Валентин Сорокин __ ВЕРЮ И ЛЮБЛЮ!..
Московский литератор
 № 11, июнь, 2014 г. Главная | Архив | Обратная связь 


Валентин Сорокин
«ВЕРЮ И ЛЮБЛЮ!..»


     Надо так любить свою Родину и так готовить себя к жизни, к испытанию своей судьбы, которая дана тебе Богом, чтобы — если потребует трагедия Родины — встать на её защиту и умереть за неё. Без этого не будет никогда творческой удачи и масштаба ни у кого. Это самое главное и святое — любовь к Родине! Только это делает жизнь — Жизнью!
      
     ПОЛЕ КУЛИКОВО
     Облака идут-плывут на воле.
     Звон мечей затих и стук подков.
     Отдыхает Куликово поле
     В синеве торжественных веков.
      
     Лишь ковыль над ратью побеждённой
     Движется, как вешняя вода.
     И, в другие времена рождённый,
     Прибыл я поговорить сюда.
      
     Присягаю и холму, и броду,
     И дубраве, где от зорь темно...
     Неужели русскому народу
     Умереть в просторах суждено?
      
     Я не зря стою, припоминаю,
     О, ему действительно везло:
     И чужие, и свои мамаи
     Кровь его расшвыривали зло.
      
     И чужие и свои топтали
     Ярость искромётную, дабы
     Счастье не овеивало дали,
     Месть не поднималась на дыбы.
      
     Будто в наши долы и в лагуны,
     В сёла горькие и в города
     По тропе иуд втекают гунны,
     Безнаказанно и навсегда.
      
     И предел страданию людскому
     Я пока не вижу впереди,
     Коль тоска по Дмитрию Донскому
     Тихо заворочалась в груди.
      
     Под луною ничего не ново,
     Слёзы вдов укажут путь волнам.
     Помоги ты, Поле Куликово,
     Выжить нам и выздороветь нам!
      
     ГРУСТЯТ БЕРЕЗЫ
     А под Москвой гуляет осень...
     В ней столько тайн и волшебства.
     На длинных иглах старых сосен
     Повисла бусами листва.
      
     Грустят березы над обрывом.
     И перезвон, и непокой.
     И, словно огненные гривы,
     Схлестнулись травы за рекой.
      
     Холмы угрюмо и мохнато,
     С тяжелым клекотом внутри,
     Свалили каменные латы,
     Как перед сном богатыри...
      
     Соборы тяжкими крестами
     Подперли дымчатую грусть,
     И золотистыми устами
     Здесь разговаривает Русь.
      
     И одиноко на опушке,
     Еще не дав разбег перу,
     Беспечно бродит юный Пушкин,
     Рассыпав кудри на ветру.
      
     * * *
     Ранен я сильно, под сердцем свинец,
     Ранен я опытно — первым ударом.
     Муки мои обойдутся им даром,
     Тем дикарям... Их наводит подлец.
      
     Вот они по следу мчат моему,
     Пика и лук, и топор наготове.
     Мамонта бить низколобым не внове, —  
     Сколько красавцев списали во тьму?
      
     Я не красавец, не мамонт, но я
     Знал свое место и помнил заветы:
     Мы одиноки у целой планеты,
     Нас убивают — пустеют края.
      
     Я первобытным, клянусь, не мешал
     Лазить в деревьях, искать пропитанья,
     Их коллективные вопли-рыданья
     Я уважительно вслух утешал.
      
     Доутешался, свистят и визжат
     Над головою забытые стрелы.
     Небо прогнулось. Земля постарела.
     Реки от крови недвижно лежат.
      
     ПОДСОЛНУХИ ЦВЕТУТ
     Подсолнухи искрятся и цветут,
     От них заросший золотится пруд.
      
     И золотое поле льётся, льётся,
     И солнце под короною смеётся.
     Ему, большому, с четырёх сторон
     Кивает малых тысячи корон.
      
     И ты идёшь, на голове корона —  
     Сошла, царица, с неземного трона.
      
     Июль, июль, тревожный лунный свет.
     От звёзд и соловьев спасенья нет.
      
     И мы лугам, подсолнухам дивимся:
     Они цветут, и мы — не повторимся!
      
     * * *
     Не боюсь я ни беды, ни смерти.  
     Жил, как дрался, плача и круша.
     Выноси меня из мелковерти,
     Русская, отважная душа.
      
     Никого не хаю, не ругаю.
     — Здравствуйте! —  открыто говорю.
     Всем, кто пал на фронте, — присягаю,
     Кто меня травил — благодарю!
      
     Вот сомкну глаза — куда же деться! —  
     Разрывая сумерек струну,
     Вновь стучит ошеломленно сердце
     Через полуночную страну.
      
     Уличаю, а не обличаю,
     Жду я славы для своей судьбы.  
     Родину пою и величаю,
     Вскинутую мощью на дыбы.
      
     Давче в небе самолет крутился,
     На равнине колосился хлеб.
     Я родился — враг перекрестился,
     Черный ворон вздрогнул и ослеп!
      
     * * *
     Я видел сон: смуглы и загорелы
     От злых пустынь и августовских дней,
     Кочевники в меня вонзали стрелы,
     Прицеливаясь медленно с коней.
      
     Была земля шатрами их покрыта,
     Повытоптаны травы и леса.
     Храпели кони, цокали копыта,
     И хохотали щурые глаза.
      
     Команда раздавалась учащенно,
     А я, свою беспомощность кляня,
     Стоял один, ничем не защищенный,
     Тебя от них собою заслоня.
      
