Владислав Гулевич __ КУЛЬТУРА КАК ЖЕРТВА ИНДИВИДУАЛИЗМА
Московский литератор
 № 21, октябрь, 2013 г. Главная | Архив | Обратная связь 



Владислав Гулевич
КУЛЬТУРА КАК ЖЕРТВА ИНДИВИДУАЛИЗМА


     Диалог и столкновение культур и цивилизаций — стержневая проблема нашей эпохи. Это особенно актуально для западной культуры, оказавшейся лицом к лицу с многочисленными диаспорами, с отличными от западных нормами поведения.
     В своих истоках западная культура и цивилизация несли мощное мужественное (маскулинное) начало. Шпили готических соборов, устремлённые в небесную высь — прекрасная иллюстрация западноевропейской целеустремлённости. Из трёх христианских деноминаций как раз католичество и протестантизм были носителями экспансионистского начала — и в политике, и в экономике, и в культуре.
     Но в либеральной идеологии, послужившей фундаментом западной культуры, была малозаметная трещина, превращающаяся на наших глазах в пропасть. Положив в основу мировоззрения индивидуальное "я", отягощённое рафинированным рационализмом, где нет места метафизическим измерениям и почитанию сакрального (помните ницшеанское "Бога нет. Его убили вы и я!"?), западный человек априори заложил предпосылки для дальнейшего дробления поля собственной индивидуальности на ещё более мелкие частицы, чем его "я".
     Началось всё с Демокрита и его теории о существовании в пространстве лишь атомов и пустоты. Демокрита, допустившего вероятность существования отдельных атомов, иногда называют чуть ли не первым либералом.
     От теории атомов Запад пошёл далее, обособляя индивидуума (человеческий атом) от коллектива, как цельного, холистского образования. Теперь атомами были люди, а не какие-то незаметные частицы в бесконечном пространстве. Но посыл к дальнейшему делению не угас. Столетиями томящийся под спудом религиозных и культурных ограничений, западный человек ещё прислушивался к речам католических ксендзов и протестантских пасторов, но в постиндустриальную эпоху он нашёл для себя полное выражение. Не случайно это совпало с вырождением метафизической сущности западного христианства, с превращением его в придаток экономики, в мало почитаемую дань малоэффективной традиции, от которой отказываются всё больше людей.
     Итак, импульс деления пространства на атомы и независимые "я" на этом не угас, и последующим шагом стала попытка разделить само "я" на составляющие части. Опять-таки, эта тенденция хронологически совпала с информационной революцией, компьютеризацией общества, как яркого проявления текучести, безграничности и отсутствия статичности: индивидуальный пользователь компьютера может менять свою виртуальную идентификацию, присваивая себе разные имена и даже разный пол, проникать в сети, зарегистрированные в другой стране и на другом континенте и т.д. Глобальная Сеть стала символом атомарности, и западный человек, подсознательно учуяв знакомый "запах" демокритовских идей, пусть и не зная о них (его сознание уже подготовлено к их положительному восприятию самой западной культурой), не устоял перед соблазном. Надвое уже раскалывается сам индивидуум, и западная культура нормально воспринимает желание некоторых своих представителей сменить пол, заключить однополый брак и т.д.
     Это знаменует собой выветривание, выхолащивание маскулинного начала в западной культуре. Агрессивность и экспансивность осталась в рамках западной цивилизации, и это проявляется в политике и экономике (войны в Ираке, Ливии, Сирии), но в рамках духовной, нематериальной культуры Запада главенство переходит к женственности (феминоидности). Брак двух мужчин, когда один из них играет роль женщины, или брак двух женщин, где одна из них играет роль мужчины — наиболее яркое проявление данной тенденции, когда часть мужчин — добровольно превращается в женщин, а часть женщин — в мужчин, и это подкрепляется законодательно. Происходит размягчение основ общества, стирание явных моральных и гендерных границ, где почти не осталось запретных зон, где почти всё можно, если это всё не угрожает экономическому (только экономическому, но никак не психологическому или нравственному) состоянию других. Ценность имеет только грубо материалистическая экономика. Психологию и нравственность руками не пощупаешь, а потому им отказано в равной ценности с экономикой.
