Олег Трушин __ НА РЕЧКЕ СОРОКЕ
Московский литератор
 Номер 07, апрель, 2010 г. Главная | Архив | Обратная связь 

Олег Трушин
НА РЕЧКЕ СОРОКЕ

     
НА РЕЧКЕ СОРОКЕ
     
     Много разных встреч подарила мне охота. Помогла научиться разбираться в людях, понимать их. Какие-то встречи забылись выскользнув из памяти, а какие-то крепко-накрепко врезались в неё как, к примеру, вот эта о которой я и хочу рассказать. Вроде бы и ничего особенного, повстречал в лесу человека, разговорились. Но есть в этой встрече своя особинка, без которой она и не состоялась бы.
     Весна в тот год запаздывала. Словно взбеленившаяся девица на выданье, никак не шла в объятия к месяцу апрелю. Холодила. Посыпала снеговыми дождями, играла холодными ветрами, душила пробуждающую природу крепкими ночными заморозками. По утру снег настился, и не отпускали до самого полдня. Каждый шаг по лесу был за версту слышен. Даже к вербному воскресенью молчала цветом верба, недобрый знак — весь год насмарку, — поговаривали у в деревне.
      Хоть и холод стоял, а весна всё одно день ото дня подтягивалась. Ночью мороз, а утром когда выглядывало солнце просыпался в птичьем пении лес. На перебой, словно соревнуясь между собой, барабанили по сушинам пёстрые дятлы, где то в глубине леса устроившись на маковках самых высоких сухар ворковали вяхири. Тянулись с юга гусиные караваны и на заснеженных болотах будили весну вернувшиеся с зимовок журавли. К полудню, накрывала дали лёгкая сизая дымка и воздух дрожал от солнечного тепла и нежно фиолетовыми казались кроны берёз. Сорочьё таскало в клювах хворост — подправляя, старые, да выстраивая новые гнезда. Суетились воробьи купаясь в лужах талого снега.
      Холода крепко попридержали вальдшнепиные тяги. Я упористо ходил каждый вечер на поляны, что теперь тянулись по мелколесью у речки Сороки, где некогда были раздольные сенокосные луга. И почти всегда возвращался домой порожний, вешал на вешалку не пригодившийся ягдташ, убирая ружьё до следующей вечёрки. Я исправно ходил на тягу в надежде попасть под пролётного вальдшнепа. Но удача не шла мне в руки. Всё больше случалось так что я вовсе не видел тянущего вальдшнепа. Высыпали звёзды, вырисовывался чёткой жёлтой нитью, словно выведенный изящным вальдшнепиным пером растущий месяц, вновь наступала ночь и я уходил домой.
      И в тот последний день охотничьего сезона я вновь пришёл к Сороке, чтобы уже проститься с ней до будущей весны или, дай бог, до осенней грибной поры. Не торопливо, по кладям перешёл речку Щуровку и обходя малинник спустился с бугра вниз. Ещё с самого раннего утра до полудня шёл дождь, и всё вокруг было вымочено им до нитки. С голых ветвей ольх наземь сыпались капли и оттого окружающий лес словно всхлипывал и стонал и было как-то по-особому зябко и промозгло.
      До зорьки оставалось с час короткого апрельского предвечерня, и я решил пройтиться верхом берегового вала, чтобы несколько согреться.
      На вершине высокой ольхи одиноко пел чёрный дрозд. Над поляной стремительно, цвиркая в полёте, промчался кем-то стронутый с болотной мочажины кулик-перевозчик. Воздух стыл и к ночи обещался лёгкий заморозок. В ельнике, что тянулся в даль речки по правую сторону, где ещё кое-где белели островки "измятого" весной снега, пересвистывались рябчики. Я бы так незаметно и прошёл эту небольшую, слегка вдающуюся в молодой березняк полянку, если бы не фигура охотника у большой, одиноко растущей ольхи.
     Меня заприметили намного раньше — выдали плотные кусты корьяжника, через которые я начал продираться, как только выбрался к Сороке и стал огибать ручеёк-протоку. Под моими сапогами шуршала прошлогодняя, примятая снегом, иссохшая трава. На голых мочажинах, разбросанных по поляне, цвела неприметная на первый взгляд пушица.
