Светлана Замлелова
ВОЛЬНОЕ РУССКОЕ СЛОВО
|
Елизавета ЗОРИНА. "Бунтовщица". — М.: ИД "Пегас": ИД "Ваш полиграфический партнёр", 2011.
В современной литературной критике утвердилась, на первый взгляд, странная, но совершенно закономерная, при ближайшем рассмотрении, мода на сравнения. Желая похвалить ли, обругать ли автора, критик первым делом скажет: "Похоже на Чехова… Или на Достоевского". Из чего может следовать решительно всё, что угодно: и то, что "автор свято хранит традиции великой русской литературы", и то, что автор попросту эпигон. Приём этот, вероятно, представляется литературоведческой братии весьма ловким и умелым, да он, возможно, и был бы таковым, если бы основывался на действительном анализе, а не на голословных заключениях, которые всегда суть первый признак непрофессионализма. То, что все мы вышли из "Шинели", поняли ещё два века назад, а потому и кичиться тут нечем, и ругать совершенно не за что. Правда, сегодня литература разделилась на два лагеря: на вышедших из "Шинели" и на тех, кто, судя по всему, вышел из "120 дней Содома…" Маркиза де Сада. В то же самое время действительно талантливые и яркие книги остаются зачастую незамеченными…
Книга молодой московской писательницы Елизаветы Александровой-Зориной "Бунтовщица" не снискала восторгов модных критиков. А между тем этот небольшой по объёму сборник рассказов, сборник яркой, метафоричной прозы заставляет не просто восхищаться автором, но и смотреть на неё с ожиданием. Ведь первая книга Елизаветы Александровой-Зориной сделала бы честь иному маститому литератору.
Каждый рассказ Елизаветы Александровой-Зориной — это своеобразный призыв и плач. Автор зовёт за собой своего читателя и словно заранее сокрушается, что читатель не услышит этого зова и не пойдёт вслед за автором, потому что "на подъём куды тяжёл". Но по прочтении читатель непременно задумается о том, что же это всё-таки стало со всеми нами, почему мы променяли свободу и первородство на чечевичную похлёбку, на кружку пива и два патрона, почему даже не сытость, а едва заглушённый голод, какая-то полусытость стала нам дороже собственного достоинства, почему не стало у нас идеалов, почему, в отличие от дедов и прадедов, мы не можем оторваться от завалинки и почему, наконец, мы так измельчали.
У героини рассказа "Бунтовщица" — в прошлом детского врача Марины — "муж пьёт, сын — бьёт" (с. 57). Однажды Марина разговорилась с бродягами, облюбовавшими угол вокзальной площади. Здесь и бывший учитель, который отказался учить тому, во что сам не верит; и солдат, прошедший Чечню; и потомственный хлебороб, который хоть "сейчас в деревню, да житья нет" (с. 60); и чумазый мальчишка-попрошайка. Вся эта пёстрая компания из "бывших" — щемящий образ народа России, оказавшегося в один прекрасный день где-то на углу вокзальной площади, где-то на обочине жизни. "Надо только собраться, — взывает к бывшему солдату и бывшему учителю захмелевшая и только потому осмелевшая бывший врач Марина, — вместе мы сила, помните, что нет страшнее русского бунта!" (с. 60). В ответ ей кивают и даже изъявляют желание идти на Кремль. Но бывший врач не может исцелить, как не может научить бывший учитель, и воевать — бывший солдат. Стоит появиться представителям Власти — действующей и самой настоящей — как всеобщее воодушевление проходит, и бунтовщики начинают жалобно хныкать. Марину увозят в отделение милиции, где, как поговаривают, торгуют людьми, и Марина уже не хочет идти на Кремль. В отделении над ней смеются, пугая то "обезьянником", то УК. И, забавляясь её ужасом, предлагают, во искупление вины, вымыть милицейский УАЗик. Марина, дрожа от страха, возит грязной тряпкой по бамперу и колёсам, и, глядя на её унижение, хохочет Власть.
Характерно, что все персонажи в рассказе "бывшие" и только одна Власть и проститутки — настоящие. И когда в конце рассказа Марина, пробираясь тёмными улицами, возвращается домой, радуясь, что в отделении ей не подбросили наркотики, мысль о русском бунте — некогда "бессмысленном и беспощадном" — кажется нелепой и совершенно невозможной.
Не менее насыщен символами рассказ "Пой, Революция!", в котором рано осиротевшая девушка по имени Революция теряет себя в Москве. Если быть точным, отец девушки повесился в тюрьме, а мать сошла с ума. У Революции (как и положено революции!) необыкновенный голос, звенящий и завораживающий, она некрасива и неприметна, лишь только "красный рот был похож на кровоточащую рану" (с. 14).
Но что-то не так с Революцией, и даже мамино платье на ней — как спущенный флаг. И, в отличие, например, от другого обладателя волшебного голоса — Джельсомино — никто не хочет внимать Революции. Бабка награждает её за пение подзатыльниками, одноклассники крутят у виска пальцами, обобравший в Москве таксист давится от смеха. Чернявый мужичонко обманул Революцию и она, вместо сцены, пошла петь по углам и переходам. Но и отсюда, где, казалось бы, только и внимать Революции, её гонят. Гонит нищая, полуголодная, всё ещё не оставляющая надежду разбогатеть человеческая мелюзга, не могущая понять, что кроме как на Революцию надеяться им не на кого, и что брошюрки под названием "Как стать богатым", изучением которых занимается один из героев рассказа, пишутся вовсе не для того, чтобы осчастливить кого бы то ни было, а потому, что на них есть рыночный спрос.
Не нужна Революция проституткам — им и так хорошо. Её пение не интересно театру. Лишь дежурный в отделении милиции заслушался "волшебным голосом" Революции. Да и то… пристегнув её наручниками к стулу.
Поняв, что никому не нужна ни в провинции, ни в столице, Революция потеряла голос. Правда, как утверждает Елизавета Александрова-Зорина, "Революция и сейчас поёт глуховатым, хрипловатым голосом на площади трёх вокзалов. И, слушая её, бомжи плачут от жалости к себе" (с. 122). Единственные, кому оказался внятен пусть даже и хриплый голос Революции, это бомжи, то есть те самые люди, у которых нет вообще ничего — ни койки в углу, ни спального мешка, ни брошюры "Как стать…". А значит, именно бомжам нечего терять. Но бомжи — это не пролетариат, "единственный до конца революционный класс" (Ленин В.И. "Памяти Герцена"), и всё, на что способен деклассированный слой в своей симпатии к революции, Елизавета Александрова-Зорина блестяще отобразила в рассказе "Бунтовщица".
Быть может, Революция в платье, похожем на спущенный флаг, в самом деле, поёт где-то рядом с Ярославским вокзалом. И быть может, голос к ней ещё вернётся, и те, кто вчера крутил у виска пальцем, вспомнят, что при 300% прибыли "нет такого преступления, на которое он (капитал — прим. авт.) не рискнул бы пойти, хотя бы под страхом виселицы" (Маркс К. "Капитал"); и поймут, что страшно жить среди людей, зачитывающихся брошюрами "Как стать богатым", потому что эти люди готовят себя к 300%. И тогда мы смело сможет сказать, что поднять спущенный флаг революции помогла Елизавета Александрова-Зорина "путём обращения к массам с вольным русским словом" (Ленин В.И. "Памяти Герцена").
|
|