Евгений Белозёров __ ДВА РАССКАЗА
Московский литератор
 Номер 13, июнь, 2011 г. Главная | Архив | Обратная связь 

Евгений Белозёров
ДВА РАССКАЗА

     
ТРОЙКА
     
     Поезд гулко, неровно, раскачиваясь из стороны в сторону, мчался по тёмному, слабо освещённому, коридору метрополитена: редкие лампы за окнами вспыхивали и исчезали, оставляя следы, напоминающие очертания гаснущего в ночном небе метеорита.
     Почти через равные промежутки времени, он, казалось, устав от темноты и постоянного мелькания огней, вырывался из объятий узкого тоннеля и с удовольствием, не спеша, останавливался на ярко освещённых станциях.
     …Я люблю размышлять, когда стою в полутёмном, переполненном спешащими на работу людьми, вагоне; когда за окнами мерцают огни, похожие на падающие звёзды; когда в ушах стоит привычный гул поезда, который совсем не мешает мысленно сосредоточиться, даже наоборот, он заглушает все посторонние звуки, создавая тем самым благоприятную среду для твоих умозаключений.
     В эти утренние часы мысли приходят ясные и простые, порой разрешающие самые сложные вопросы, возникшие прошлым днём, когда ты не смог дать на них убедительного для себя ответа.
     В вагоне тихо. Город только просыпается, неторопливо открывает свои глаза.
     Здесь, в метро, это ясно ощущаешь. Люди нехотя расстаются с уже прошедшей ночью, с тишиной и покоем; стоят безмолвно, полусонно раскачиваясь в такт, то набирающему, то замедляющему ход, поезду.
     Город не торопится просыпаться…
     На одной из станций в вагон, в уже закрывающиеся двери, почти влетела молодая женщина: на вид ей было лет тридцать. Она сразу привлекла к себе моё (и как выяснится позже, не только моё) внимание: женщина тяжело дышала, воротник её демисезонного, зелёного цвета, пальто был расстегнут, открывая покрасневшую, видимо от большого напряжения, шею и часто вздымавшуюся при дыхании грудь. Рыжая лисья шапка, по-молодецки была сдвинута на бок, а из-под торчащего в разные стороны меха на людей смотрели маленькие, выпуклые и, казалось, больные глаза: ей явно нездоровилось и мне стало её жаль.
     Устроившись и осмотрев исподлобья окружающих, женщина, похоже, успокоилась.
     Рядом стоял мужчина лет пятидесяти, судя по внешнему виду — рабочий: простое, небритое лицо, одет в тёмную, поношенную куртку, голову прикрывала маленькая матерчатая шапка.
     Кое-как подняв руку, а в переполненном вагоне сделать это не так-то просто, мужчина дотронулся до её воротника, нерешительно и заранее, как бы, извиняясь.
     — Вам плохо?..
     …Люди, когда-то сами оказавшиеся в подобной ситуации, знают цену такому вниманию, они сразу вспоминают о лежащих в карманах, быть может, долгое время без надобности, лекарствах и тут же, с готовность врача, спешат на помощь.
     Было чертовски приятно наблюдать за сценой, исполненной благородства и искренней заботы о, в общем-то, чужом человеке.
     — Что, выпил мало?— прозвучало неожиданно грубо и громко.
     Женщина зло посмотрела на мужчину и, отвернувшись, насколько позволяло место, добавила, — Иди, похмелись!
     Это произошло так неожиданно, так нелепо, как только может случиться в ясный, летний день, когда чистое, невероятной голубизны небо, не омрачённое ни одной, даже мизерной тучкой, дарит вам всю прелесть солнечного дня; когда ветерок, принесший на своих крыльях свежесть и прохладу, ласково треплет вас по щекам, лохматит волосы, забирается под рубашку, заставляя почувствовать неуёмное желание сбросить её и подставить под бодрящие воздушные струи своё тело; когда деревья доносят до вас вечную, убаюкивающую песню дубрав; когда всё это соединившись в единое, нерушимое целое заставляет вас забыть обо всём на свете — лишь только наслаждаться бесконечно удивительным многообразием природы, ощутить себя её неотъемлемой частью, как вдруг среди этой красоты и благополучия: БАХ!!! Небо над головой, будто матерчатое полотно с треском разрывают чьи-то исполинские руки!
