В наше непростое время поэтам нередко приходится доказывать, что они поэты. Книжные магазины встречают их оскорбительными объявлениями: "Поэзию не берём". Но не писать стихи настоящий поэт не может, а что до поэзии — так она сама берёт нас всех в плен. Поэзия неуничтожима!
***
Ты спрашиваешь, в адресном столе,
где я живу? Да просто — на земле.
Найди в лесу ручей и вдоль него пойди,
и приведет тебя он к моему порогу,
но будь внимателен, не угоди
к хозяину тайги, в его берлогу!
Иль в гору Медную, к самой Хозяйке
не заглядись на Каменный цветок…
Где я живу? Попробуй, угадай-ка!
Иди не к устью — поищи исток.
Спроси подснежник — где, в какой я сини?
Вставай пораньше, вовсе не ложись…
Испей водицы из следа лосиного —
не станешь лосем, но полюбишь жизнь.
Себя сама я больше не вмещаю.
Горстями раздаю — успею ли раздать?
Нет, скорой встречи я не обещаю.
Прочти мои стихи — работа небольшая.
Всю землю обойди — от края и до края…
Точнее адреса тебе не смогут дать.
ПРИЗНАНИЕ
В Москву — столицу нашей Родины
я уезжала от любви своей,
от ненаглядного Урала
в семнадцать лет
я уезжала.
Я так была душой богата,
в себя вобрав Урала свет!
Но Грановитая палата
о том еще не знала, нет.
Лежали в чемодане шишки
и яшма — камешек цветной…
Махал мне долго лапой мишка,
и вслед бежал ручей лесной.
Я уезжала, уезжала…
Но, уезжая, так сказала —
и, умирая, так скажу:
"Урал, тебе принадлежала,
Урал, тебе принадлежу!"
***
В булыжниках — порой алмазы
таятся… Если расколоть
непримечательную плоть —
зажмуриться придется сразу,
как если бы пригоршню звезд
в подарок ангел нам принес!
Так редко и всегда нечаянно
в разломах жизни роковых
находим вдруг алмазы тайные…
Присмотришься: да это стих!
***
И даже если расточать я буду
свои сокровища и день, и ночь —
лежать им неразобранною грудой,
и муравьи не смогут мне помочь.
Не утащить им, что ни говорите,
ни змеевик, ни друзу хрусталя,
и ни дождя сверкающие нити,
которых не смогла впитать земля.
И все, еще не читанные, книги,
и замыслы — как яблони в цвету,
и тронутые ржавчиной вериги,
что я нашла в заброшенном скиту.
Стрелу, что отвела от сердца друга,
ее схватив за оперённый хвост,
и шали той, что потеряла вьюга,
и тех цветов, что рисовал мороз…
Да разве я припомню все, что было,
что даже не пыталась я хранить,
но что само всю жизнь меня хранило
и вдаль вело, как Ариадны нить?
Сокровища копить? Пустое дело!
Раздать их все?.. Да, я пыталась, но
и малость та, что расточить успела,
ко мне в стихах вернулась все равно!
Поэт не может обнищать, не может!
На пир любой, в любые времена
придет он, пыли горсть на стол положит —
и засверкает золотом она.
Ну, и куда ему, скажите, деться?
Монеты делят все, увлечены тщетой…
А он покинет мир с голодным сердцем,
земною не насытясь красотой.
***
Был игрушкой любимой глобус.
Я рассматривала материки,
океанов касалась — и робость
замедляла движенье руки.
Я ведь чувствовала: там — бездна.
Что про бездны могла я знать?
Все считали, что это полезно —
тихо с глобусом пестрым играть.
Никому не мешает девчонка,
что-то даже при том узнает…
Гималаев неровная кромка
рук не режет, Сахара — не жжет.
Но, со шкафа упав, — раскололась
эта радость, и вскрикнула я,
"Что ты плачешь? Всего-то лишь — глобус!"
Я сказала: "Нет! Это — Земля!"
Новый глобус не трогая даже,
я росла…
… И я знаю: поэт —
это тот, кто осветит однажды
вспышкой сердца — крушенье планет.
