Геннадий Карпунин
С ТИХОЙ ГРУСТЬЮ
|
В ОПТИНУ ПУСТЫНЬ
За окном вновь дорога, селение,
Необъятная синяя ширь,
Где-то там, за холмом, в отдалении
Затерялся седой монастырь.
А на поле, где клевером пенится,
Где так розово и бело,
Бутафорская птица-мельница
Уронила своё крыло.
И берёзы — как есть артистки —
Хороводят почти наяву…
Это всё мне и больно, и близко,
То, что родиной я зову;
Чем живу, восторгаюсь и мучаюсь,
И за что умереть готов.
Здесь любая избёнка дремучая
Мне дороже, чем свет городов.
Я не знаю, быть может, вы видели —
Уголок, где царит благодать?
Не скорбели бы местные жители?
Не рыдала бы чья-то мать?
Но сегодня такое небо —
Ах, такое! — что через край…
Если есть та страна, где я не был,
А в стране той — заветный рай,
Что ж, пусть кто-то,
с молитвой пред Богом,
Бросит якорь на том берегу,
Только я и за смертным порогом
Без России никак не смогу.
***
Дождь по листьям, как по клавишам,
Мне отстукивал танго,
Ну а ты куда-то шла, спеша,
Соблазнительно легко.
Каблучки призывно цокали,
Словно в них был весь секрет,
И поглядывали щёголи
Этим каблучкам вослед.
И с мальчишескою шалостью
Лишь насвистывали в такт…
Впрочем, может быть, за давностью
Это было всё не так.
Может, кое-что пригрезилось…
И твой зонтик голубой…
Но ручьи бежали весело
По асфальту за тобой.
Ну а ты куда-то шла, спеша,
Соблазнительно легко,
И по листьям, как по клавишам,
Дождь отстукивал танго.
ПАСТОРАЛЬ
Этот город не мой. Этот город чужой.
Да и люди в нём тоже чужие.
Я пойду налегке, но спокойный душой,
Где под небом просторы большие.
По-другому там солнце с зарёю встаёт.
И заходит оно по-другому.
Там навстречу ко мне, кто-то так же идёт,
Как и я, лишь надеждой влекомый.
Там не будет рекламы громад-городов.
Там живут без претензий и проще.
Там на зорьке пастух гонит стадо коров
За рекой, у берёзовой рощи.
Верю, сбудется всё. И наступит оно —
То нехитрое счастье людское,
И старушка в избе, распахнув вдруг окно,
Осенит меня молча рукою.
***
Как глубокая скорбь маска жёлтой луны.
Ветер вновь закрутил на дороге шарманку.
Я такой же, как он, из бунтарской страны,
Душу вывернул бы, если б мог, наизнанку.
Я бы очень хотел научиться терпеть
И потерю родных, и друзей, и невзгоды.
Ну, а если больным, не дай Бог, умереть, —
На высоких горах из хрустальной породы.
Я бы очень желал не случайно прожить,
Разбиваться бы в кровь для короткой удачи.
И заветную песнь до заката сложить,
И найти бы ответ нерешённой задачи.
Мне б проснуться вчера, лет на двадцать назад,
И упасть бы лицом в материнские руки;
Если в силах Господь, ну, хоть раз оказать,
Хоть один только раз мне такие услуги,
Я бы в вечном долгу оставаться не смог,
Как Иосиф за ним я б пошёл на Голгофу,
Чтобы там, на горе, сняв терновый венок,
Плащаницей укрыть окровавленный профиль.
Как глубокая скорбь маска жёлтой луны.
Ветер клонит к земле гроздья спелой рябины.
Я такой же, как он, только мучают сны…
Мама красным платком укрывает седины.
***
Меня учили в средне-русской школе,
От русской школы отучая рьяно,
Вливая в кровь остатки алкоголя
Апологетов Бедного Демьяна.
Не разбираясь в ресторанном деле,
В аперитивах, зомби, прочих шрабах,
Как азбуку я изучал на теле
Татуированном абракадабру.
Как жеребёнок, не познавший вымя,
Глотал я воздух жадными губами,
Когда шпана, с ужимками блатными,
Нас, первоклашек, сталкивала лбами.
Я верил в лучшее, как инок в Бога,
Хоть многим, да и многому, не верил:
Так за версту, чтоб выйти на дорогу,
Инстинктом лишь капканы чуют звери.
Теперь я верю, даже под завязку, —
В слова, что между строк, в неонауки,
И в мужиков — в их сорванные связки,
В натруженные за баранкой руки;
Виниловой пластинке на "Спидоле",
В загробный мир и Новому Завету…
И пусть меня учили средне в школе, —
Свои прошёл я университеты.
К ЖЕНЩИНЕ
Эти розы увянут не скоро,
Потому что от сердца они.
А завянут — прошу, без укора, —
Ты хоть память о них сохрани.
В жизни много невзгод и падений,
Только счастья, увы, не дано:
Ходит-бродит средь русских селений
Недоступное людям оно.
Может, тихо, уже на закате,
Полог сердца открыв твоего,
Вдруг попросит войти Христа ради,
Всё равно ты не впустишь его.
Позакроешь все окна и двери
И погасишь, конечно же, свет,
И сама ненароком поверишь,
Что тебя в этой комнате нет.
Тихо плача за тоненькой шторой,
Ты украдкой посмотришь в окно,
И, увидев цветы у забора,
Ты не впустишь его всё равно.
Ну а ночью, в подушку рыдая,
Свет включив, распахнувши окно,
Ты захочешь, судьбу проклиная,
Чтоб к тебе вновь вернулось оно.
Эти розы, бордовые розы
Ты, пожалуйста, их забери…
У забора, у старой берёзы,
Королевские розы "Гран при"…
***
Ночь. Глубокая ночь. И никто не тревожит.
И уже отскандалил за стенкой сосед.
И жена его, точно извозчичья лошадь,
Позабывшая нежность за давностью лет.
Из распахнутой форточки тянет прохладой,
Месяц ткет паутину из веток осин.
Эту ночь принимаю я словно в награду,
С двойником оставаясь один на один.
Вот он мне подмигнул из окна, что напротив.
Отодвинул стакан. Закурил, как и я.
Вот он молча привстал. Вот задумался вроде,
Тщетно силясь проникнуть за грань бытия.
В эту нервную ночь, в эту звездную россыпь
Мы молчим с ним как будто наперегонки,
Задавая друг другу немые вопросы,
В темноте отмеряя по кухне шаги.
И когда мы докурим с ним все сигареты,
Ночь начнет отступать в сероватую мглу,
Он, размытый бессонницей, тихим рассветом
Черной веткой в меня стеганет по стеклу.
|
|