Игорь Гафуров
ПАМЯТЬ СЕРДЦА
|
Известный хирург-кардиолог, директор НИИ сердечно-сосудистой хирургии одного из краевых центров Сибири Михаил Александрович Чулымов у себя в кабинете просматривал истории болезни пациентов, которым предстояло сделать операции на сердце.
Михаил Александрович заварил себе любимый чай из смеси краснодарского, грузинского и индийских сортов, налил его в большую чашку и поудобнее устроился в кресле. На столе лежали три истории болезни. За их скупыми строками он думал о людях, которым предстояло испытать всю сложность операций на сердце. Он ощущал волнение их родственников, которые доверили ему жизнь своего близкого человека. Все это накладывало большую ответственность, которой за многие годы практической работы он не позволял притупиться и которую постоянно прививал своим коллегам.
Михаил Александрович задумался. Он гордился своим институтом, именно в нем видел итог своей многолетней деятельности, с которым он приходит в текущем году к своему шестидесятилетию.
Он вновь вернулся к лежащим на столе историям болезни.
Трушкин Тимофей Яковлевич, 1907 года рождения. Ярко выраженная ишемическая болезнь с усиливающейся одышкой, нарастающими приступами стенокардии, прогрессирующим аортальным стенозом. Требуется протезирование аортального клапана и аортокоронарное шунтирование. Конечно, с учетом возраста больного, все-таки 78 лет, операция предстоит сложная.
Двое других больных помоложе — 1918 и 1921 годов рождения. Первому необходимо исправить межпредсердный дефект перегородки. Второму — протезировать митральный клапан.
Михаил Александрович вспомнил встречу с больными во время утреннего обхода. Он давно практиковал их в присутствии лечащего врача. Они позволяли ему разобраться с внутренним ресурсом больного.
Вначале посетили палату, где лежал Трушкин. Пожилой человек в халате и шерстяной спортивной шапочке на голове, согнувшись, одиноко сидел на краю своей койки. Посещению сопутствовал обычный в таких случаях разговор: самочувствие, настроение, аппетит. Однако внутренняя отрешенность и усталый взгляд больного, заставили его смешаться и прервать встречу раньше обычного.
Затем состоялись встречи с другими больными, прошла утренняя конференция, дальнейшие запланированные на сегодняшний день мероприятия. Это отвлекло его от утреннего обхода и позволило на некоторое время забыть посещение больных. Однако тревога оставалась.
"Трушкин, Трушкин…",— не переставал думать он. Где-то он уже слышал эту фамилию.
Пытаясь отвлечься, Михаил Александрович встал с кресла и подошел к столу заседаний, в центре которого находился макет нового лечебного корпуса института. Строители должны были сдать его к 40-летию Победы.
Семиэтажное красивое здание с одно- и двухместными палатами для больных, мощной реанимацией, занимавшей целый этаж, несколькими операционными залами и лабораториями, проект которого он долго согласовывал в проектных институтах Москвы, являлось его любимым детищем.
Вспомнилось, как десять лет назад во время посещения одной из германских клиник, где уже тогда делались уникальные операции на сердце, у него родилась мысль о строительстве подобной в Союзе. Обо всем этом Михаил Александрович рассказал вскоре на всесоюзном совещании хирургов в Белгороде. Присутствовавшие на совещании руководители Министерства, а в дальнейшем и руководство края поддержали инициативу о развитии строительстве современного лечебного корпуса. И вот сейчас его мечта сбылась. И вдруг его словно обожгло. Он вспомнил где раньше мог видеть этот усталый взгляд. Вспомнил и вороненый ствол винтовки, направленный прямо ему в голову. А рядом дрожащий Андрей Зверев, его сослуживец, без ремня и шапки, в порванной гимнастерке, с лицом перепачканным грязью и кровью.
Это было на белгородчине после первого в его жизни сражения на берегу маленькой речушки. Здесь их полк принял бой за село, которое несколько раз переходило из рук в руки. На третий день немецкие танки вышли на их артиллерийскую батарею, которая неделю назад пополнилась новобранцами из Сибири. Среди них был и он с Андреем.