***
Детство. Темень ранняя. Морозы.
Синий след на голубом снегу.
Сено — первые невянущие розы,
мной увиденные — в сердце берегу.
Я ведь роз не знала настоящих
очень долго…И была война…
Клевер, пахнущий так розово-пьяняще,
что в снегах — мерещилась весна.
Грозно, ярко, необыкновенно
в Златоусте начиналась жизнь.
Первый акт судьбы. Букеты сена.
Звездами исписанная высь.
Впереди — стихи… Поездки…
Выступленья…
Это вовсе не было игрой.
Вечный труд — и розы, что порой —
в юбилей — дарили мне на сцене…
Всё поэзией пропахло, словно сеном
детских, скудных, незабвенных дней…
Разве я забуду эти зимы,
звездами исписанную высь?
Впрочем, это всё — невыразимо.
Глажу кошку, вспоминаю рысь
где-то, в малахитовом лесу.
… Снег безбрежный… Сено на возу…
***
Мы ливня подождем
и молнии зеленой,
чтоб розовым дождем
осыпались пионы,
чтоб на ходулях сад
бежал и спотыкался,
чтобы ручей был рад
течь у грозы сквозь пальцы…
Сбегала я с горы,
в грохочущем потоке,
бессмертна до поры,
хоть был потоп жестокий.
И камешки неслись,
ручей их мыл сердито,
откуда-то брались
средь гальки — хризолиты.
Выхватывала их
я на бегу, с восторгом…
А после — грохот стих,
он был совсем недолгим.
А после — синева.
Господь убрал кресало.
Примятая трава
победно воскресала.
И долго я еще
под радугой стояла.
И лес был освещен
оранжевым и алым.
И Златоуст лежал
шкатулкою Бажова,
и все мне предлагал —
агат, гранат, опал…
Но выбрала я Слово!
***
Вот и солнечные зайчики
задрожали на стене…
До чего они приманчивы —
как Жар Птицы в детском сне!
Разве жизнь такая трудная?
Я не замечаю, нет,
я вожусь с камнями, рудами,
я целую самоцвет.
Брат мой названный, Данилушка,
ты в трудах мне помоги!
Я души своей не милую,
не чураюсь я пурги,
и чащёбы буреломные
стороной не обхожу,
строчки чистые, укромные
я на торг не вывожу.
Стать не рвусь я знаменитою,
никакая не "звезда",
но осколок малахитовый
на столе моем — всегда.
Не настырная, но смелая,
не сверну с тропы я вбок,
и еще, быть может, сделаю
я свой Каменный цветок.
Будет он стоять на скатерти,
пусть в работе я сгорю,
но его отцу и матери
и Отчизне подарю.
Не в чести слова высокие,
их шепчу не напоказ
вам лишь, сосны одинокие,
не сводя с Урала глаз…
***
Кто сказал, что можно жить без родины?
И не думай. Дня не проживешь!
Разве чучело на огороде я,
безразлично плачущее в дождь?
Нет, конечно, нет! Я не такая!
И такой не стану никогда.
Если слезы по щекам стекают,
значит, это — слезы, не вода.
Я дышу прозрачною любовью,
словно горным воздухом, во сне,
и леса приходят к изголовью,
одеяло поправляют мне.
Вот спасибо! Я давно не знаю
материнских ласковых забот,
может, потому к лесному краю
сердце птахой сиротливо льнет.
Хорошо укрыться небосводом
и лежать пред тем, что любишь, ниц.
Ледяная чистая свобода —
и звезда на кончике ресниц.
Двойное Рождество
По синему снегу
в сияньи лучей
лисица струится,
как рыжий ручей.
А мышки-полевки
запрятали ловко
новехонький месяц
в нору, как подковку.
И гномы, с иголочки
пышно одеты,
танцуют под елочкой
самоцветной…
Так где ж я сейчас?
И в лесу, и в столице,
старинная сказка
все время двоится.
Вот мне на Тверской
подмигнул снеговик —
и я в Златоусте,
уже через миг!
Родимой Заречкой
тихонько пройду,
на каждом крылечке
оставлю звезду.