     Вы смотрите вверх, ожидая близкого ненастья…но нет, небо не грозит непогодой, оно по-прежнему ясно и залито солнечным светом. И ничего, кроме удивления, это вызвать у вас не может…
     — Я думал, таблеточку, — сказал и запнулся мужчина: в голосе были слышны нотки оправдания, какого-то детского, наивного...
     И снова в вагоне наступила тишина, которую нарушал только шум поезда.
     Мне было обидно за простодушного человека, который предложил свою помощь.
     На женщину я старался не глядеть. Передо мной стояло что-то рыже-зелёное, походящее скорее на огромную рыбину, выброшенную на берег и теперь, без воды, задыхавшуюся и обжигавшую воздухом свои жабры.
     А мужчина, будто и не услышав резких слов, вновь обратился к ней:
     — Может, сюда пройдёте? Здесь посвободнее, — и, аккуратно потеснив других пассажиров, переместился вглубь вагона.
     Голос его звучал виновато, покорно. Видно было, что он давно уже смирился со своим положением и привык к незаслуженным упрёкам и дерзостям.
     А вина его состояла лишь в том, что был он простым и, судя по всему, одиноким работягой, в том, что был немолод, что не лоснилось его лицо благополучием, что не был он как надобно выбрит и не благоухал французским одеколоном, что не носил он элегантное кашемировое пальто, белоснежную сорочку и шею не ласкало, такое приятное на ощупь, шёлковое кашне.
     Женщина стояла, устремив свой взгляд в никуда.
     "Лучше бы она промолчала".
     И только я подумал об этом…
     — О! Деловой, как радио! Дома не наговорился?!
     Сказала она опять неожиданно, нарочито громко, с расстановкой, чтобы все слышали.
     "Вот и поговорили".
     Я прикрыл глаза.
     Больше никто не произнёс ни слова. Все стояли молча, погрузившись в свои только им известные и понятные мысли, а за окном вагона всё так же мелькали огни, сиротливо освещая тёмный коридор, по которому гулко, раскачиваясь из стороны в сторону, мчался наш поезд.
     
     P.S. Слышится звон бубенцов. Из-за пригорка выносится тройка вороных коней, впряжённая в сани.
      "Эх, мать твою, разойдись, коли жить хочешь!" — доносится из них.
     Кто-то ловко стегает кнутом по взмыленным крупам лошадей и хлёсткое шлёпанье разносится далеко-далеко и, кажется, что его можно услышать в любом уголке Земли.
     Кто этот господин, так ладно управляющий тройкой?
     ХАМСТВО мчится по дорогам! Мчится смело, заглядывая в каждую деревеньку, хозяином вкатываясь в города малые и большие, подчиняя всё себе… с гиканьем, давя полозьями легко ранимую душу человеческую, подминая и забрызгивая её грязью!
     И нет, кажется, силы способной схватить под уздцы этих ретивых коней, тряхнуть и сломать шею их господину раз и навсегда!
     
ПРЕДАЦЦО
     
     Как мы и договорились, автобус нас ждал на стоянке.
     Франческо уже был за рулём.
     — Доброе утро! — приветствовал он.
     Русских туристов с каждым г
     одом становилось всё больше, и итальянцы были вынуждены изучать наш язык.
     Впрочем… если люди хотят понять друг друга им, зачастую, и язык не нужен: в ход идут глаза, мимика, жесты. И напротив. Сколько примеров, когда люди, горящие на одном языке, нисколько не понимают друг друга. Не хотят.
     — Buongiorno! — любезно ответили мы, и тот час автобус тронулся с места.