     Бежал огонь по каждому суставу,
     Горели раны — красные цветы.
     И думал я: когда ж стрелять устанут?
     Нельзя мне падать, ведь за мною ты.
      
     Очнулся — день, в траве горланят птицы.
     Трещит костер, и вот твоя рука,
     Плечо,
               щека
                        и влажные ресницы,
     В которых ночевали облака.
      
     ВСЁ ИЗ ОГНЯ
     — Всё из огня, и всё уйдет в огонь! —
     Мой дед, бывало, молвил на гулянке.
     И высекала глыбная ладонь
     Огонь любви из крохотной тальянки.
      
     Огонь любви к березам и полям,
     К застенчивой девчоночьей улыбке,
     К нахимовским ревущим кораблям
     И к русичам, что полегли у Шипки.
      
     Но умер дед внезапно ясным днем,
     Прославя мир гармошкой и делами.
     И я зажег в знак памяти о нем
     Огромное, неистовое пламя.
      
     Оно южжит, вскипая и звеня,
     Гудит и стонет, как в грозу антенна.
     И полонила юного меня
     Клокочущая музыка мартена.
      
     Огонь, огонь, то розовый с краев,
     То рыжий под седыми небесами,
     От всполохов, багряных соловьев,
     И жуткий свет и тьма перед глазами.
      
     О соловьи, жестокие огни,
     В искрящемся, текучем, звездном иле!
     ...Как я боюсь, чтобы меня они
     В нежданный миг совсем не ослепили.
      
     ИВАН-ДА-МАРЬЯ  
     День наполнен синевою.
     Лезут тени в погреба.
     Ухожу я с головою
     В придорожные хлеба.
      
     Загустелая пшеница
     Плещет волнами в зенит.
     То под ветром серебрится,
     То вздыхает, то звенит.
      
     Пахнет клевером и пылью,
     Острой сдобою солом.
     Солнце огненные крылья
     Распластало над селом.
      
     Веет бор смолистой гарью,
     Пни угрюмые крепки.
     И цветы иван-да-марья
     Тихо бродят вдоль реки.
      
     По цветам заря гуляла,
     Потому из немоты
     Светят розово и ало
     Те высокие цветы.
      
     В глубях знойного тумана,
     Поднимись-ка в полный рост, —
     Кроме Марьи да Ивана —
     Никого на сотни верст…
      
     МЕДУНИКА
     Ливень вымоет леса.
     На поляне полудикой
     Прорастут твои глаза
     Одинокой медуникой.
     И в негромкой стороне,
     Умудренные веками,
     Ветры память обо мне
     Пронесут за облаками.
     Будет вечер, синева,
     Будет солнышко смеяться.
     Соловьиные слова
     Снова будут повторяться.
     И веселая, как есть,
     Жизнь продолжится земная.
     Медуника будет цвесть,
     Ничего о нас не зная.
      
     * * *
     Иноземцу меня не осилить
     И уже невозможно пресечь.
     Я недаром родился в России
     И пою её горе и меч.
      
     Вырастал я за сына и брата
     Из тяжелой и злой маеты,
     Вам, которые ложью распяты,
     Вам, которые пулей взяты.
      
     Смолкни, ветер, над миром разбоя!
     Эхо смерти, не шастай в лесу!
     Я боюсь, что однажды с собою
     Тайну века во тьму унесу.
      
     Будет каждая крыша согрета,
     Вспыхнет праведный свет навсегда,
     Если в грешную память поэта
     Залетает вселенной звезда.   
                       
     Если выстояв, выдюжив, вызнав,
     Я поднялся — и солнце в груди,
     Если вещая матерь-Отчизна
     День и ночь у меня впереди.
      
     Струны времени, совести стрелы,
     Красной масти на поле цветы,
     Это — чувства и слова пределы,
     Это — ты, моя Родина, ты!
      
     * * *
     Среди забот, среди борений
     И поверительных утрат
     Тебе одной я ныне рад,
     Без похвальбы и преклонений.
      
     Мечами срубленный — стою.
     И тьмой окутанный — сверкаю.
     Я никого не упрекаю
     За скальную тропу свою:
      
     Она — мятеж, она — судьба,
     Пусть высотой глаза слепило.
     Ведь никогда бы ты раба
     Не выбрала, не полюбила.
      
     А у поэтов испокон,
     Лишь чувством сердце озарится,
     И раскрывается граница, —
     Весь мир понятен и знаком.
      
     Движения твои ловлю,
     Ловлю слова — и восторгаюсь.
     Не сожалею и не каюсь
     Ни в чем, а верю и люблю!
      
     * * *
     Не смогу разлюбить, хоть убей,
     Потому что родился не чёрствым,
     Эту
            синюю
                       сонность
                                       степей,
     Эти звёзды, берёзы и вёрсты.
      
     Самолёт, паровоз ли, такси
     Наплывает внезапней крушенья.
     И недаром вовек на Руси
     Выше Господа Бога — движенье!  
      
     Кувыркается ветер во ржи,
     Голосит над болотами чибис.
     Ну скажи мне,
                            скажи мне,
                                              скажи,
     Где бы мы доброте научились!
      
     Ни одной не запомню страны,
     Ни одной не пойму я державы.
     Мне ведь даже в могиле нужны
     Только наши поля и дубравы.
      
     Словно в речку, войду я в траву,
     Тихо трону ладонью ромашку.
     И, почти как в бреду, разорву,
     Переполненный счастьем, рубашку!