Гульфия Хамдеева __ «САМО НАС ВЫБИРАЕТ ВРЕМЯ…»
Московский литератор
 Номер 04, февраль, 2012 г. Главная | Архив | Обратная связь 

Гульфия Хамдеева
«САМО НАС ВЫБИРАЕТ ВРЕМЯ…»

     
     …Всю знаЧимость для нас Владимира Дмитриевича мы осознали только осиротев, когда его с нами не стало. И стали по крупицам собирать и вспоминать всё, чему он нас учил, что и как говорил, ведь при жизни родителя никто не записывает его назиданий. Для нас, его учеников, Цыбин был именно родным человеком. Может быть, по этой же причине не всегда мы были внимательны к его словам. Но уроки его не пропали, они, как и родительские в детстве, усвоились, впитались и воплотились.
     В.Д. Цыбин часто говорил, что поэт "проговаривается" в своих стихах о себе, о своем истинном лице. Творчество и есть, по существу поиск самого себя. И не одно поколение его учеников — студентов Литературного института усвоило основной урок: поэтическое творчество — это творчество, прежде всего, себя, мистическая интуиция образа и подобия Божьего в человеке.
     Верно подмечено в одном из воспоминаний: "Много полезного открыл я для себя благодаря Цыбину. Но если сформулировать самое важное — это будет сводиться к двум положениям. Первое: каждый поэт, несмотря на то, сколько он наиздавал сборников, пишет в своей жизни всего лишь три книги. Суть их такова: кто я, откуда я, зачем я?.. Но ведь порой не пишется? В связи с этим второй цыбинский постулат. Не пишутся стихи — не надо себя неволить, займитесь переводами; не идут они — беритесь за прозу; не получается с прозой — пишите письма, статьи, рецензии… Это все тоже будет поэтическим трудом…".
     Из многочисленных рецензий, написанных В.Д. Цыбиным на дипломные работы студентов Литературного института, на их первые поэтические сборники, на книги уже состоявшихся писателей можно, как верно отметил В.Г. Бояринов, составить отдельную книгу, в которой, не менее, чем в стихах, отразится поэтический дар Цыбина.
     Здесь приведу два фрагмента из разных рецензий. Одна написана в 1979 году на первую книгу стихов молодого поэта Владимира Бояринова, другая — в 1999 году на мою дипломную работу. Между этими рецензиями — двадцать лет творчества. А сколько за эти годы было написано подобных рецензий — художественно ёмких образцов литературной критики? К сожалению, эти уроки литературного мастерства, как правило, остаются неисследованными, оседая в личных архивах писателей.
     Рецензия на книгу В.Г. Бояринова была опубликована в журнале "Москва": "В первой книге молодого поэта обыкновенно все — открытие, все вновь — каждая тема, каждый изгиб интонации, даже самые обыденные детали…Он и чудесное в мире, необычное старается осмыслить через обыкновенное. Чудо у него становится явью. Все же это не снижение образа, не потеря поэтической тяги — это от стремления все уровнять в мире, все сделать равновелико значимым. Но нет в его мире равновесия, есть устойчивость, опорность. Равновесие — это усереднение всего, бестревожность и бестрепетность. Все это чуждо и характеру и лирической направленности Владимира Бояринова…". Можно ли точнее охарактеризовать поэзию Владимира Бояринова? И ныне цыбинское определение не теряет актуальности и объективности. Откуда такое точное попадание в саму суть творческой личности? Можно говорить о мистической интуиции поэта Цыбина, можно и о его тонком литературном чутье. Однако я хочу отметить другое, онтологическое свойство его души: Владимир Цыбин безгранично любил людей, и только через эту призму любви он и разгадывал чужую душу, безошибочно определял ее потенциал. Именно свет его любви и возвращается к нему сейчас в наших воспоминаниях. Удивительное открытие мы, его семинаристы, сделали, вспоминая Цыбина: каждый из нас был уверен, что именно его и любил Цыбин больше всех.
     Рецензия на мою повесть тогда показалась мне странной, скупой и невнятной. Помню, как тогда огорчилась, посчитав, что работа моя иного и не заслуживает. Не обрадовало и то, что Цыбин отнес мою повесть в редакцию журнала "Молодая гвардия", где она и была опубликована. Только перечитав цыбинскую рецензию десять лет спустя, я вдруг поняла, что хотел сказать Цыбин, и сказать именно мне:
     "Жизнь состоит из страданий. И в сущности не меняется никогда" — это основной вывод повести. Характер Матроны предстоит в дальнейшей работе углубить, показать как и почему открылся в ней дар ясновиденья (вспомним Вангу). Углубить — это не просто пересказать известные истории о святой. Но и её мир — как она видит, как думает (это есть в повести). Повесть написана поэтично, сказово и главное — знаешь для чего: душа святает".