     Вчера, после поездки в Венецию, я посетовал, что не могу приобрести кое-какие вещи, которые считал истинно итальянскими, которых и здесь, в высокогорной Канацеи, я ни разу не увидел, и Франческо, с которым мы были два года знакомы и уже запросто общались, найдя общность, прежде всего, в весёлом обращении друг к другу (иногда я называл его "каналья!"), посоветовавшись по телефону с женой, предложил мне поездку в неизвестный городок Предаццо.
     — А меня возьмёте? — спросила Ольга,— у меня занятия с инструктором только в час дня.
     Я прикинул: с девяти до часу — четыре часа. Наверное, успеем.
     — Поедем, если хотите. Завтра, сразу после завтрака.
     — Хорошо.
     Утро было ясным, но солнце ещё не вышло из-за гор, поэтому воздух и снег на склонах казались синеватыми.
     Пустой автобус легко катил по единственной в долине дороге. По радио зазвучала знакомая мелодия, которая окунула меня в годы моей молодости.
     — Челентано, — сказал я.
     Франческо, видимо тоже заворожённый мелодией, молча кивнул.
     Справа и слева были голубые горы, покрытые ещё мрачными в этот час высоченными елями.
     Безоблачное небо обещало хороший погожий день и всё: мелодия, покой, чистота альпийского утра, умиротворённые плавной ездой лица моих попутчиков, свобода в которую я будто окунулся, оставив там, в Канацеи своих товарищей, настраивали меня на самые приятные мысли и ожидание от этого дня чего-то невероятного.
     Только когда проезжали Маену, нам пришлось немного поволноваться. Впереди велись дорожные работы, и движение было затруднено. Впрочем, с помощью спорых действий местных полицейских и эта проблема решилась неожиданно быстро.
     Я спросил Франческо, кому принадлежит автобус и не стесняем ли мы его своей прихотью, и он ответил, что автобус его собственность, а нас он прихватил по пути, так как ему надо было забрать группу туристов где-то возле Тенто.
     И я успокоился, и продолжил любоваться местным пейзажем.
     Ольга дремала. Солнце уже вышло из-за гор и сквозь огромное окно освещало её смуглое лицо.
     — Predazzo! — воскликнул Франче
     ско, приглашая взглянуть на улицы города.
     Городок (или деревня) был небольшой с единственной, как и везде в долине, главной улицей.
     Серые двухэтажные дома теснились друг против друга.
     — Franco Moda!
     Я увидел слева от дороги витрину небольшого магазина с каменными ступенями.
     — Jeans! — сказал Франческо, показав направо, где в цокольном этаже красиво оштукатуренного дома разместился другой магазинчик.
     Потом Франческо показал нам автобусную станцию, откуда мы должны были самостоятельно вернуться назад.
     — Ciao! — сказал он, на прощанье грустно улыбаясь, улыбаясь, как человек который желал нам всего доброго и которому ужасно не хотелось с нами расставаться и ехать куда-то за незнакомыми ему людьми.
     Городок, как я уже сказал, был небольшим и в этот ранний час пустынным.
     После нашего курортного городка с обилием машин, пряничных гостиниц, магазинов с ярко освещёнными витринами, лыжников в разноцветных костюмах, он казался безлюдным.
     — Как называется этот город? — спросил я Ольгу.
     — Не помню, — улыбнулась она.
     Как раз нам навстречу шла пожилая женщина, какую только и можно было встретить на улицах этого тихого города. Это была скорее старушка, которую и старушкой назвать нельзя было.
     Пустив в ход руки и отчаянно жестикулируя, я объяснил, что мы приехали из другого города, да и вообще — из России, что нам здесь очень нравится и что мы напрочь забыли название этого чудесного городка.
     — Predazzo! — сказала женщина.
     — Предаццо! — повторил я, зная, что скоро вновь, ослеплённый его тихой прелестью, забуду его имя, — Предаццо! Белиссимо! — не скрывал я своего восторга.
     Женщина живо откликнулась на мои восклицания, и я взял её руку в белой вязаной перчатке: ладонь была маленькой, хрупкой, я почувствовал её тонкие пальцы, которые будто что-то вспомнили, слегка ответив мне.