Стоял страшный грохот. Серые как пыль танки двигались уверенно преодолевая попадавшиеся на их пути овраги. Уже были видны медленно вращающиеся башни и змеиные жала пушек, которые периодически плевались яркими огоньками. Один два, три …. машинально стал считать Михаил. Танков было двенадцать. У Михаила учащенно билось сердце, он ощутил ледяной холодок на спине. От напряжения стали трястись коленки. Хлесткий удар в спину привел его в чувство.
— Не дрейфь, — крикнул командир орудия Петренко, — Следи за снарядами.
Уже с первого выстрела один из танков задымился. Почти одновременно загорелся и второй. Остальные стали разворачиваться и поползли назад. Так была отбита первая атака.
Михаил устало опустился на бруствер окопчика, вытянул длинные ноги. С усталостью пришло спокойствие. На лафете пушки сидел Петренко. Тут же расположились и остальные бойцы, все молчали.
Однако затишье продолжалось недолго. Воздух потряс вой пикирующих самолетов.
Бомбы со скрежетом падали на батарею, уничтожая все вокруг. Михаил упал на дно своего окопчика и руками закрыл голову. Он ощущал дрожание земли, чувствовал гарь раскаленного воздуха, содрогался от каждого удара твердой глины падавшей на его тело с бруствера окопчика. Ему казалось, что это осколки бомб впиваются в его молодое жаждущее жизни тело.
Еще более страшная картина представилась Мишке, когда он наконец выбрался из своего окопчика. Он увидел опрокинутую пушку со щитом искореженным осколками и под ней командира. Под кустом боярышника лицом вниз неподвижно лежал боец, в метрах двух от него пытался подняться другой. Кругом валялись разбитые ящики из-под снарядов. Пушка, что находилась справа, оказалась цела, но вокруг нее никого не было. Внезапно появился политрук Сметанин с автоматом за спиной: "Ну как, земляк, живой, выдержал?" — кликнул он в Мишкино лицо, — "молодец, собери всех кто остался жив, помоги раненым. А я — к соседям". Политрук сгибаясь, побежал к орудию. Михаил стал помогать Петренко, пытаясь вытащить его из-под орудия. На помощь пришли еще двое бойцов. Вместе они осторожно усадили командира на расстеленную плащ-палатку.
"Танки на батарею", — вдруг раздался чей-то пронзительный крик. Мишка встал и с непонятным безразличием направился к орудию. Раздался оглушительный грохот, из глаз посыпались искры, взрывной волной его ударило об одиноко стоявшее дерево, и он потерял сознание.
Очнулся Михаил на берегу небольшой речушки. Вместе с Андреем Зверевым сидели они прижавшись друг к другу под невысоким обрывом у самой воды. Страшно ломило голову и грудь, не проходил звон в ушах. Моросил дождь. Серую воду реки рябили пронзительные порывы ветра.
"Эй, кто там внизу?", — услышали они чей-то грозный голос. Наверху на самом обрыве стояли четыре бойца с винтовками. "А, дезертиры", — продолжал тот же голос, — "живо поднимайтесь наверх". "Что вы здесь делаете?" — спросил невысокого роста боец с петлицами сержанта, — "сбежали с боя. Становитесь к обрыву". Солдаты передернули затворы.
Только сейчас до Мишки дошло, что их собираются расстреливать. От обиды из глаз брызнули слезы.
Сержант поднял руку и в это время раздался чей-то уверенный возглас: "Отставить!" Михаил поднял глаза. Он увидел среднего роста офицера с двумя стоящими за спиной солдатами. "Что происходит, сержант?", — спросил офицер. "Выполняем приказ члена военного совета армии, товарищ батальонный комиссар, ловим и расстреливаем дезертиров", — ответил сержант.
Офицер снял шапку. Почему-то он был в шапке, хотя до холодов оставалось еще далеко, медленно достал из кармана брюк белый не вяжущийся со всей обстановкой платок и стал вытирать лысую голову. Потом подошел к Михаилу, Андреем и стал их внимательно рассматривать.
"Откуда вы?" — спросил офицер. "С батареи капитана Тыликова", с трудом выдавил Мишка и не узнал свой голос. Офицер молчал, о чем-то думал. "Когда вас призвали?", — вновь спросил он. "Мы на батарее семь дней", — ответил Михаил. Офицер помолчал. Потом отдал приказ сержанту: "Отведите их в штаб полка, там разберемся".
