Анатолий Ярмолюк
ПЕСНИ, УПАВШИЕ С НЕБА
|
ВСЯК, КОМУ ДОВОДИТСЯ путешествовать по Кузбассу в электропоездах пригородных маршрутов, непременно обратит внимание на такую картинку. Рано или поздно дверь в ваш вагон с грохотом отворится, и в проеме возникнет живописно замурзанный и колоритно оборванный шкет лет эдак десяти-четырнадцати.
"Уважаемые пассажиры! — заголосит этот шкет. — Эта жалобная песня исполняется только для вас!.."
И дальше начинается само исполнение "жалобной песни". Пропев-проорав два или три куплета, шкет снимает свой сиротский картуз и шествует по вагону, а всяк из пассажиров, в ком еще квартирует совесть, кладет в этот картуз что доведется: кто рублишко, кто огурец, кто ломоть хлеба... Дойдя до конца вагона, шкет церемонно раскланивается и идет в следующий вагон, где все представление начинается сызнова.
Иногда, правда, "жалобные песни" шкет исполняет не в одиночку, а целым камерным ансамблем, но это, понятное дело, всего лишь нюансы, вызванные тем, что двум певцам подадут больше, чем одному, а троим — больше, чем двум...
Кто они, эти малолетние певуны? Сколько их побирается по колесящим вдоль и поперек электричкам? Сколько они зарабатывают? Какие песни исполняют и откуда они эти песни берут?..
Певцы.
...В линейном отделении милиции, расположенном на Новокузнецком железнодорожном вокзале, мне рассказали немного. Да, подтвердили там, действительно, имеется у нас такая беда — малолетние беспризорные сорванцы, зарабатывающие в электричках пением песен. Кто они такие? Ну, известное дело — трудные дети трудных родителей. Это — одна их половина, а другая половина — это сбежавшие из приютов и интернатов воспитанники. Короче говоря — дети эпохи. Сколько их — никто в доподлинности не знает, потому что как их сочтешь? На место одного пойманного или изгнанного завтра может встать семеро новых, а может не встать и не одного. Стихия, одним словом, беспризорная вольница. Шибко ли эти певуны досаждают гражданам и самой милиции? Знаете, не шибко: те, которые воруют, грабят, торгуют наркотиками и занимаются малолетней проституцией, досаждают гораздо более основательно. А эти — как птахи: спел как мог, поклевал, что подали, и упорхнул... Хотя, конечно, даже такое явление — это безобразие, которого не должно быть в стремящейся к светлым далям и высям России. Боремся, как можем, и когда-нибудь это явление эпохи мы искореним...
За дополнительной информацией пришлось обращаться к первоисточникам. Вот что рассказал мне один из таких первоисточников — вполне взрослый нищий вокзальный певец Витя-"афганец" (при надобности он называет себя также и "чеченцем", и "абхазом", и "приднестровцем", ходит в потрепанной солдатской робе и даже с какой-то медалькой на груди — но это так, творческий имидж: ни в каких военных локальных конфликтах Витя отродясь не участвовал):
— Само собою, что этих щеглов я знаю — конкуренты как-никак! Щеглы, к слову говоря, это их обобщенное прозвище... Нет, их не так чтобы и много, но, конечно, было бы лучше, если бы их не было вообще... Путаются под ногами, отбивают у меня слушателя, да и подают им больше, чем мне, инвалиду войны... С вокзальным преступным миром они в ладу, здесь их не обижают, потому что это последнее дело — обидеть малолетнего нищего. А вот где они учатся тем песням, которые поют в электричках, я не знаю. Я даже не знаю, откуда мне известны те песни, которые я пою сам: пою и пою — будто они с неба свалились...
— Житуха у нас ничего, — сказал мне один из малолетних "щеглов", 12-летний Санька Монгол (вначале он не желал мне говорить ничего, потому что думал, что я — милиционер или вообще неизвестно кто). — За день можно заработать и двадцать, и даже пятьдесят рублей, не считая пряников, яблок и теплых варежек, которые суют нам пассажиры. Если бы не мой отец, который каждый раз норовит отобрать у меня все, что я заработал, то жилось бы мне и вовсе даже неплохо... Отец у меня — пьяница, да и мать примерно такая же. Точно так же, как и у других пацанов, что поют со мной: Кабана, Рыжего, Малька... Хорошо живется тем, кто сбежал из приюта, а родителей у них и вовсе нет! Те всю выручку оставляют себе... Нет, в школу я не хожу, да и никто из наших не ходит: ни Кабан, ни Малек... Потому что — работать надо...
В среде малолетних певцов существует довольно-таки строгий порядок, нарушители которого караются прямо-таки беспощадно. Все маршруты между певцами поделены, и вторгшийся на чужой маршрут — это все едино, что, скажем, Михаил Самуэльевич Паниковский, посягнувший на владения Шуры Балаганова. Такого, пояснил мне Монгол, могут "и под колесами паровоза найти"...
