно
на мировом сквозняке.
И догорают, и падают,
и исчезают во тьме...
Но возвращаются памятью —
снова сияют в окне.
Вещие звезды падучие —
лица родных и друзей.
Вечно сияет меж тучами
свет
над юдолью моей.
***
Там, где мгла поднимается круто
над беленой кирпичной стеной,
старый парк — как душевная смута,
непроглядный, заросший, сырой.
Не тревожась об этом нисколько
и встревоженный чем-то вдвойне,
на бессонно вздыхающей койке
мой товарищ вздыхает во сне.
Это что ж ему снится такое,
роковое, всю ночь напролет?!
Что ему — ни минуты покоя,
что покоя и мне не дает.
В окнах стекла дрожат — к непогоде.
Между туч засинел небосвод.
Бесконечная ночь на исходе,
только утро никак не придет.
Мой сосед ненадолго стихает.
Но еще, погруженный во мрак,
тяжело и протяжно вздыхает
за кирпичной оградою парк.
***
Тишина.
В целом мире ни звука.
Спит округа — не чует рассвет.
И покажется:
Выйдешь аукать —
даже эхо не крикнет в ответ.
За глухою оградой-стеною
старый парк — словно сказочный лес,
погруженный в сосуд с тишиною
высотой от земли
до небес.
***
Один и тот же сон:
(и что он означает?!)
звонит мой телефон.
— Алло! —
Не отвечают.
Когда все в доме спят,
и, может, вся планета,
вдруг — в дверь мою стучат.
— Кто это? —
Нет ответа.
Забыть бы! —
Не могу.
Глаза в ночи открою...
Пред кем-то я в долгу.
Пред кем?
Перед собою?
И поражен на миг
своей догадкой страшной:
ведь это мой двойник,
несбывшийся,
вчерашний!
Былая суть моя
на радость или муку
из тьмы небытия
протягивает руку?
Но нет пути назад
ни к радостям, ни к бедам.
Что хочет он,
мой брат,
которого я предал?..
На месте быть моем
он более достоин.
Но нам нельзя вдвоем —
так этот мир устроен.
Ведь знает это сам!
Пора бы уж смириться...
Зачем же по ночам
он стал так часто сниться?
Невидимый в ночи,
из дали невозвратной
приходит и молчит...
Молчит...
но все — понятно.
***
Говорила мне бабушка: "Жалко вас, внучики!"
И смолкала, как роща в преддверьи зимы.
По лицу разбегались морщинками лучики,
словно солнце садилось за краем земли.
А другое вставало, большое и ясное.
И казалось, что жить — это вечно звенеть,
как веселые листья весеннего ясеня.
И не мог я понять,
для чего нас жалеть?
Самому было жаль ее, белую-белую,
что усердно молилась, от внуков таясь
перевитую жилками, жизнью согбенную,
пережившую век, как славянская вязь.
Догорело дотла ее солнце усталое.
А мое — поднялось над распутьем дорог.
И виднее теперь и понятнее стало мне
то, что в детстве понять не умел и не мог.
21 ИЮНЯ 1941 года
Какое небо синее над городом!
Еще его не поглотила мгла.
Еще жуют умершие от голода
и стряхивают крошки со стола.
Еще живут разорванные бомбой.
И каждый дом разрушенный стоит.
Всему еще свершиться предстоит.
И женщине,
в подвале спрятав песню,
без ласки сохнуть, без любви черстветь.
И ждать вестей, спасаясь от известий,
и жить вдовой, и вовсе овдоветь.
***
Как тихо в мире на закате года!
Но слуху различимые едва,
как бы сквозь сон еще твердит природа
какие-то знакомые слова,
последние.
Что значат звуки эти?
Скрипят стволы,
шумят травой поля —
как будто шепчет об ушедшем лете
губами пересохшими земля.
Последнее,
негреющее пламя
по голым веткам, по траве бежит...
Сухие листья ветер ворошит,
как будто перелистывает память.
***
Как река по просторам земным,
по годам,
то глухим, то мятежным,
столько лет утекло,
столько зим,
унося в своих водах Надежду.