     Но эта болезнь не только западная. Это общий диагноз для всех стран, некритично воспринявших идеологию западного либерализма с его обожествлением рынка и куцего индивидуального "я". Наиболее воинственные натуры ощущали это наиболее остро. Ницше прозвали антирелигиозным философом-милитаристом (отчасти это правда), но вынесенный им западной культуре диагноз был точен: разжижение силы духа, превращение в культуру предельно женственную, без стержня внутри, понижение болевого порога народов Запада в прямом и переносном смысле. Эрнст Юнгер излил свои мысли на этот счёт в книге "Борьба как внутреннее переживание". Юлиус Эвола — в "Людях и руинах", Мирча Элиаде — в "Апологии мужеству".
     Прозападные российские либералы XIX в., волей-неволей, подготовляли российское интеллектуальное сообщество к приятию этих идей, пусть не подозревая, что они в себе несли. В российском государственно-политическом теле всегда присутствовала доза либеральной идеологии. Сегодня она инволюционирует вместе с западной культурой, и российские либералы — союзники и моральные опекуны извращённого индивидуализма, вплоть до его крайних проявлений.
     Отцом всех вещей называл Гераклит войну. Противостояние духа вылилось сегодня на улицы западноевропейских городов. Изнеженное, погрязшее в женственных грёзах западноевропейское общество столкнулось с носителями наступательного мужского начала — иммигрантами-мусульманами из стран Азии и Африки. Между ними просто не могло не вспыхнуть искры, ибо первые светятся своей мягкостью и бесхребетностью, а вторые — агрессией и экспансивностью. Вера в прогресс сыграла злую шутку с западными народами. Те, кого они считали непрогрессивными и отсталыми, брызжут энергией и стремлением к жизни. Носители же прогрессистских идей кажутся на их фоне вялыми и квёлыми стариками.
     Прогресс если и возможен, так только в сфере технической. Каждый новый аппарат качественней предыдущего, но каждый новый человек ни морально, ни физически не качественней прошлых поколений. Духовность и культура принесены в жертву прогрессу. Напротив, в прошлом психика человека была многократно сильней. Во времена Ивана Грозного не существовало такого понятия, как переходный возраст, ибо каждый член общества знал своё в нём место и свою функцию, опираясь в своих убеждениях на религиозные устои. Психолог был не нужен, и молитвы в храме было достаточно для психологической реабилитации. Во все века, за исключением последних двух, на Руси три-четыре войны было нормой для мужчины. Не было "польских", "шведских", "крымских", "турецких" синдромов после кровавых войн с Польшей, Швецией, Крымским ханством, Турцией (сравните с "афганским", "чеченским" синдромом). Люди были крепче, психика — твёрже. В годы Великой Отечественной войны, когда от силы духа зависело выживание народа, казнь предателей на глазах у мирных жителей, которые собирались на это посмотреть вместе с малыми детьми (приходилось видеть архивные фотографии), не вызывала, надо полагать, кошмары ни у взрослых, ни у малолетних зрителей…
     Вывод один: чем меньше либерализма в обществе, тем менее оно хрупко. Но на противоположной стороне от мягкости находится твёрдость. Перегибы с твёрдостью могут привести к тирании и диктатуре по примеру правления Нерона, Кромвеля и т.п. исторических экземпляров. Поэтому лучше быть консерватором в культуре и либералом в экономике, чем быть либералом в обоих случаях. Культура, как духовное творение, нуждается в защите от внешних вызовов, то и дело испытывающих её на прочность. Экономика же требует своеобразной творческой инициативы и гибкости, проявление которых возможно лишь там, где нет ненужных барьеров.
     Здоровое соотношение консерватизма и либерализма, когда первого больше, чем второго — залог сбалансированного развития общества. При определении их необходимой и точной пропорции взвешенность и трезвость мысли важнее всех других качеств, ибо любая добродетель легко переходит в порок, если не знать в ней меры.
     Учёные и философы до сих пор не пришли к согласию, что же считать культурой, а что — цивилизацией. Румынский мыслитель Лучиан Блага полагал, что, если отталкиваться от мнения о цивилизации, как созданном человеком комплексе технических, и иных средств, для обеспечения собственной безопасности, следует сказать, что и животные тогда живут "цивилизованно", ибо тоже заботятся о самосохранении, и только человек живёт культурно, ибо постигает духовное.
     Болгарский философ Цветан Тодоров, как и Л. Блага, отделял культуру и цивилизацию, оставляя за культурой духовные ценности, а за цивилизацией — технологические новинки, политику, экономику и т.п. Для диалога цивилизаций необходим диалог культур, но паритетное соотношение культуры и цивилизации, духовной и технической составляющей человеческих сообществ играют здесь первостепенную роль.