"Повезло вам парни", — сказал сержант по дороге в штаб, — "это комиссар нашего полка Трушкин, он разберется и в беде не оставит.
В землянке, куда их привели, было еще трое таких же как он с Андреем молодых солдат — растерянных с измученными лицами, в оборванных гимнастерках и телогрейках, покрытых грязью и кровью.
А батальонный комиссар полка в это время вел жаркий спор за их жизни с начальником политотдела дивизии.
"Ладно, Трушкин", наконец приказал начальник политотдела, "выясни, как они вели себя в начале боя и подготовь мне рапорт".
Утром задержанных отпустили и отправили в свои подразделения. Никто больше не напоминал им о случившемся. Никто не упрекнул. Только политрук отвел его в сторону и сказал: "Те два танка, которые были подбиты в начале боя решили вашу судьбу. И конечно батальонный комиссар. Он поверил вам. Не подведите его".
После этого боя Михаил с Андреем участвовали во многих боях. Сдружились. За битву на Прохоровом были награждены медалью "За отвагу!". Вместе дошли до Чехословакии.
После войны Михаил закончил медицинский институт, работал участковым, главврачом в таежных районах Сибири. Постепенно вырос в крупного ученого, возглавил научно-исследовательский институт кардиологии. Михаил Александрович опять сел в кресло. "Невероятная встреча!" — подумал он, — "Скажи кому, не поверят!" И вот теперь ему предстояло делать операцию человеку, который спас ему жизнь.
Первое желание было пойти в палату, напомнить о себе, поговорить с комиссаром. Однако подумав, Михаил Александрович решил эту встречу отложить на завтра.
После утреннего совещания Михаил Александрович еще раз в деталях разобрал предстоящую операцию, возможные осложнения и состав бригады специалистов, которые будут ее выполнять. На какое-то мгновение у него даже возникла мысль поручить ее провести одному из своих учеников.
Он также отказался от встречи с больным, поскольку понял, что сейчас перед операцией она не добавит сил больному, да и ему самому эта эмоциональная встреча вряд ли пойдет на пользу.
В назначенное время Михаил Александрович направился в операционный зал. В вестибюле он заметил троих родственников больного — женщину и двух молодых высоких мужчин, как выяснилось потом дочь и внуков больного.
Операция шла по обычному хорошо разработанному плану. Команда врачей, анестезиологов и медсестер, как всегда работала слажено, выполняя требуемые действия по движению его губ и глаз, что позволило четко выполнить первую часть операции, укрепило уверенность в ее благополучном завершении.
Затем приступили к коронарному шунтированию. И в этот момент началось незапланированное. Сердце больного вдруг начало судорожно дергаться, вздрагивать и замирать. Затем — остановилось. В практике Михаила Александровича такие случаи бывали, и он известными методами стал запускать работу сердца. Он пытался напрямую массировать его руками. Ассистенты быстро подключили дефибриллятор, но сердце молчало. Михаил Александрович вновь стал массировать его руками, понимая что сейчас отсчет жизни идет на секунды. "Ну же, комиссар, родной помоги. Давай, давай", — шептал он, не сводя глаз с сердца больного. Все было тщетно. Оно не работало. "Вот и конец", — горестно подумал Михаил Александрович, держа сердце в руках, — "не смог я вернуть долг комиссару. Это только в книгах бывает все хорошо. В жизни все иначе". От бессилия ему хотелось выть как тогда на фронте. И вдруг свершилось чудо. Он ощутил робкий толчок. Потом еще один и еще … словно раненная птица почувствовавшая высоту, сердце начало работать.
От пережитого Михаил Александрович ощутил страшную усталость. Глазами дал команду ассистенту продолжать операцию. Сам же буквально упал на стул стоявший у стены в операционной. Спустя некоторое время, пересилив себя, подошел к операционному столу и стал наблюдать за ходом операции.
Когда операция закончилась Михаил Александрович, ссутулившись, вышел в вестибюль. Привычно глянул на висящие на стене часы. Без пятнадцати три. Значит, операция длилась четыре часа сорок пять минут. Он увидел тревожные, ожидающие глаза родственников больного. Подошел к ним. "Все нормально, будет жить", — сказал и улыбнулся им своими большими красивыми глазами.
|
|