     До начала тяги было чуть более получаса. У горизонта, провожая на покой солнце, разлилась малиновым цветом вечёрка. Где-то у берегового отвала бобровой плотины надрывно ойкал невидимый мне бекас.
     Незнакомцем оказалась женщина. Моё появление тут нисколько не удивило её. А чего удивляться-то, впрочем! Сразу было видно, что охотник. А вот она зачем тут? Что привело её сюда, на берега заброшенной речки Сороки, на эти зарастающие лесным сором поляны? Кто она? Я никогда прежде её не встречал, хоть и хожу на это тяговое место каждую весну вот уже не один десяток лет.
      — Не удивляйтесь, я тоже охотница — встретила меня восклицанием незнакомка, понимая моё удивление и, по-видимому стараясь опередить меня в вопросе.
      — А ружьё? — выпалил я.
      — Я душой охотница, — вновь промолвила она и, разрешая мне присесть рядом, на иссохший берёзовый кряж, слегка подвинулась.
     На вид ей было чуть больше сорока. Небольшого росточка, с чёрными, как смоль, глазами. Одета по-лесному — в поношенной теплушке на запах, в брюках цвета хаки да в полусапожках.
     Я с нескрываемым удивлением разглядывал незнакомку. И нет, видимо, у неё страха нет перед лесом и наступающей ночью — ведь возвращаться-то придётся в полной темноте. Да и от деревни — версты четыре будет.
     — Небось, думаете, как я тут оказалась?
     Я кивнул головой.
     — Хорошо я эти места знаю. Вон там по речке, чуть левее большие омута будут — с них частенько селезней поднимаешь, а вон там, ближе к большой излучине реки Щуровки старые барсучьи норы... А вы давненько сюда приходите? — обратилась она ко мне.
     — Каждую весну. Лучше здешних вальдшнепиных полянок во всей округе нет, — заметил я.
     Ранний майский жук, грузно поднявшись с земли, наткнулся на ольховую ветку и, словно оторвавшийся жёлудь, рухнул вниз, затерявшись в серости прошлогодней травы.
     Моё внимание отвлекла малиновка, что перепархивала в изломанном лосями кусте корьяжника и почему-то никак не хотела с него слетать. Она то слетала в самую гущу нижних ветвей, то вновь выпархивала наверх, суетилась, любопытничала, зорко и настороженно посматривая в нашу сторону, словно стараясь разобраться в том, кто мы такие и зачем тут оказались в столь поздний час. В глубине леса хрипло заворковал вяхирь и, прямо над нашими головами держа интервал и пересвистываясь, пронеслась стайка чирков.
     Какое-то время мы сидели молча, словно боясь своим разговором нарушить спокойствие апрельского вечера, думая каждый о своём. До начала тяги оставались считанные минуты. На лес наседали густые сумерки и даль уже начинала сливаться одним единым чёрным пятном.
     — Валешень, — нараспев, мягко произнесла она, глядя по-прежнему в глубину лесной вырубки, туда, где уже начинали садиться сумерки угасающего дня. — Он никогда не называл их полностью, а всегда вот так, ласково, с какой-то загадочностью в слове, перемешанной с искренним любопытством и трогательностью к этой птице. Ведь правда, интересная птица? — обратилась она ко мне за ответом.
     Я понял, что "им" она называет какого-то близкого ей человека. Но почему его нет рядом с ней? Вопрос личный и просто так его не задашь.
     Над речкой, что была чуть в стороне от нас, над самыми верхушками кряжистых ольх протянул первый вальдшнеп.
     — Что же вы сидите? Тяга началась! — словно очнувшись от глубокой думы, выпалила она. — Сейчас вернётся. Пройдёт над ближним берегом. Ступайте!
     Я в какое-то мгновение подумал, что, не отправься я сейчас же на то место, где только что протянул вальдшнеп, она сама ринется туда.
     Поздний вечер спешно переходил в ночь. Смолкли певчие птицы. За Щуровкой в ельнике ухала неясыть и стонала какая-то неведомая мне ночная птица. Огромная луна выбралась над самыми маковками вершин ночного леса.
