Александра Королева
«КАК ОГОНЬКИ...»
|
"Французские лирики XIX века в переводах Светланы Замлеловой". — М., "Художественная литература", 2010.
ОТКРЫВАЯ ЭТУ КНИЖЕЧКУ карманного формата, изданную в Год Франции в России, невольно подумала: не страшно ли было неизвестной переводчице браться за такой труд? Ведь избранные ею поэты: Виктор Гюго, Альфред де Мюссе, Шарль Леконт де Лиль, Шарль Бодлер, Поль Верлен, Тристан Корбьер, Альбер Самен давно переведены, в свою очередь, поэтами с громкими именами — И. Тургенев, А. Апухтин, В. Брюсов, Вс. Рождественский, М. Лозинский, Ин. Анненский… Их переводы вошли в антологии, изучаются, как образцы переводческой культуры, в университетах…, но в том-то и интрига. Ведь, судя по всему, молодой автор намерен был сказать свое веское слово, т. е. не вполне согласен со своими, так сказать, старшими товарищами по перу.
Как составляется книга-малютка, как выбираются те или иные стихотворения для столь камерного издания — тайна великая натуры творческой. Но ведь и сами по себе переводы — занятие для утонченных натур, если только оно не поденный труд для них. А для Светланы Замлеловой уже точно не единственно возможный хлеб. Она — писатель, а по образованию — музейный работник, психолог. Одна профессия помогает ей со знанием дела углубиться в исторический материал, другая — окунуться в глубины человеческого сознания, третья виртуозно распорядится словом.
Слова, слова, вы как огоньки в степи… Огоньки эти способны высветить такие закоулки души, что читатель, обращаясь к слову, доверяясь переводчику, способен испытать благодарность тому, кто выстроил для него столь чудесный мост через века, приблизив родственную душу. Как это происходит? Тут, в переводчике, проверяется умение точно формулировать чужие мысли, сказанные на не родном ему языке, но всполохами пожара обжегшие, прежде всего, его душу или, наоборот, умиротворившие ее. Пленительное это занятие сверять с личными переживаниями, со своей натурой и характером другую личность, тем более отстоящую от тебя более чем на сотню лет назад…
Принимаясь читать ее переводы, с сомнением положила рядом фолиант, издания 1977 года. Сравниваю. Вот "Альбатрос" Ш. Бодлера в переводе В. Левика: "Временами хандра заедает матросов, / И они ради праздной забавы тогда / Ловят птиц океана, больших альбатросов, / Провожающих в бурной дороге суда…".
Перевожу взгляд на книжку-малютку 2010 года, труды С. Замлеловой, то же стихотворение, но начало звучит иначе: "От плаванья устав, порой забавы ради / Поймают моряки огромных белых птиц, / Что рядом с кораблем летят вдоль водной глади — / Бесстрастных спутников, не знающих границ…" Чувствуется иной ритм. И только дочитав оба перевода до конца, понимаю, как нарастает страсть во втором переводе и как бесстрастен остается и монотонно ритмичен, словно, качаясь на морских волнах, В. Левик — предшественник С. Замлеловой: "Так, поэт, ты паришь под грозой в урагане, / Недоступный для стрел, непокорный судьбе, / Но ходить по земле среди свиста и брани / Исполинские крылья мешают тебе". Перевел, словно, констатировал и… успокоился. О, нет, такая смиренность С. Замлеловой не по душе, она неистовствует: "Так и с тобой, поэт! Гремит твой голос вещий, / Ты с бурями знаком, тебе неведом страх. / Но изгнанный с небес — ты чернью обесчещен, / И крыл твоих удел — лишь путаться в ногах". Мысль, ради которой было написано стихотворение, мне показалось, тут звучит сильнее, мятежнее.
В стихотворении Ш. Бодлера "Человек и море", в котором говорится о двух стихиях — душе человека и, подобной ей, бескрайней морской душе, и о сердечном к ней устремлении человека, поэт, насытившись аллегориями, приходит к выводу и вот как его излагает В. Левик: "Но вам не развязать сурового заклятья: / Сражаться насмерть вам назначила судьба; / И вечный ваш союз есть вечная борьба. / О, близнецы-враги! О, яростные братья!"
Куда лаконичнее С. Замлелова: "Но никогда вам не сомкнуть объятья — / Меж вами ненависть который век подряд, / И примиренья голос вами клят. / О, вечные враги, о, злые братья!" Ни капли академизма, ни капли стремления затушевать свою личность. Словно амазонка, открыта ветрам и стрелам, но бесстрашная и несгибаемая со щитом из ярых слов.
Читаю "Мерзкий пейзаж" Т. Корбьера в переводе С. Замлеловой: "Над развеянным прахом опять / Похоронного звона волна. / Чтобы ночь кое-как скоротать, / Червяков пожирает луна. / Где-то проклятый спит домовой, / Ухмыляется злобно чума. / А в зловонной траве луговой / Зайца-знахаря спрятала тьма. / Мертвецов панталоны и блузки / Разложила сушить Трясогузка. / Смотрит солнце волчье вниз, / Как малютки смердящие жабы / На грибы вскарабкались, дабы / Заунывный пропеть вокализ".
Но для Бенедикта Лившица это всего лишь "Скверный пейзаж", т. е. плохой, но еще не мерзкий, а между тем, смотрите: "Песок и прах. Волна хрипит и тает, / Как дальний звон. Волна. Еще волна, — / Зловонное болото, где глотает / Больших червей голодная луна. / Здесь медленно варится лихорадка, / Изнемогает бледный огонек, / Колдует заяц и трепещет сладко / В гнилой траве, готовый наутек. / На волчьем солнце расстилает прачка / Белье умерших — грязное тряпье, / И, все грибы за вечер перепачкав / Холодной слизью, вечное свое / Несчастие оплакивают жабы / Размеренно-лирическим "когда бы". Только ли все скверно тут? Не отвратительно ли, не мерзко ли?
Вообще, сравнивать поэтов-переводчиков — занятие неблагодарное и не мое это дело. И читатель, бывает, что читает по-разному. Одному нравится одно, другому другое. Все люди разные, нет одинаковых и одинаково воспринимающих поэзию, тем более. Есть особенности личности. Есть и особенности восприятия слова. Наконец, есть разный, человеческий опыт. А еще, думается, Время — дни нашей жизни сами по себе диктуют стиль перевода… Ну, когда это творец был совершенно свободен? Спорный вопрос. Он зависим всегда: от доминирующей в данный период времени, но чуждой его натуре традиции, от личных устремлений, от существующей на тот момент цензуры, от моды, наконец... А уж сравнивая издания 1977 года и 2010, тут, кажется, комментарии излишни.
Читала С. Замлелову, а мне слыша
лись то Северянин, то Гумилев и даже… Кольцов. Ее переводы… более русские, что ли, по темпераменту, по стилистике, по яркой словесной окраске. Но это оттого, что вышеназванные французские поэты явились предтечами русского символизма и влияние их испытали на себе многие наши поэты рубежа конца XIX — начала XX веков.
Не хочется утомлять читателя обилием сравнений. Главное сказано, пусть каждый, кто прочтет, сделает свой вывод.
|
|