ТАЙНОВИДЕЦ ДУШИ ("Круглый стол" в Литературном институте им. А.М.Горького, посвященный Н.С. Лескову)
|
И.Г. МИНЕРАЛОВА, доктор филологических наук, профессор. Масштабность любого писателя определяет ответ на вопрос: создал ли традицию? Насколько узнаваем? Н.С. Лескову многие подражали, с ним полемизировали и Лев Толстой, и Чехов, а уж Евгения Замятина нельзя не назвать его "крестным" сыном. Замятин, может быть, самая выразительная фигура из лесковских "наследников". И дело не в одном замятинском "Уездном", а и в послереволюционных его рассказах и повестях.
Г.Ю. ЗАВГОРОДНЯЯ, доктор филологических наук. Добавьте еще А. Ремизова, А. Белого, позднее — М. Зощенко… И ведь именно словесные "перехлестывания" и "переигрывания" Лескова (за которые его не раз упрекали) оказались востребованы и в художественном отношении перспективны, потому что являлись отнюдь не орнаментальным "украшением", а внешним проявлением самобытного, целостного художнического стиля.
Л.Н. ДМИТРИЕВСКАЯ, доцент. В частности, оказался весьма значимым для русской литературы роман Лескова "Захудалый род. Семейная хроника князей Протозановых (Из записок княжны В.Д.П.)". Он, с одной стороны, продолжает традицию жанра семейной хроники, которую ранее открыл С.Т. Аксаков, но, с другой стороны, он начинает новую традицию: рассказ о своих бабушке и дедушке в пору молодости. А в начале ХХ в. к сюжету, подобному лесковскому, обращается С.Н. Дурылин в повести "Три беса. Старинный триптих (Из семейных преданий)". Пересечений в сюжете много! А вот не так давно в журнале "Знамя" вышел документальный роман М. Кураева "Жребий № 241". Читая его, опять вспоминаешь "Захудалый род" Лескова…
Ю.И. МИНЕРАЛОВ, заслуженный деятель науки, зав. кафедрой русской классической литературы и славистики Литературного института. Об узнаваемости Лескова и спорить не приходится. Он, как подметил Ф.М. Достоевский в статье "Ряженый", писал "эссенциями". Причем то и дело меняя бегло намечаемые от произведения к произведению речевые маски, а не погружаясь в какую-то одну лишь из них (как, например, П.И. Мельников с его "Андреем Печерским"), Лесков был объективно вынужден форсировать броскую внешнюю форму сказовых образов — то есть прибегать к своим "эссенциям". В этом личная писательская особенность, а не какой-либо некий заведомый "недостаток" (хотя Достоевский к "эссенциям" относился иначе). И, надо заметить, как раз данная особенность стилистически гибкого Лескова и сделала его учителем многих писателей позднейших времен.
И.Г. МИНЕРАЛОВА. Стиль его порой можно объяснить "соревнованием" с Достоевским, этот стиль не может не подкупать тех, кому важно постичь быт, уклад русской жизни, которые выписаны им не просто со знанием дела материально-вещно, даже натуралистически точно, но и в психологической глубине и подлинности.
Л.Н. ДМИТРИЕВСКАЯ. Если можно, еще несколько слов про лесковский "Захудалый род". Здесь изображен реально живший художник-живописец — О. Кипренский. Читатели наверняка были знакомы с творчеством этого великого русского портретиста — ведь с его именем связана целая эпоха нашего романтического портрета. Лесков создаёт не отвлеченный "образ художника", а образ хорошо известной личности: "Подрумяненный, в пышной куафюре, Кипренский распоряжался всем не без аффектации, и многие сановные и важные лица в лентах и звездах искали у него чести попасть на эти смотрины". Автор характеризует не только внешность, но и творческую манеру знаменитого и модного художника-романтика, обрисовывает его социальное положение, то есть уделяет Кипренскому весьма много внимания на страницах своей семейной хроники.