     — Знаете, тогда был точно такой же вечер. С прохладцей, тихий, и луна была вот такая же, огромная, яркая, в цвете, с морозным ободком... Да, вы знаете, — вновь обратилась она ко мне, — я и о тяге впервые услышала от него, от мужа. Ярым вальдшнепятником был! В первую нашу с ним совместную весну он взял меня на вечёрку. Я ещё тогда противилась — на какую ещё такую тягу ты меня тащишь? Он меня тогда почти силком привёл. Как раз вон там и стояли мы, — и она показала рукой в ту сторону, где рос уже молодой берёзовый мелятник, прихвативший за десяток прошедших лет добрый угол лесной закрайки.
     — Местечко-то было тогда чистое. Вальдшнепы как раз тянули над самой Сорокой, а затем, подворачивая на сторону, проходили над руслом Щуровки.
     Незнакомка засмеялась.
     — Я тогда частенько вальдшнепихой была и моей задачей было шапку подкидывать, подманивая пролетающего кулика. Получалось. Муж хвалил. Сперва, правда опаздывала немного, а потом ничего, приноровилась. Вальдшнеп при хорошем броске шапки-ушанки тянул прямо на меня... Надо же, тянул. Не летел, не пролетал, а именно тянул.
      На какое-то мгновение она замолкла, пристально всматриваясь в густоту надвигающихся сумерек.
     Пропустив за разговорами пару долгоносиков краем поляны, я так и не встал под тягу. Централка так и осталась незаряжённой и тихо стояла за моей спиной, прислонённая к ольхе.
      — А вы знаете, вальдшнеп — необычная птица. Словно не от мира сего. Скрытен. Загадочен. И глаза у него какие-то особенные, человечные, смотришь в них — и словно растворяешься во взгляде. Да и в тяге своя загадка! Тянуть начинают, словно женихи на вечернюю гулянку выходят. Не правда ли? — от этих своих слов она смущённо улыбнулась.
     Над лесом прохоркал невидимый вальдшнеп и резко смолк.
     — Наверно, самочку заприметил и сел, — пояснила она. — Смотришь на тянущего валешеня — словно огромный ночной бражник порхает... Бывало, возьмёт меня на тягу, посадит рядом на стульчик-складень, а сам рядом стоит, весь в ожидании тяги. Смотрела я на мужа, на то, как он ожидал тяги, и всегда ему завидовала. Завидовала его страсти... Четыре года тому назад погиб он у меня в автомобильной катастрофе. Судили потом того, кто сбил, да что толку — к жизни-то моего Сашку уже не вернёшь.
     Она замолчала, тяжело вздохнув. А потом добавила:
     — Вот и прихожу сюда каждый апрель. Приеду к родителям, а сама на вечёрку сюда, словно к нему бегу, словно ждёт он меня тут.
     Воздух резанул свистом промчавшийся чирочьей стайки.
     Сумерки налегли и ночная темень накрыла лес.
     — Вот и ночь наступила, — произнесла незнакомка. — И нам пора к дому ближе.
     В остановленном ручье старки, чавкая молодой порослью нюньки, копошилась ондатра. Заслышав наше приближение, она замолчала, а затем шумно ушла под воду. Вдалеке шумела перекатами старая бобровая плотина, ухала сова и тревожно застрекотав, слетел с ели потревоженный нами черный дрозд.
     Мы перешли речку по огромной ольхашине, удачно сваленной бобрами и зацепившей оба берега. Неспешно, с полчаса шагали лесной тропкой, освещая себе путь фонариком, и вышли в край поля, на той стороне которого мерцали яркие огоньки уличных фонарей.
     — Прощайте. До следующей весны, — обратилась ко мне моя попутчица. А спустя минуты по полю в кромешной темноте слышались удаляющиеся шаги да мелькал лучик её фонаря.
     Немного постояв, побрёл и я ближе к дому, прижимаясь к лесу, обходя стороной деревню и выправляя свой путь на старую лесную дорогу. Спустя ещё полчаса был и я дома.
