|
Америка… Страна, в представлении многих, если и не "святых чудес", то уж неограниченной свободы — это точно. Свобода — это национальный brand Америки. Что-то вроде нашего "авось". Или английской чопорности. Или немецкой пунктуальности. То есть, если все немцы пунктуальны, то все американцы свободны. И никак иначе.
Как бы то ни было, но каждый американец родится с уверенностью, что лучшая страна в мире — это США, а лучший город — это Нью-Йорк. Другие нации американец искренне презирает или жалеет. Он может быть милым, добрым и обаятельным. Он никогда не выкажет вам своего презрения. Но и вы никогда не разубедите его, что Америка — не центр Вселенной. Он будет жить в трейлере и верить в американскую мечту, в то, что лучшее устройство общества — в США, что все полезные изобретения сделаны американцами, что все войны выиграны ими же. Он будет есть пищу, от которой воротит с души, его дети будут спать на ковриках в детском саду, а в школе им расскажут о величии Америки, но забудут объяснить, где находится Индия — и всё равно американец умрёт с уверенностью, что нет ничего лучше "этой страны".
Отчасти он будет прав. Многие по всему миру и в самом деле думают, что только в Америке все свободны и свято чтут закон. Что только в Америке счастливое детство, высокая культура и настоящее образование. Что только в Америке нет нищеты, и любой работник АЗС может в любой момент стать президентом. А если этого не происходит, то просто потому, что на АЗС и своих дел хватает. Ну и, конечно, только в Америке вас от всего бесплатно вылечат, обеспечат достойную старость и похоронят так, что и на том свете вы будете лить слёзы умиления и напевать гимн Соединённых Штатов. Другими словами, если человек и не хочет быть счастливым, то в Америке это у него не получится.
Весь этот нехитрый набор представлений о далёкой и прекрасной стране составляет что-то вроде кодекса секты американофилов. Секта, конечно, неформальная, но число её адептов весьма велико в нашей стране. Особенно в молодёжной среде. Что, впрочем, неудивительно, поскольку в силу гипертрофированного романтизма, мечтательности и нередко наступающего разочарования как неизбежного следствия расхождений мечты с реальностью, американофилию можно отнести к детским болезням.
Образ такого мечтателя вывел В.Г. Короленко. Его герой Матвей Лозинский ("Без языка") уехал из малороссийской деревни в Америку. Зачем он уехал? Подвернулся случай, но главное, Матвей думал, что новая родина будет как старая, только лучше… Там будут такие же люди, только добрее. Такая же одежда, только мягче и чище. "Всё такое же, только лучше.<…> И все только думают и смотрят, чтобы простому человеку жилось в деревне как можно лучше". И снится уже в Америке сон Матвею. И чей-то голос говорит во сне: "Глупые люди, бедные, тёмные люди. Нет такой деревни на свете, и нет таких мужиков, и господ таких нету, и нет таких писарей".
А ещё много слышал Матвей о свободе, что будто бы в Америке — свобода. Но что это, Матвей долго не мог понять. "А рвут друг другу горла — вот и свобода", — объяснил ему один человек. "Кинул в лицо огрызок — это свобода", — сказал другой.
"Проклятая сторона, проклятый город, проклятые люди, — встретила Матвея в Нью-Йорке бывшая соотечественница. — Ну скажите, пожалуйста, зачем вы сюда приехали?
— Рыба ищет где глубже, а человек — где лучше.
— Так… от этого-то рыба попадает в невод, а люди в Америку".
Разочарованный новой родиной Матвей понимает, что вернуться домой он не сможет, поскольку дома он всё продал и вернуться ему некуда. И начинаются мытарства Матвея. Долго он не может ничего понять в Америке. Понять, например, что такое эта свобода. Пока, наконец, не оказывается на лесопилке, работая бок о бок с бывшим своим барином, искателем приключений. Тут только Матвей начинает смутно сознавать, что, видимо, говоря о свободе, говорят о равных возможностях, когда барин, мужик и еврей из местечка работают вместе. И никого это не удивляет.
