Константин Ерофеев
ДЫМ. О фильме Алексея Федорченко "Овсянки"
|
Когда сотрётся лаковая проба.
Когда заглохнет красных криков гул —
Мы станем у берёзового гроба
В почётный караул.
Д.Маркиш. Синий крик
У директора разоренного бумажного комбината Мирона (Юрий Цурило) ночью умирает молодая жена. По традициям затерявшегося где-то на вологодчине финского племени мери умершую полагается кремировать и прах опустить в свинцовые воды реки. Об этом старинном языческом обычае знают все кругом — власти, соседи, знакомые. Знают и предпочитают не замечать. В печальном обряде Мирону нужен помощник. Им оказывается заводской фотограф со странным именем Аист (Игорь Сергеев). Сын спившегося мерянского поэта Весы-Всеволода (Виктор Сухоруков). С собой Аист повсюду таскает клетку с двумя птахами-овсянками.
Двое немолодых, потрепанных и помятых мужчин отправляются в печальное путешествие. В дороге они ведут пустопорожние разговоры, всего более напоминающие разговоры созревающих мечтателей-подростков в заплеванном подъезде. Эти разговоры меряне называют дымом. Здесь об этом говорят стареющие бессильные мужчины.
Пересказывать сию похабщину не готов. Да и бумага не все стерпит. Изобилующие в фильме интимные сцены также нарочито неприглядны. Пощупывания, подглядования, подсматривания без логического завершения.
Впрочем, деспотичный и бессильный Мирон, как выясняется из разговора, и свел жену в могилу. Кажется, к этому приложил руку и Аист. У них тоже была "любовь", но дальше подглядываний дело не пошло.
В чадном "дыму" добираются до берега реки. Там из черенков лопат сооружают некое капище, где и кремируют супружницу Мирона. Поливая костер водкой... При этом Мирон и Аист демонстрируют невозмутимое спокойствие. То ли все им так осточеретело, то ли актеры просто не играют, а запоняют собой кадр. Не играют еще нарочитее, чем адмирал из одноименного фильма и командир подлодки из картины "Первый после Бога", а с ними и немалое количество других российских актеров. А ведь здесь и любовный треугольник, и трагедия провода в иной мир любимой. Хорошо, это сыграть неподсилу. Но у костра-то можно было на лицах изобразить хоть какое-то подобие переживания, страсти? Нет, полыхает костер, гремит музыка. И два абсолютно бесстрастных апатичных актера. А, может, это самое безразличие — сверхзадача режиссера?
А как же языческая тризна? Ее справили у двух придорожных шалав. Кажется, дело опять обошлось пощупываниями и "дымом". А на утро внедорожник, протаранив ограждения моста, падает в пучину реки. Закадровый голос то ли языческого начетника, то ли суфлера провинциального театра объясняет, что, де, овсянки, вырвавшись из клетки, поцеловали водителя Мирона в глаза. Упав в реку, он сразу же встретил там супругу. Аист же нашел на дне печатную машинку, которую когда-то утопил там его пьяница-отец. И на боках речных рыб отстукал сию печальную повесть...
Я так понял, что хоронят не жену Мирона, а саму Россию. Хоронят ее опустившиеся, испившиеся подданные. Те, кто не могут оплодотворить женщину и взрастить пшеницу, убрать улицу и возродить родной завод. Все знают, что она умирает, что ее уже везут, чтобы сбросить в мутную Лету. Но бесстрастно и отстраненно наблюдают за этим. Как молодой гаишник в фильме, проверивший внедорожник-катафалк и отпустивший его дальше. Как мерянский юноша, словно Харон, правящий лодку-катафалк. Чтобы совсем уж не осталось сомнений режиссер безжалостно показывает заброшенные поселки, заросшие поля, разрушенные заводы. Даже люди в них на глазах у зрителя исчезают, растворяются.
Фильм получил в Италии приз "экуменического жюри". За столь общим названием стоит Ватикан. Так Рим, вечный город, посылает прощальный привет Риму Третьему. Уже умерла деревня, умирают заброшенные поселки и военые городки. Пока еще веселятся в чадном "дыму" мегаполисы Третьего Рима, не чувствуя простирающуюся к ним костлявую руку энтропии и тлена. Так веселились Содом и Гоморра за день до Суда.
Если Вы думаете, что в час, когда Третий Рим исчезнет, растворится в мареве, там, на Западе, будет великий праздник, Вы ошибаетесь. Они столетиями будут писать о нас оды и диссертации. Они будут справлять балы в стиле Наташи Ростовой. Они поставят на русской равнине величественный золотой голубец, украшенный смарагдами и яхонтами. И будут проливать над ним потоки слез. Крокодиловых.
А, может, стоит умыть лицо ледяной водой, выйти из облака чадного дыма? Укусить себя за руку, чтобы очнуться наконец.
|
|