     Всю дорогу до дому я думал об этой встрече. Надо же, даже имени незнакомки не спросил. Словно и не было её со мной в этот тяговый вечер.
     А всё же, как же нужно любить человека, чтобы вот так, храня память о нём, каждую весну приходить на то место, где были счастливы вместе. Придти и зная, что ты тут одна, просто-напросто под хорканье и цыканье вальдшнепов скоротать вечёрку и возвратиться домой — словно со свидания, с дорогой сердцу встречи…
     
     
У КАЖДОГО СВОЯ ТРОПА…
     
     Возвращались мы однажды с моим давним другом, местным егерем, из дальнего лесного похода. Неспешно брели лесной чистой дорогой, которая должна была вывести нас к деревне. Шли. Разговаривали. Проснувшийся с ранним рассветом весенний лес звенел птичьей разноголосицей. Иногда мы останавливались, слушали, а затем вновь продолжали свой путь. Ещё совсем немного — и должен был обозначиться последний поворот дороги, за которым нас ждало деревенское поле.
      Вдруг видим, как какое-то неизвестное существо спешно семенит по дороге впереди нас.
     — Смотри, ёжик! — воскликнул егерь, не заметив в предрассветных сумерках у "ежа"… ондатровый хвост.
      Да, это была ондатра. Как она тут оказалась? Поблизости на добрые три версты нет ни одного мало-мальски порядочного ручейка или заброшенного прудка. Кругом сосновый лес. А зверек бежит себе по чистой дороге, словно путь свой наперёд знает. Торопится, будто бы боится в гости опоздать. Мы ещё пошутили: как заправский турист, только рюкзака не хватает.
     И тут вдруг ни с того ни с сего у нас мысль пробудилась: "Давай догоним, поближе зверька рассмотрим".
     В три-пять шагов настигли мы ондатру, и я, пытаясь преградить ей путь, поставил впереди зверька свою ногу. То, что произошло потом, вообще не укладывалось в наши планы "посмотреть зверька поближе". Ондатра, увидев на своём пути непонятный предмет, резко развернулась в мою сторону и, подпрыгнув, попыталась укусить меня за ногу. После первого броска последовали другие. Мне ничего не оставалось делать, как в спешном порядке подбрасывать кверху свои ноги, уворачиваясь от укусов проворного зверька. А ондатра словно превратилась в меховой упругий мячик. Временами мне даже удавалось увидеть её маленькие, полные гнева и злобы, чёрные бусинки глазёнок, в которых кипела ненависть к своим обидчикам, помешавшим ей на пути-дороге.
     Ондатра явно поняла, что взяла над нами верх, а мы, убедившись в несостоятельности своей затеи, припустились в бега. Зверёк, не раздумывая, погнался за нами. Мы отбежали на добрый десяток метров. Конечно, куда там маленькой ондатре угнаться за нами! Остановившись, мы обернулись назад — ондатра стояла по середине дороги на задних лапах и смотрела на нас. Всем своим видом она говорила: "Ну что, проучила я вас? Будете знать, как к прохожим в лесу приставать". А потом, как ни в чём не бывало, развернулась и, волоча по песчанке свой крысиный хвост, засеменила по лесной дороге по своим делам, будто бы и вовсе забыв о случившемся. А мы, удивленно глядя вослед удаляющемуся зверьку, засмеялись. Ну вот, остановили и рассмотрели. Искренне подивились мы удали, проворству и недюжинной смелости ондатры, оказавшейся в чуждом для её среды обитания месте и так геройски вступившейся за свою жизнь.
     С того апрельского утра мы хорошо усвоили золотое правило: у каждого в жизни своя тропа, свои дороги-пути. Большие и малые. Каждодневные и судьбоносные. И преграждать сии пути — дело весьма непочтенное, даже если этим "путником" является простая ондатра.
     
     
     Олег Дмитриевич Трушин, член МГО СП России, стал лауреатом Премии Центрального Федерального округа в области литературы и искусства за 2009 год.
     Торжественная церемония вручения Премии состоялась 11 декабря 2009 года в Российской Академии Художеств. Премию вручил Полномочный представитель Президента РФ в Центральном Федеральном Округе Г.С.ПолтавЧенко.