Его Кипренский держит процесс работы над картиной в большом секрете (не знаю, насколько это реальный биографический факт): "Он не хотел никого допускать в мастерскую, пока картины не будут окончены. Он поступал так потому, что не всякий может понимать незаконченную вещь, а между тем всякий может распускать о ней свои мнения и суждения, которые, расходясь в публике, имеют свое невыгодное значение". Тут не только шпилька в адрес светского общества, но и дополнение к образу художника: истинный художник избегает влияния, любит свободу, творческое уединение предпочитает суете света. Интересно, что Н.С. Лесков даже "создает за Кипренского" еще один его шедевр — этот портрет имеется не в картинных галереях, а исключительно на страницах романа "Захудалый род"…
М.Ю. СТОЯНОВСКИЙ, профессор, проректор Литературного института. Феномен творчества Н.С. Лескова некоторые исследователи определяют как "слишком": здесь и языковой эксперимент, и "нетипичный", страстный герой, и вопросы веры, решаемые вряд ли в рамках ортодоксального православия... Но это "слишком" как раз и ставит Лескова в один ряд с Достоевским и Л.Н. Толстым: здесь вспоминаются и "почвенничество", и экзальтированный герой, и "косноязычие" Достоевского, мировоззренческие изыски, герой на жизненном распутье и аналитическое многословие Толстого… В этом "слишком" видится не эксперимент ради самого эксперимента, не новаторство формального порядка, но страстность в проникновении в глубину человеческой натуры, в широкую, противоречивую, стихийную русскую душу, которая и спасаться готова, и любить, и созидать, но также страстно — губить, ненавидеть.
Ю.И. МИНЕРАЛОВ. В отличие от Мельникова-Печерского Лесков не создал какой-либо единый внутренне целостный речевой образ сказателя — да, видимо, и не ставил перед собой такой цели. Как следствие, не создал он и того особого "мира", в котором развертывает свое повествование мельниковский Андрей Печерский, и где все "характерные" слова и обороты — компоненты единой системы, органично и естественно в ней присутствующие. Речевой образ сказителя у Лескова, как уже говорилось, меняется от произведения к произведению. Больше всего это напоминает постоянную смену ролей актером. Актер, вынужденный то и дело играть новую роль, способен в меру природного таланта проявлять большое разнообразие и гибкость, но в силу необходимости часто менять роли не может навсегда углубиться в какой-то один образ и именно с ним сродниться. Это можно отнести к рассказчикам Н.С. Лескова, создавшего иной, чем у П.И. Мельникова-Печерского, тип литературной сказовости — условно говоря, "артистический".
С.А. ВАСИЛЬЕВ, доктор филологических наук. Лесков проявил себя не только как глубокий знаток русской культуры, причем таких сокровенных и сложных ее страниц, как старообрядчество, повседневная жизнь и быт священнослужителей, иконопись и ее теория и история, но и тончайший мастер художественного слова, в частности, сказовой манеры повествования. В "Левше" он создает великолепные неологизмы, которые не только изображают народную манеру рассказывания и оригинальный национальный способ освоения достижений чужой культуры, но и соотносимы с детской речью, отличаются смысловой емкостью, а также характерным юмором. Например, "укушетка" (от "укусить" вместо непрозрачного для русского языка "кушетка"), "нимфозория" (от "нимфа", "соблазнительница", вместо "инфузория"), "мелкоскоп" (вместо "микроскоп"), "ладно" (от "ладно" или "хорошо", вместо "ландо" — "карета с открывающимся верхом"), "тугамент" (вместо "документ", возможно, намек на длительность "тугость" делопроизводства) и др.
Г.Ю. ЗАВГОРОДНЯЯ. Литературная судьба писателя наглядно свидетельствует о том, что он не был безоговорочно принят своей эпохой. Лескову были знакомы и периоды непризнания, отлучения от "прогрессивных" литературных кругов.
С.А. ВАСИЛЬЕВ. Для Лескова характерна острота и определенность гражданской позиции. Он, как и Ф.М. Достоевский ("Бесы") и А.Ф. Писемский ("Взбаламученное море") — автор антинигилистических романов "Некуда" и "На ножах", в которых резко выступил против господствовавшей в публицистике и литературе либеральной линии.