     — Чао! — сказал я, — Предаццо, бениссимо! — повторял я и видел, как огоньки загорались в её вдруг помолодевших глазах.
     Мы уже далеко отошли друг от друга, а я всё ещё помнил ее ладонь в своих руках.
     — Как здорово! Ольга, не обращайте внимания, мне правда очень хорошо. Какой покой во всём, и только здесь, среди этих гор можно было встретить такую старушку, которую и старушкой назвать было бы неверно.
     Ольга согласно улыбалась.
     — Ну что, на станцию? Уже одиннадцать. Надо возвращаться.
     — Да-да, конечно. Знаете, я совсем забылся. Как здесь хорошо. Я понимаю, что мы всего лишь туристы и видим всё, так сказать, с лицевой стороны, не зная истинной жизни простых людей, и всё же. Какая красота, какой покой. А женщина? Вы её помните? — и я снова ощутил её тонкие взволнованные пальцы в своей ладони.
     Дошли до станции. На площади, перед дверьми, какая-то мулатка предложила нам свои изделия. Мы даже не взглянули на них. Как-то не хотелось сейчас думать ни о чём другом.
     Купили билеты и предупредительный кассир, видя, что мы иностранцы, любезно показал нам расписание. До оправления нашего автобуса был ещё целый час и мы отправились в кафе.
     Пока я мыл руки, Ольга заказала мне чай и штрудель. Сама она пила кофе из маленькой чашечки, больше похожей на напёрсток.
     Мы расположились у окна, за которым на фоне залитого солнцем неба вставали снежные горы. Небо бы было нежно-голубым с белой полоской пролетающего далеко над горами самолёта.
     За соседним столиком сидели несколько молодых людей. Было тихо и уютно.
     Я осторожно разглядывал Ольгу. Смуглое азиатское лицо, раскосые глаза, умный спокойный взгляд (лёд и рассудительность), хорошо остриженные каштановые волосы, длинная шея, тонкая кожа… Всё это как-то не вязалось с тем, что она подруга Володи. Очень они были разные. Хотя… Может, это обстоятельство и сближало их?
     — Я выросла в Узбекистане,— вдруг сказала она,— Мой отец — кореец. А вообще, чего только во мне нет! Моя бабушка была немкой, — добавила он спокойно, но не без чувства гордости. Или мне это только показалось?
     "Гремучая смесь", — подумал я.
     Она изящно брала свою чашечку и делала маленький глоток. В прозрачной пепельнице тлела тонкая, такая же изящная, как и она сама, сигарета.
     Теперь, разговаривая с ней, я без стеснения разглядывал её гладкие, ухоженные руки, отличный маникюр, благородно сиявший лаком тёмно-бордового цвета.
     Этот городок за окном, казалось специально спрятавшийся между гор от любопытных глаз, пустынные улочки, безлюдные магазины, это кафе и неспешный, по своему, интимный разговор, всё это располагало к доверительной беседе.
     — Знаете, Ольга (она предлагала перейти на "ты", но я так и не смог), у меня была женщина. Вы чем-то на неё похожи.
     Ольга будто ждала этих слов. Затянувшись сигаретой, она внимательно посмотрела на меня. Она не один раз уже спрашивала себя: от чего этот парень всегда в одиночестве? Может у него другие пристрастия? Да нет.
     Володя говорил, что вроде нормальный мужик. Она даже пыталась познакомить меня с кем-то, но у неё из этого ничего не получилось. Я дал понять, что мне это ни к чему.
     — И эта женщина приучила меня к чему-то хорошему, — продолжал я, — красивым вещам, запаху дорогого парфюма, любви, какой она может быть помимо плотских утех. А потом её не стало.
     — И тебе теперь этого не хватает, — угадала мои мысли Ольга.
     — Да. И теперь мне этого ужасно не хватает.
     — Понимаю.
     На обратном пути ехали молча. Лишь однажды Оля предложила мне яблоко. Я благодарно обнял её ладонь, ладонь дрогнула, будто вспомнив что-то.