Не возникает у "щеглов" обычно никаких трений и с бригадами контролеров, хотя, разумеется, "щеглы" за проезд никогда и не платят. Контролеры — русские люди: у кого из русских поднимется рука, чтобы высадить из вагона горемычную сироту?..
Песни.Те песни, которые распевают юные певцы в электричках — это потенциально народные песни. Чем народная песня отличается от иной прочей? А чувствами, избытком чувств: для народной песни не надобны ни изящная мелодия, ни хитросплетение слов, а вот если в ней не будет чувства — то не будет и самой песни. Так вот: чувств при зримом недостатке всего остального в песнях, распеваемых в электричках, в преизбытке. Вообще, какие песенные темы во все века вызывали в русском человеке прилив чувств? Это, разумеется, песни о войне, о горьком сиротстве, о несчастной любви, о каторжанах и тюремных сидельцах — да, сдается, и все. Вот об этом самом юные "щеглы" в кузбасских электричках и распевают...
Вот, например, песня "о чеченской войне": "Лежу я в госпитале, домой письмо пишу. В письме пишу любимой, что раненый лежу. Она мне отвечает, что я люблю тебя, и если ты вернешься, то выйду за тебя. И вот домой я еду хромой и без ноги..." И дальше, в пятнадцати куплетах, поется о том, как герой, наконец, приехал, "к своей родной любимой", а она, оказывается, уже успела выйти замуж "за штатского бродягу", который "под страшным Гудермесом ни разу не лежал"...
Или — песня на вечную тему о неразделенной любви с некоторыми современными вариациями (называется "Влюбилась Танечка в мента"): "Влюбилась Танечка в мента, а он ее не замечает, ей ничего не говорит, и на привет не отвечает..." Ну и дальше — в полном соответствии с законами жанра: отчаявшись добиться взаимности от предмета своей любви, Танечка совершает страшное злодейство, попадает в тюрьму, которую, само собою, охраняет "милицанер тот молодой, отвергший Танины признанья" и — кончает жизнь самоубийством. Черствый страж, естественно, безутешно рыдает "над телом девичьим в петле", но, как говорится, ничего не вернешь...
А вот еще один песенный фрагмент — с учетом психологии слушателя и актуальности политического момента: "Я сирота убогий, нет мамы у меня. Дяденька Тулеев, пожалей меня. Я третий день не евши, нет хлеба у меня. Дяденька Тулеев, накорми меня..." "Дяденька Тулеев" — это, разумеется, кузбасский губернатор Аман Тулеев, пользующийся в народной среде прямо-таки запредельным почтением. Безысходное сиротство и пламенная любовь — разве может русская душа бестрепетно вынести два таких блюда в одной посудине? Само собою, глаза у теток из электрички тут же на мокром месте, и в сиротский картуз сыплется втрое больше обычного... Психология, однако!
Отчего я столь подробно остановился на этих незатейливых сиротских песнях? Во-первых, как уже было сказано, чтобы показать, что эти песни имеют все шансы стать народными. Ну, а во-вторых... Конечно, в принципе такого быть не должно: дети должны учиться, жить с родителями, быть накормленными и умытыми... Но нам довелось жить именно в эти дни, на этом отрезке истории страны, имя которой — Россия. Я говорю о песнях и нищих детях, поющих эти песни, и, стало быть, я говорю о России, в которой нам судилось жить...
Сочинители.
И все-таки — кто их сочиняет, такие песни? Хотя вопрос в достаточной мере и риторический, но все же — кто их поэт и композитор? Ведь у всякой песни должен быть поэт и композитор, не так ли?
Увы и ах, но никто — ни Витька-"афганец", ни Санька Монгол так и не ответили на мой вопрос относительно того, кто же их научил этим песням, а тем более — кто их сочинил.
— Да откуда мне знать? — пожал плечами Санька Монгол. — Например, ту песню, что про чеченскую войну, я купил у Кабана за пятнадцать рублей, а песню про мамочку, которую зарезал паровоз, я выменял у Лысого за бутылку пива. А ту песню, что про Таньку мне подарила одна девчонка: вначале она пела ее сама, а сейчас я и не знаю, куда эта девчонка подевалась... А откудова этим песням научились они сами, спрашивай, если тебе интересно, у них...
— Говорят, — поведал мне Витя-"афганец", — что обитает где-то недалеко от Новокузнецкого вокзала один дед. Он то ли по фамилии, то ли по прозвищу "дед Негодяев". Вот он-то вроде и сочиняет эти песни. Ищи, может, найдешь...
Я искал долго и весьма целеустремленно, но никакого "деда Негодяева" так и не нашел. В конце концов, я даже засомневался — а есть ли он вообще на свете, этот "дед Негодяев", равно как и все иные сочинители сиротских песен? Может, их вовсе и нет, этих сочинителей, и прав Витя-"афганец", утверждавший, что такие песни просто падают с неба? Наверно, их посылает сам Господь, чтобы те же "щеглы" могли их уловить, выучить, спеть и прокормиться, пока в России не все еще в порядке и пока в ней есть такая надобность — слушать сиротские песни и чувствовать при этом себя русским?..
|
|