Надо так любить свою Родину и так готовить себя к жизни, к испытанию своей судьбы, которая дана тебе Богом, чтобы — если потребует трагедия Родины — встать на её защиту и умереть за неё. Без этого не будет никогда творческой удачи и масштаба ни у кого. Это самое главное и святое — любовь к Родине! Только это делает жизнь — Жизнью!
ПОЛЕ КУЛИКОВО
Облака идут-плывут на воле.
Звон мечей затих и стук подков.
Отдыхает Куликово поле
В синеве торжественных веков.
Лишь ковыль над ратью побеждённой
Движется, как вешняя вода.
И, в другие времена рождённый,
Прибыл я поговорить сюда.
Присягаю и холму, и броду,
И дубраве, где от зорь темно...
Неужели русскому народу
Умереть в просторах суждено?
Я не зря стою, припоминаю,
О, ему действительно везло:
И чужие, и свои мамаи
Кровь его расшвыривали зло.
И чужие и свои топтали
Ярость искромётную, дабы
Счастье не овеивало дали,
Месть не поднималась на дыбы.
Будто в наши долы и в лагуны,
В сёла горькие и в города
По тропе иуд втекают гунны,
Безнаказанно и навсегда.
И предел страданию людскому
Я пока не вижу впереди,
Коль тоска по Дмитрию Донскому
Тихо заворочалась в груди.
Под луною ничего не ново,
Слёзы вдов укажут путь волнам.
Помоги ты, Поле Куликово,
Выжить нам и выздороветь нам!
ГРУСТЯТ БЕРЕЗЫ
А под Москвой гуляет осень...
В ней столько тайн и волшебства.
На длинных иглах старых сосен
Повисла бусами листва.
Грустят березы над обрывом.
И перезвон, и непокой.
И, словно огненные гривы,
Схлестнулись травы за рекой.
Холмы угрюмо и мохнато,
С тяжелым клекотом внутри,
Свалили каменные латы,
Как перед сном богатыри...
Соборы тяжкими крестами
Подперли дымчатую грусть,
И золотистыми устами
Здесь разговаривает Русь.
И одиноко на опушке,
Еще не дав разбег перу,
Беспечно бродит юный Пушкин,
Рассыпав кудри на ветру.
* * *
Ранен я сильно, под сердцем свинец,
Ранен я опытно — первым ударом.
Муки мои обойдутся им даром,
Тем дикарям... Их наводит подлец.
Вот они по следу мчат моему,
Пика и лук, и топор наготове.
Мамонта бить низколобым не внове, —
Сколько красавцев списали во тьму?
Я не красавец, не мамонт, но я
Знал свое место и помнил заветы:
Мы одиноки у целой планеты,
Нас убивают — пустеют края.
Я первобытным, клянусь, не мешал
Лазить в деревьях, искать пропитанья,
Их коллективные вопли-рыданья
Я уважительно вслух утешал.
Доутешался, свистят и визжат
Над головою забытые стрелы.
Небо прогнулось. Земля постарела.
Реки от крови недвижно лежат.
ПОДСОЛНУХИ ЦВЕТУТ
Подсолнухи искрятся и цветут,
От них заросший золотится пруд.
И золотое поле льётся, льётся,
И солнце под короною смеётся.
Ему, большому, с четырёх сторон
Кивает малых тысячи корон.
И ты идёшь, на голове корона —
Сошла, царица, с неземного трона.
Июль, июль, тревожный лунный свет.
От звёзд и соловьев спасенья нет.
И мы лугам, подсолнухам дивимся:
Они цветут, и мы — не повторимся!
* * *
Не боюсь я ни беды, ни смерти.
Жил, как дрался, плача и круша.
Выноси меня из мелковерти,
Русская, отважная душа.
Никого не хаю, не ругаю.
— Здравствуйте! — открыто говорю.
Всем, кто пал на фронте, — присягаю,
Кто меня травил — благодарю!
Вот сомкну глаза — куда же деться! —
Разрывая сумерек струну,
Вновь стучит ошеломленно сердце
Через полуночную страну.
Уличаю, а не обличаю,
Жду я славы для своей судьбы.
Родину пою и величаю,
Вскинутую мощью на дыбы.
Давче в небе самолет крутился,
На равнине колосился хлеб.
Я родился — враг перекрестился,
Черный ворон вздрогнул и ослеп!
* * *
Я видел сон: смуглы и загорелы
От злых пустынь и августовских дней,
Кочевники в меня вонзали стрелы,
Прицеливаясь медленно с коней.
Была земля шатрами их покрыта,
Повытоптаны травы и леса.
Храпели кони, цокали копыта,
И хохотали щурые глаза.
Команда раздавалась учащенно,
А я, свою беспомощность кляня,
Стоял один, ничем не защищенный,
Тебя от них собою заслоня.
Бежал огонь по каждому суставу,
Горели раны — красные цветы.