     Эта тема (святые, блаженные, юродивые) была чрезвычайно интересна и для самого Цыбина. Он и сам жил, как блаженный, даже во внешнем облике, — весь в творчестве, равнодушный к материальной действительности. Изучая жития святых, особенно интересовался их предсказаниями о конце света, словно предчувствуя свой личный апокалипсис.
     Конец тысячелетия ознаменовался выходом в свет книги В.Д. Цыбина "Апокалипсис прошлого, настоящего, будущего" (2000). Автор призывал к покаянию, точно определяя суть современного мира: "Время захватывается бесами. Люди фатально озабочены признаками конца века…". И далее приводится предупреждение оптинского старца о. Амвросия: "Те, которые из-за светских приличий стыдятся оградить себя крестным знамением перед вкушением пищи и в других заповеданных случаях, уже в наше время принимают на себя печать Антихриста, ибо, не огражденные силой креста и молитвы, они делаются игралищем и посмешищем для врагов". Основной вывод, к которому пришел В.Д. Цыбин, анализируя откровения святых отцов: "Так что каждый из нас может в силу своих возможностей препятствовать скорому приходу Антихриста".
     Книга Владимира Цыбина "Крестный путь" (2001) состоит из трех частей: "Русская голгофа" (1988-1992), "Воды забвения" (1994-1999), "Седьмая чаша" (стихи 2000 года), названия которых говорят уже о многом. Эта книга вместила всю боль поэта не только за судьбу России, погибающей в демонической "переплавке", но и всей земли, призванной к ответу:
     Неужели горького посева
     жертвенный еще не минул час? —
     выльется семь чаш на землю гнева
     Божьего — семь раскаленных чаш.
     Здесь язык — преимущественно религиозный, улавливается особый ритм стиха, острое чувствование времени. Время конца ХХ века катастрофическое: "Время — кораблекрушение. Время — одни обломки". Оно, по видению поэта, "слепое", "спит над пустотой" и "мир будет пуст, безмолвен, сер / пока из праха мглы безвольной / сплетает время Люцифер". Спит не только время, но и наше сознание, и дух находится во власти глубокого летаргического сна: "запечатана Россия в нескончаемый наркоз". Это о времени разрушения 1988-1992 годов и предсказание о "новых временах" в стихах 1994-1999 годов:
     Черной поры знаменья.
      Новых времен замесы,
     из ереси и затменья
      время свивают бесы.
      Вдруг, острое чувство боли за судьбу России переходит в состояние личного смирения. И это происходит от осознания религиозного смысла человеческой истории. Поэт остро ощущает одиночество, сиротство человека без Бога, всю ложность жизненного пути без Него, и, оглядываясь на собственную жизнь, с сокрушением вопрошает:
     Кто оплел дух чарами пустыми,
     кто меня на ложный путь обрек?
     Без молитв, без слез и без святыни
     темен мир земной и одинок.
     Духовный поиск завершается онтологическим выбором: "И душа моя — Богу свеча — засветилась от нового дня". Впервые поэт чувствует не только свою боль, но и страдания всего живого, каждой травинки, всего мира, "где живут с душой новорожденной дождики и сосенки в бору": "И пронизает и огонь, и свет / боль вещества, как в первый день Творенья". И это осмысление сопричастности ко всему божьему творению и осознание вины человечества перед ним, низводит всю гордость человеческого духа до жизни последней травинки на земле: "Век прошел по мне легко и грозно, гнулся я под ним, я был травой". Где прежний восторг от земной красоты? Где Русь богатырская? Где чувство чуда жизни? Но когда "Сердце — в лохмотьях тьмы, путь мой подходит к краю…", видятся иные пейзажи:
     Набухают железом и черной водой
     заболевшие травы двадцатого века,
     и галчонок, от уличной соли — босой,
     бессонницу прячет свою
     под заплывшее веко…
     Предсказание о себе сквозит сквозь тему сна, а связь с миром и с любовью — через молитву: "Но даже мертвый тихо помолюсь / за то, чтоб ты святой осталась, Русь". Но эта связь обратная, взаимная через энергию любви: "А ты, мой взгляд почувствовав, замри / и за меня вновь помолись с земли". В последней книге поэта апокалипсические предчувствия усиливаются настолько, что трансформируются в мистическое предвидение:
     И как взглянуть на дно провала,
     туда, где дремна и тепла,
     сквозь космос дух неся,
     дышала
     земля, что домом нам была?
     И уже не намеком, а набатом звучит тема покаяния в поэзии Владимира Цыбина:
     Раскайся, душа, и веруй,
     винясь
     за чужой содом,
     покайся — и полной мерой
     воздастся тебе потом.
     Поэтический путь — крестный прошел Цыбин, чтобы в конце найти Бога. Все его творчество — предсказание о судьбе России, но прежде — предсказание о себе.