Сегодня это вообще никого не удивляет. Тем более что равенство это — равенство бедных. Да и Америка тут ни при чём — есть капитализм, есть и равные возможности. Пришло время, и в России Лопахин купил имение Гаева и Раневской. Чем не равные возможности? Купчишка, крепостной вчерашний барина из имения выжил, а сад барский срубил! Но полуграмотные Матвеи, уверенные, что есть страна, где все только и смотрят, чтобы простому человеку жилось лучше, не переводятся и по сей день.
В литературе, не только русской, образ Америки встречается неоднократно. Достаточно вспомнить "Четвёртый позвонок" М. Ларни или великолепное по наблюдательности, остроумию и обобщению эссе К. Гамсуна "О духовной жизни современной Америки", прожившего в Америке несколько лет и утверждавшего, что "сугубо индивидуальная, страстная любовь к свободе постоянно оскорбляется здесь самыми различными способами. Систематически подавляя стремление своих граждан к личной свободе, Америка создала то самое стадо фанатиков — автоматов свободы…" К слову сказать, множество нелепостей, вошедших в нашу жизнь за последние четверть века, родом именно из Америки. Но то, о чём с удивлением и нескрываемым смехом писали Гамсун, Горький, Короленко и др., стало, увы, неотъемлемой и привычной частью нашей повседневности. Плодятся разного рода академии. Помилуйте! Да "в Нью-Йорке, — отмечает в письме к жене В.Г. Короленко, — есть даже академия чистки сапог, не шутя, а танцклассы называются академиями танцев". А наша "кровавая" журналистика? "Основное содержание американских газет, — пишет К. Гамсун, — бизнес и преступления". А вот о сценическом искусстве: "Подчёркивается, что актёры выступают в новых костюмах, и даже сообщается цена украшений, которые носит примадонна" (К. Гамсун). Знакомо, не правда ли?
Для М. Горького американская свобода — это "свобода слепых орудий в руках Жёлтого Дьявола — Золота" ("Город Жёлтого Дьявола"). Для Ф.М. Достоевского уехать в Америку значит совершить самоубийство. Этот мотив, как известно, не раз звучит в его творчестве ("Преступление и наказание", "Братья Карамазовы").
В.Г. Короленко побывал в Соединённых Штатах в 1893 г. Впечатлениями от поездки писатель поделился в уже упомянутой нами повести "Без языка", в очерке "Фабрика смерти", в дневниках и письмах. Короленко признаётся, что, отправляясь в заграничное путешествие, он был настроен на то, что увидит лучшую, нежели в России, жизнь. Он не мечтал эмигрировать и не был так наивен, как Матвей Лозинский. Но очень скоро и он напишет: "у нас много лучше".
С ужасом и отвращением Короленко описывает скотобойню в Чикаго, где скот убивают напоказ и куда люди приходят посмотреть на мучения животных как на красочное представление: "Дама стоит в двух шагах от меня, красиво облокотившись на перила, а ближе пятилетняя девочка просовывает личико в промежутки перил и с бессознательной детски неумелой жадностью приглядывается к непонятному ещё зрелищу смерти" ("Фабрика смерти"). Он пишет об уничтоженных и уничтожаемых индейцах, о третируемых неграх, и не понимает, как это соотносится с громкими заявлениями о лучшей стране в мире, о свободе и равных возможностях.
Короленко никак нельзя заподозрить в искажении фактов. Напротив, стремясь быть объективным, он отмечает и то, что понравилось ему в заокеанской стране. Но вывод его однозначен: "Плохо русскому человеку на чужбине и, пожалуй, хуже всего в Америке". И ещё: "Лучше русского человека, ей-богу, нет человека на свете".
А образ Америки вышел у него жутковатый: эдакая самовлюблённая трудяга с руками по локоть в крови.