И думал я: когда ж стрелять устанут?
Нельзя мне падать, ведь за мною ты.
Очнулся — день, в траве горланят птицы.
Трещит костер, и вот твоя рука,
Плечо,
щека
и влажные ресницы,
В которых ночевали облака.
ВСЁ ИЗ ОГНЯ
— Всё из огня, и всё уйдет в огонь! —
Мой дед, бывало, молвил на гулянке.
И высекала глыбная ладонь
Огонь любви из крохотной тальянки.
Огонь любви к березам и полям,
К застенчивой девчоночьей улыбке,
К нахимовским ревущим кораблям
И к русичам, что полегли у Шипки.
Но умер дед внезапно ясным днем,
Прославя мир гармошкой и делами.
И я зажег в знак памяти о нем
Огромное, неистовое пламя.
Оно южжит, вскипая и звеня,
Гудит и стонет, как в грозу антенна.
И полонила юного меня
Клокочущая музыка мартена.
Огонь, огонь, то розовый с краев,
То рыжий под седыми небесами,
От всполохов, багряных соловьев,
И жуткий свет и тьма перед глазами.
О соловьи, жестокие огни,
В искрящемся, текучем, звездном иле!
...Как я боюсь, чтобы меня они
В нежданный миг совсем не ослепили.
ИВАН-ДА-МАРЬЯ
День наполнен синевою.
Лезут тени в погреба.
Ухожу я с головою
В придорожные хлеба.
Загустелая пшеница
Плещет волнами в зенит.
То под ветром серебрится,
То вздыхает, то звенит.
Пахнет клевером и пылью,
Острой сдобою солом.
Солнце огненные крылья
Распластало над селом.
Веет бор смолистой гарью,
Пни угрюмые крепки.
И цветы иван-да-марья
Тихо бродят вдоль реки.
По цветам заря гуляла,
Потому из немоты
Светят розово и ало
Те высокие цветы.
В глубях знойного тумана,
Поднимись-ка в полный рост, —
Кроме Марьи да Ивана —
Никого на сотни верст…
МЕДУНИКА
Ливень вымоет леса.
На поляне полудикой
Прорастут твои глаза
Одинокой медуникой.
И в негромкой стороне,
Умудренные веками,
Ветры память обо мне
Пронесут за облаками.
Будет вечер, синева,
Будет солнышко смеяться.
Соловьиные слова
Снова будут повторяться.
И веселая, как есть,
Жизнь продолжится земная.
Медуника будет цвесть,
Ничего о нас не зная.
* * *
Иноземцу меня не осилить
И уже невозможно пресечь.
Я недаром родился в России
И пою её горе и меч.
Вырастал я за сына и брата
Из тяжелой и злой маеты,
Вам, которые ложью распяты,
Вам, которые пулей взяты.
Смолкни, ветер, над миром разбоя!
Эхо смерти, не шастай в лесу!
Я боюсь, что однажды с собою
Тайну века во тьму унесу.
Будет каждая крыша согрета,
Вспыхнет праведный свет навсегда,
Если в грешную память поэта
Залетает вселенной звезда.
Если выстояв, выдюжив, вызнав,
Я поднялся — и солнце в груди,
Если вещая матерь-Отчизна
День и ночь у меня впереди.
Струны времени, совести стрелы,
Красной масти на поле цветы,
Это — чувства и слова пределы,
Это — ты, моя Родина, ты!
* * *
Среди забот, среди борений
И поверительных утрат
Тебе одной я ныне рад,
Без похвальбы и преклонений.
Мечами срубленный — стою.
И тьмой окутанный — сверкаю.
Я никого не упрекаю
За скальную тропу свою:
Она — мятеж, она — судьба,
Пусть высотой глаза слепило.
Ведь никогда бы ты раба
Не выбрала, не полюбила.
А у поэтов испокон,
Лишь чувством сердце озарится,
И раскрывается граница, —
Весь мир понятен и знаком.
Движения твои ловлю,
Ловлю слова — и восторгаюсь.
Не сожалею и не каюсь
Ни в чем, а верю и люблю!
* * *
Не смогу разлюбить, хоть убей,
Потому что родился не чёрствым,
Эту
синюю
сонность
степей,
Эти звёзды, берёзы и вёрсты.
Самолёт, паровоз ли, такси
Наплывает внезапней крушенья.
И недаром вовек на Руси
Выше Господа Бога — движенье!
Кувыркается ветер во ржи,
Голосит над болотами чибис.
Ну скажи мне,
скажи мне,
скажи,
Где бы мы доброте научились!
Ни одной не запомню страны,
Ни одной не пойму я державы.
Мне ведь даже в могиле нужны
Только наши поля и дубравы.
Словно в речку, войду я в траву,
Тихо трону ладонью ромашку.
И, почти как в бреду, разорву,
Переполненный счастьем, рубашку!
|