...И самого кроткого человека можно довести до бешенства".
     А.Н.Островский "Бесприданница"
               
     Вдыхая аромат цветущего хмеля, скорее ощущаешь его всем телом, нежели осязаешь.
     Инга сидела в беседке, созданной проворным растением, и вспоминала, как холодной зимой мечтала прятаться здесь.
     Когда муж начинал кричать или бить её, представляла, что находится в деревне, где выросла. Что прячется в маленьком уголке сада, увитом хмелем.
     И раньше, уже живя в городе, если болела или боялась, то мысленно оказывалась в своем убежище. Картинки детства оживали и успокаивали её. Сейчас она выйдет из беседки и пойдет пить молоко на террасу. А потом на пруд или в лес...
     И вот муж пропил всё. Всё до такой степени, что пришлось сдать квартиру и переехать в ингину деревню. Дом пустовал уже лет пять. Сад превратился в крапивный лес, огород исчез в лабиринте вьюнков.
     И хмель. Лишь он, такой не губимый временем. Распущенный и разросшийся.
     Сколько сил и крови надо тратить, чтобы в его заросшей утробе высвободить малый кусочек пространства возле гниющий лавки.
     Только приехав, не решалась приблизиться к нему. Будто стыдилась за то, что с нею стало. Медленно, день за днем укорачивала дистанцию.
     Потом бережно проникла внутрь. Боясь поранить, нарушить, спугнуть. Бережно (деликатно) отстригала непослушные отростки, заплетала плети в косы. Всё время тратила она на него, завоёвывая постепенно доверие.
     Муж бросил пить и пропадал на стройках. От вынужденной трезвости он обозлился пуще прежнего, и пару часов между его работой и сном превратились для Инги в адовы круги: ежедневное неотвратимое наказание.
     Беседка была готова. Женщина вжалась в дальний угол, потирая горящую щеку, и слушала, как беснуется муж.
     Он не мог проникнуть к ней — слишком узок проход, и хмель жжётся так, что потом на коже остаются воспалённые полосы. Но только не у неё. Изо дня в день она прибегала сюда вечером в отчаянии и приходила днём с заботой.
     А сегодня муж выбил ей зуб. Передний. Левая ноздря, глаз и половина лба, будто сговорившись, ныли, ограничивая её небо.
     При виде крови и слыша впервые за годы побоев крик жены, он, наверно, испугался и ушел со двора. Прятаться было поздно. Но побыть там, прижаться к обжигающим крепким лианам...
     Внутри, даже в жару, прохладно, скорее холодно. Сыро. Инга кончиками пальцев провела по тугой плети. Внутри лианы будто пульсировали вены, наполненные зелёной ядовитой кровью.
     Почувствовав пульс хмеля, Инга отдернула руку. Сзади её шеи коснулся кончик ветви, приглашая не бояться и продолжать. Она увереннее погладила листья и плети. Крепко ухватившись за ствол, она явственно почувствовала пульсацию, ускоряющуюся всё сильнее бьющимся сердцем хмеля.
     Взаимные ласки становились настойчивее, но оставались нежными и чуткими. Густые, тяжелые пряди хмеля не пропускали лунный свет, скрывая от посторонних глаз таинство, происходящее в чреве растения.
     Теперь, ежедневно посещая беседку, Инга считала себя преступницей, изменницей и сумасшедшей.
     Хмель ласкал её тело и успокаивал её мысли. Они не просто начинали течь плавно, рисуя только желанные образы, но она ощущала слова и фразы, прошептанные не её разумом.
     С ней говорил хмель. Сперва робко отдельные слова, затем нежные фразы, и далее многое, многое. Ей стало с кем говорить, выговориться, послушать.
     Року было угодно, чтобы однажды Инга заговорилась и не успела встретить уставшего мужа. Ужин был холоден, чай не заварен.
     Когда муж наконец-то лёг спать, Инга практически вползла в хмелевую беседку. Ей не хотелось ни ласк, ни разговоров.
     Листья хмеля прошелестели, сложившись в её голове в отчетливое "Убей!"
     "Нет!" — воскликнула Инга.
     "Убей!" — просвистел ветер сквозь щели хмеля.
     "Нет!" — заплакала Инга.
     "Убей!" — прошипели лианы.
     Женщина бросилась в рыданиях в дом.
     Она не пыталась ничего осмыслить. Она слишком хорошо знала — надо просто выплакаться, а потом всё будет как всегда. Из года в год.
     Но этой ночью после слёз всё не стало как прежде. Трясущимися руками взяла она нож и поднялась в спальню.
     Непьющий муж спал мертвецким сном. Как же она ненавидела его храп! Так храпеть могли только эгоисты — надменно и самозабвенно.
     Инга долго смотрела и вслушивалась, стараясь разжечь максимально свою ненависть, чтобы решиться.
     Несколько раз она замахивалась, но, сдерживая слёзы отчаяния, опускала руку. Муж неожиданно проснулся и увидел над собой слабо мерцающую сталь. Инга видела, что лицо исказилось у него от злобы, а не от испуга.
     Испугалась и она. Задыхаясь, женщина бросилась на улицу и забилась в беседку, крепко вцепившись в хмель, который застонал от боли.
     Муж с рёвом стал вползать к Инге, как озверевший от голода древний ящер.
     Инга напролом вылезла с другого конца и свернулась за яблоней, приготовившись к побоям. Чем быстрее они начнутся, тем быстрее закончатся.
     Она слышала, как он чиркает зажигалкой в беседке, ища её.
     Сперва он зло матерился, потом издал звук удивления и вдруг закричал. Инга никогда не слышала такого страшного крика.
     "Нет, — прошептала она, — нет".
     Казалось, эти крики не прекратятся. Но постепенно они превратились в хрипы, затем совсем умолкли.
     Инге не хотелось заглядывать внутрь. Она и так знала, что хмель убил её мужа.
     Но отчего же ЕЁ руки в крови?