Интересная и характерная особенность писателя В.Г. Короленко — писать при помощи музыки и звуков. В этом к нему близок М.А. Булгаков, произведения которого так же звучат. Но в отличие от прозы В.Г. Короленко, музыка у М.А. Булгакова не просто создаёт эмоциональный фон, но привносит в текст новые смыслы. Так, например, в романе "Мастер и Маргарита" трое из персонажей оказываются носителями музыкальных имён и фамилий. Это председатель МАССОЛИТа Михаил Александрович Берлиоз, это доктор Стравинский и это, наконец, Коровьев — он же Фагот, он же бывший регент и он же создатель и покровитель кружка хорового пения, дьявольского пения, подчиняющегося неведомой певцу воле. Так что о самих певцах можно сказать или вопросить: "Под чью дудку (чей фагот) поёте?" А в контексте произведения Фагот принадлежит к свите князя мира сего. Новая жизнь, новые порядки во многом воспринимаются М.А. Булгаковым как чертовщина, о чём он неоднократно писал и прямым текстом. Г.В. Свиридов в своих дневниках называет фагот "инструментом дьявола": "У Босха есть изображение чёрта с носом в виде фагота".
А что же Берлиоз, именем которого начинается роман? Когда-то Гектор Берлиоз создал "Фантастическую симфонию" о молодом музыканте, переживающем тяжёлые наркотические видения. То вдруг ему грезится, что он убил возлюбленную и теперь осуждён на казнь. Его ведут к лобному месту под звуки зловещего марша (уж не марш ли это, что слышит Маргарита в Александровском саду, когда за гробом самого М.А. Берлиоза идут литераторы?) В пятой части "Фантастической симфонии" герой видит себя на шабаше по случаю его собственных похорон (но ведь и бал у Сатаны увязан в романе М.А. Булгакова со смертью и похоронами М.А. Берлиоза). В разгаре он видит свою любимую, ставшую ведьмой. Она утратила скромность и благородство, она непристойна, она вливается в дьявольскую оргию… Так, фамилия Берлиоза, звучащая в самом начале романа, становится своего рода увертюрой, задавая тон дальнейшему повествованию и подавая читателю если и не подсказку, то намёк на то, что может ждать его на следующих страницах.
И В.Г. Короленко, и М.А. Булгаков — оба писателя-малоросса — прибегают к музыке, в самом широком смысле, как к выразительному средству, создавая через описание звуков настроение, атмосферу как произведения в целом, так и отдельных его частей, привнося в произведение новые смыслы.
Звуки, которые используются В.Г. Короленко для описания Америки — это визг, лязг, скрежет и грохот. Музыка представлена то грохотом Ниагары, то "визгом кларнетов и медных труб, стуком барабанов и звоном литавров" ("Без языка"). Россию — всю большую Россию от Польши до Сахалина — Короленко слышит иначе.
В Малороссии происходит дело повести "Слепой музыкант", герой которой, Пётр Попельский, родился слепым. Но зато этот мальчик с музыкальной фамилией слышит, как падают звёзды и встаёт солнце, как наступает ночь и ложится на землю снег. На слух он отличает красный цвет от малинового. А чувства — любовь или грусть — он может сыграть на свирели или на рояле… Как и случайные его знакомые — слепые звонари Роман и Егор — не видят, но слышат мир и говорят с миром посредством колоколов.
Но и Пётр Попельский, и звонари — не единственные музыканты в повести. Вот музыку южного малороссийского вечера — и смутный шелест буков, и отдалённый лай деревенских собак, и щёлканье соловья за рекой, и меланхолическое позвякивание бубенчиков привязанного на лугу жеребёнка — подчинила себе и затмила музыка свирели. И когда раздавалась игра, казалось, что все ночные звуки, "слившись в одну стройную гармонию, тихо влетают в окно, <…> навевая неопределённые, но удивительно приятные грёзы".
Порой создаётся впечатление, что все герои В.Г. Короленко знакомы с музыкальной грамотой. И если они почему либо не играют, то просто нет о том авторского замысла. Даже простому человеку, "хлопу", Иохиму, покорившему слепого мальчика игрой на свирели, "нипочём была даже и хитрая скрипка. <…> Когда, бывало, он, усевшись на лавке в углу, крепко притиснув скрипку бритым подбородком и ухарски заломив высокую смушковую шапку на затылок, ударял кривым смычком по упругим струнам, тогда редко кто в корчме мог усидеть на месте". Но неудача в любви, тоска сердечная заставили Иохима забыть свою скрипку. Он повесил её на конюшне, и на скрипке одна за другой перелопались струны, словно отзываясь тоскливым звоном на звон лопавшихся сердечных струн самого музыканта. В.Г. Короленко не прибегает к описанию страданий Иохима. Он лишь описывает оставленную скрипку, на которой струны "лопались с таким громким и жалобным предсмертным звоном, что даже лошади сочувственно ржали и удивлённо поворачивали головы к ожесточившемуся хозяину". И эта передача чувств героя при помощи звуков — жалобного звона струн и сочувственного ржания лошадей — стократ сильнее по воздействию любого прямолинейного и многословного описания.