Ю.И. МИНЕРАЛОВ. Про гражданскую активность Лескова много можно говорить. Я бы сейчас напомнил не о лесковских нигилистах и социалистах, даже не о его купцах, а о проникновенном изображении им жизни православных священнослужителей. Возьмем хотя бы замечательный роман "Соборяне". Как там протоиерей Савелий Туберозов риторически обращается к писателям:
"Любопытен я весьма, что делаешь ты, сочинитель басен, баллад, повестей и романов, не усматривая в жизни, тебя окружающей, нитей, достойных вплетения в занимательную для чтения баснь твою? Или тебе, исправитель нравов человеческих, и вправду нет никакого дела до той действительной жизни, которою живут люди, а нужны только претексты для празднословных рацей… Ведомо ли тебе, какую жизнь ведет русский поп, сей "ненужный человек", которого, по-твоему, может быть напрасно призвали, чтобы приветствовать твое рождение, и призовут еще раз, также противу твоей воли, чтобы проводить тебя в могилу?"
Герой-священник знает, какими красками повелось в современной ему (и автору романа) русской литературе "разрисовывать" дело, которому он служит. Тем не менее, в XIX веке самый забубенный нигилист, действительно, вынужден был, как правило, встретиться со священником в двух полярных жизненных ситуация, общих для всех людей, о которых говорит здесь отец Савелий. Далее он продолжает свой мысленный разговор с "писателями земли русской":
"Известно ли тебе, что мизерная жизнь сего попа не скудна, но весьма обильна бедствиями и приключениями, или не думаешь ли ты, что его кутейному сердцу недоступны благородные страсти и что оно не ощущает страданий? Или же ты с своей авторской высоты вовсе и не хочешь удостоить меня, попа, своим вниманием? Или ты мыслишь, что уже и самое время мое прошло и что я уже не нужен стране, тебя и меня родившей и воспитавшей… О слепец!".
"Поднять и оживить" в глазах общества дело, которому служит Православие, а не глумиться над болезнями, которыми оно болеет вместе со всем обществом, — вот что, по Лескову, следовало бы сделать литературе, вместо этого пребывающей во слепоте и глупости.
М.Ю. СТОЯНОВСКИЙ. Лесков умел изображать сложное, противоречивое движение человека, его внутреннего мира, между полюсами добра и зла — не логичное, не "арифметичное", не по правилу "золотой середины". Это своеобразное художественно-психологическое открытие русской литературы. Отсюда "раздвоенность" героя Достоевского, отсюда движение от занятости собственным "я" к ощущению надчеловеческого смысла бытия у Толстого. Лесков, получается, здесь вполне "традиционен"…
Традиционен он и в том, что при всей страстности и некоей первобытности изображаемой им русской натуры, при жесткости, если не жестокости формулы русской жизни, определяемой Лесковым как "гнем — не парим, сломим — не тужим", писатель сосредоточен не на приключениях плоти, а на испытании духа, томящегося в русском человеке по идеальному — истинной вере, любви, подвиге самопожертвования…
Лесков в своих исключительных героях, таких же исключительных, как и герои упомянутых выше классиков, показал драму русской жизни (а местами и трагедию). Суть ее можно было бы определить так: душа человеческая душа смущенная, она не смиряется с удручающей данностью, жаждет иного, но воплотить идеал в земном ей не удается.
И.Г. МИНЕРАЛОВА. Лесков сегодня не просто известное имя, а имя, пожалуй, модное. Впрочем, "бум" открытия классика ХIХ века пришелся на 80-е — 90-е гг. ХХ века. Любопытно: вдруг почти через сто лет Лесков удостоился внимания читающей публики. Тут, видимо, несколько причин. Например, может быть, "энергично воцерковлявшаяся" в это время наша интеллигенция открыла для себя писателя Лескова как теоретика и практика святочного жанра.