Как поток на порогах дробясь,
измельчав на житейских примерах,
разошлась эта связь,
что звалась
безоглядной, наивною Верой.
Только свет над рекой "Никогда"
— не его ль называют Любовью? —
до сих пор озаряет года,
что текут между мной и тобою.
***
Вьются-кружатся листья опавшие
над поникшей моей головой.
Неужели лишь ангелы падшие
станут ныне моею судьбой?
Черный ствол обгоревшего дерева
знаменует изломанный путь.
Неужели все в жизни потеряно
и былого уже не вернуть?
Неужели все в жизни утрачено? —
Даже Бабьего лета не жди.
И, неслышные, поступью вкрадчивой
пробираются в душу дожди.
И все чаще, как лица румяные,
на холодном осеннем ветру
вьются-кружатся листья багряные,
припадая щеками к стеклу,
На окне моем листья опавшие
догорают в последнем огне...
То не листья, то ангелы падшие
прилетают сегодня ко мне.
***
Рассвет, окрашенный свинцом.
Часы перед работой.
Простое, женское лицо,
убитое заботой.
В комочек сжавшись у окна
гремящего трамвая,
она сидела.
Кто она? —
Я знать того не знаю.
Не видя ничего вокруг,
лица не поднимая,
она почувствовала вдруг,
что привлекла вниманье.
Глаза устало подняла,
но твердо посмотрела,
так, словно бы понять дала:
А вам какое дело?!
И я отвел поспешно взгляд,
ей отвечать не смея,
как будто в чем-то виноват
был тоже перед нею.
« * *
Проходишь мимо.
Но куда уйти
от этих рук протянутых,
просящих,
от этих глаз
вдоль твоего пути,
уже потухших
и еще горящих.
Уходишь вдаль.
Но не уйти тебе
от этих ликов, что мертвей умерших,
от этих губ,
обугленных в мольбе,
от этих рук,
в мольбе окостеневших.
НА ГОРБАТОМ МОСТУ
Ветеран продает ордена,
Чтоб не кланяться ради Христа.
Что ж молчишь ты, родная страна?
Или совесть твоя нечиста.
Этот орден его — за Москву,
А другой — за рейхстаг, за Берлин.
Он стоит на Горбатом мосту
Без друзей боевых, сам-один.
Этот друг его пал под Москвой,
И упал у рейхстага другой.
И стоит ветеран сам не свой,
Вечный пленник Второй Мировой.
Он сберег тебя, Родина-мать.
А друзей не сумел уберечь.
Сколько минуло лет и опять
Он услышал немецкую речь.
Он стоит на Горбатом мосту,
Перед Богом и Родиной чист.
Этот орден его, за Москву,
Покупает седой интурист.
Гладколицый, сухой господин,
Как и он, ветеран по годам.
— Если хочешь, бери "За Берлин".
А Москву я тебе не отдам.
***
Кольцуешь птиц,
чтобы опять
когда-нибудь с научной целью
их, окольцованных, поймать.
А знаешь той науке цену?
Что им? — лети хоть до луны...
Но птичьим сердцем понимают,
что и на воле
не вольны,
что их когда-нибудь поймают.
НА ВОКЗАЛЕ
Зал ожидания. Буфет.
На тусклых окнах — сажа.
На вид ей было тридцать лет,
а может, сорок даже.
Все время разговора нить
в ее словах терялась.
Как будто что-то позабыть
та женщина боялась.
Чуть-чуть откинувшись назад,
хлебнув глоточек чая,
она кивала, невпопад
знакомой отвечая.
И все молчала. Лишь порой
шептала тихим взглядом:
"Как я устала! Боже мой!
А жить-то все же надо".
Правление
Московской городской организации
Союза писателей России
сердечно поздравляет нашего товарища,
известного русского поэта
Александра ЖУКОВА
с 70-летием
Дорогой Александр Николаевич!
В дни славного юбилея
от всей души желаем Вам крепкого здоровья,
хорошего настроения
и вдохновенного творчества!
|
|