Наполненная звуками, повесть звучит каждой страницей. Под каждое движение в природе или в человеческой душе автор подбирает разные звуки, отчего чтение превращается ещё и в слушание.
Узнав музыку, слепой мальчик Пётр Попельский стал ходить на конюшню послушать хохла-дударя: "Лошади тихо жевали, шурша добываемыми из-за решётки клочьями сена; когда дударь останавливался для передышки, в конюшню явственно доносился шёпот зелёных буков из сада. Петрик сидел, как зачарованный, и слушал". Вот и читатель, как зачарованный, слушает прозу В.Г. Короленко.
Серия "якутских рассказов" насыщена другим звучанием. То тишина, томящая душу, то звон колокольчика, то вдруг треснет на реке льдина, "и морозная ночь вся содрогнётся, и загудит, и застонет" ("Ат-Даван"). А то запоёт в ямщицкой якут, и разольются "протяжные, истерически-прерывистые звуки", похожие на плач или шум ветра в ущелье. В самом деле, эта якутская песня больше напоминает голос тайги, чем человеческое пение, и рождается она "по первому призыву, отзывается, как Эолова арфа своею незаконченною и незакруглённою гармонией на каждое дуновение горного ветра, на каждое движение суровой природы, на каждое трепетание бедной впечатлениями жизни" ("Ат-Даван").
А посредине, между малороссийской свирелью и ямщиком-Эоловой арфой, в центральной России звучит своя музыка, рассыпаются свои звуки.
Плещется Ветлуга и плеск её точно ласкающий шёпот. Взыграла река, и всё вокруг переполнилось "шорохом, плеском и звоном" ("Река играет"). С другого берега слышна песня. Пароход шлёпает колёсами. И то и дело несётся над рекой зов:
— Тю-ю-юли-ин!
Тюлин — так зовут перевозчика. Он моложавый средних лет мужичок. И до того безалаберный, что все, нуждающиеся в переправе через Ветлугу, подолгу вынуждены выкликать его. Вот отчего слышно над рекой:
— Тю-ю-юли-ин!
Вслушайтесь: шёпот реки в тёплом летнем воздухе, едва слышимая заунывная русская песня и несмолкаемое "Тю-ю-юли-ин!" Ведь это законченная, самостоятельно и вечно существующая музыка. Это музыка сфер. И какая мелодичная фамилия у перевозчика! Во всём что-то широкое, стихийное, вольное, что-то такое, что понятно русскому и непонятно, неслышно иностранцу или внутреннему эмигранту. И отчего же автору кажется, что всё это уже было когда-то — и река с ивами, и церковь, и шалаш, и песня, и зов над рекой? Не оттого ли, что это было всегда? А может, всё это слишком узнаваемо, потому что это и есть Россия?..
Но Россия у Короленко разная. Много в ней злого, жестокого, мелочного и невежественного. И всё же, не это главное. А главное — и в малороссийской степи, и в якутской тайге, и на Ветлуге — воля, простор. Главное, что слышно падение звёзд, что понятно дуновение ветра и шёпот реки. И что же такое любовь к России? Это умение её слышать. Если ты слышишь Россию, значит, она существует.
По-своему, неповторимо передаёт это звучание В.Г. Короленко, писатель, которого мало читать, читая, нужно слушать.
Короленко не ставил своей задачей сравнить рукотворную, нарочно сделанную Америку и стихийную Россию. Отчасти писатель уподобился якутским певцам — написал о том, что видел и как слышал. Он никогда не сообщает своему читателю: "В Америке то-то и то-то делают так-то и так-то, а в России — вот эдак". К тому же, много и без всякой цели сравнения было написано им до поездки в США. Но тем-то и интересно это невольное сопоставление, закравшееся в творчество писателя и зазвучавшее грохотом водопада и шёпотом реки.
|