Г.Ю. ЗАВГОРОДНЯЯ. Н.С. Лесков в полной мере отразил устремления своей эпохи, когда в литературе особенно актуальной виделась установка на достоверность, "невыдуманность", публицистичность. Кроме обращения к соответствующим жанрам — таким, как очерк, роман-хроника, — свидетельствовать с позиции очевидца о быте, укладе, строе мышления людей самых разных слоев общества Лескову позволяло воссоздание устного слова конкретного рассказчика, то есть все тот же сказ. Ведь сказ действительно позволяет акцентировать "невыдуманность", правдоподобие рассказываемого. Можно с уверенностью говорить, что лесковская проза является нагляднейшей иллюстрацией мысли о том, что устное слово в художественном произведении таковым лишь притворяется, в реальности же оно соотносится со своим "прототипом" достаточно опосредовано и сложно. Устное слово у Лескова отражается во многочисленных стилизационных призмах и несет прежде всего отпечаток авторской "языковой изобретательности".
С.А. ВАСИЛЬЕВ. Любопытно, что не только внутренняя форма слова, но и в некоторых случаях одна буква у Лескова очень значима. Так, главный герой "Сказа о тульском косом Левше и о стальной блохе" не имеет имени собственного, а его прозвание — Левша — с заглавной буквы пишется только один раз, в авторском подзаголовке, а в остальных случаях — со строчной: левша. Это характерный прием: гениальный мастер и патриот, при всей его исключительности, фигура для народной жизни типичная, не подчёркивающая в себе обособленность, смиряющая гордость. Иными функциями внешне тот же прием обладает в романе М.А. Булгакова "Мастер и Маргарита". Напомню, что слово "мастер" писатель везде, естественно, кроме начала предложения, включая черновики, начинал со строчной буквы. В данном случае это служит иным целям: мастер, действительно, едва ли не лишается личностного начала, он практически полностью ведом Воландом, в интересах которого, по сути дела, и пишется роман о Понтии Пилате (авторскую позицию это произведение в произведении отнюдь не отражает).
Ю.И. МИНЕРАЛОВ. С последней мыслью мне лично согласиться трудно. В тексте Булгакова Вами сказанное прямо не выражено. То есть Мастер не говорит что-то наподобие: "Ах, ведет меня Воланд", Воланд не хвастает: "Вот, веду Мастера, он пишет в моих интересах", рассказчик-повествователь тоже ничего подобного не заявляет… Впрочем, к Лескову этот поворот темы вообще не имеет отношения.
С.А. ВАСИЛЬЕВ. Характерны и содержательные планы "Левши". Тульские мастера берутся за сложную работу "подумавши и с Божьим благословением". Любопытно заглавие повести "Тупейный художник". Речь ведь идет о парикмахере, ведь "тупей" — вид прически, со взбитым хохлом на голове и хвостом. Вспомним грибоедовское: "Раскланяйся — тупеем не кивнут" (образ крайнего высокомерия: на приветствие нет и самого незначительного кивка — даже волосом хохла — тупея). "Вечные образы" мировой литературы глубоко органично и новаторски переосмыслялись писателем. Вспомним хотя бы его Катерину Львовну Измайлову из "Леди Макбет Мценского уезда".
И.Г. МИНЕРАЛОВА. Лесков не то чтоб тайновидец души, он порой открывает такие темные глубины человеческой натуры, в которые, кажется, лучше бы не заглядывать…. Ведь, согласитесь, чтобы полемизировать и следовать традиции надо владеть словом, как он владел. Надо знать русскую душу, как он знал, так что бесстрашно писал и о "темном" в русской натуре и о вершинах духа, которые могут открыться во внешне невыразительных натурах. Как разом схвачена человеческая натура в "Очарованном страннике", не без скоморошьего глумления в "Левше", с каким часто лиризмом в "Соборянах"!
У Лескова дар живописца-портретиста… Перечитайте на досуге "Соборян" и изумитесь изяществу и пластичности его словесного живописания. У него талант музыканта, даже не музыканта, а регента церковного хора с остротой слуха, умением наслаждаться звучанием русской речи и негодовать при малейшей фальши. Тут для примера любое произведение сгодится. Сам Лесков натура, о которой бы сказать словами Достоевского "широк русский человек….".
|
|