И вновь — на Манеже,
на площади Красной…
Блаженный заснежен.
Лик Иверской, ясный,
волшебней волшебного фонаря…
Никто не отнимет
святынь у меня.
***
Бестрепетно вхожу я в чащу,
там ночи — места нет,
день расплескал себя, как чашу,
и всюду, всюду — свет…
Играют тени на дорожке —
кто расстелил здесь шелк?
Не помнит ничего о рожках
и ножках серый волк.
На ствол поваленный присяду.
Кукушка мне сто лет
сулит рассеянно…Я рада.
А почему бы нет?
Беззвучен колокольчик синий:
в нем дремлют близь и даль…
Не тяжелее, чем корзина,
моя печаль.
А что в корзине? Хлеб положен!
Иди, пытай судьбу!
Листочек желтый так надежно
прилип к грибу,
как будто маленький масленок
ему сам — друг…
И никаких-таких потемок,
светло вокруг!
Спущусь в овраг, взгляну пытливо:
не мрак ли там, на дне?
А там — ручей звенит, счастливый,
бежит навстречу мне…
***
Раньше — в лес ходили за малиной
мы, к неудовольствию медведей,
и была дорога эта длинной
и нелегкой — ведь идем, не едем!
Бурелом, какие-то болота,
скалы — в общем, удовольствий много!
Но малины все-таки охота,
вот и шли, дорога — не дорога!
А сейчас, почти у всех — участки,
сортовая крупная малина…
Но какое это было, все же, счастье —
к дикой сладости идти дорогой длинной!
Ягоды, быть может, залепушки,
но оса кружит, не отставая,
гусеничка-землемерка в кружке
мостик делает, как выбраться, не зная.
Листиком ее подцепишь ловко —
и высаживаешь: "Ваша остановка!"
Как не вспомнить, как не улыбнуться!
В те края нам больше не вернуться.
Говорят, что от такой печали,
детских наших голосов не слыша,
даже лакомки-медведи заскучали,
вовсе аппетит пропал у мишек…
Очень может быть. И мы скучаем.
Сказке на "Ау!" — не отвечаем…
***
Все где-то задержались.
А день-то декабрьский —
короткий, как заячий хвостик…
Вот мы в сумерках с кошкой и развлекались:
ходили друг к другу в гости,
то я к ней — на печку,
то она ко мне — на кровать…
А потом мы с ней в шахматы стали играть.
Кошке было лет пять,
и мне тоже — пять.
Играть в шахматы мы не умели,
просто двигали фигурки, как хотели.
Белою лапкой трогала кошка
черного коня.
И я, подумав немножко
и полную невозмутимость храня,
передвигала сразу две королевы,
одну — направо, другую — налево,
тем изумляя царственных особ.
А кошка
хвостом офицера — хлоп!
Слона, конечно, она не заметила.
А я ей как раз слоном и ответила!
Так и ходили — налево, направо,
то — по прямой, то — по кривой…
Кто нам запретит? Наше право!
А окна все гуще наливались синевой…
Мы играли в шахматы,
а сумрак играл — в нас.
От темноты и одиночества Бог упас.
А потом в дверной скважине повернулся ключ —
и вошел отец, светлый, как луч,
а за ним и мама, а за ней — и сестра…
"Это было недавно, это было вчера", —
эту песню любила мать напевать,
склоняясь над пяльцами с иголкой в руке…
И полвека прошло.
Никого со мной нет.
Больше с кошкою в шахматы нам не сыграть…
Но я шах и мат объявляю тоске.
Из замочной скважины хлынет когда-нибудь свет,
и откуда-то, из разорванных туч,
снова выйдет отец, светлый, как луч,
а за ним — и мама, а за нею сестра…
"Это было недавно, это было вчера".
Президиум и Правление
Московской городской организации
Союза писателей России
сердечно поздравляют
известного русского поэта
Светлану СОЛОЖЕНКИНУ
с юбилеем
Дорогая Светлана Львовна!
Желаем Вам крепкого здоровья,
хорошего настроения и новых стихов!
|
|