ЛЕСНИК
— Деда, опять ты ни свет ни заря поднялся! Пора бы уже угомониться — или из памяти выпало, что не служишь больше? Уволили тебя на пенсию, ну так и уймись, — четырнадцатилетняя внучка Женюрка, состроив сердитую мордашку, делано ворчала, искоса поглядывая на мать в ожидании одобрения.
Лидия же, не вступая в разговор, но прислушиваясь к нему со вниманием, продолжала ловкими руками чистить к обеду картошку, отправляя длинные стружки тоненько срезанной кожуры в стоящую у ног бадью, куда попадали все пищевые отходы, годные на корм поросёнку.
Фёдор Васильевич Макаров, следуя давно выработанной привычке, вставал рано поутру теперь уже не в силу обязанности, но по зову совести. Ему, бывшему лесному обходчику, покоя не было ни днём, ни ночью от мысли о лесных пожарах. Да как же иначе! Лето выдалось небывалым: с середины июля в центральных районах страны властвовала жара, какую, как говорится для красного словца, не помнил никто из старожилов. Впрочем, много ли их, старых, осталось на селе? Ведь именно по ним в первую
очередь прошли железным катком "реформы", отнимая пусть и не шибко зажиточные, но привычные и устойчивые условия бытия.
Вот уже и треть августа миновала, а воздух раскалён и обезвожен. Как не гореть безнадзорным теперь лесам да осушённым торфяникам! Потому-то, лишь зарозовеет небо на востоке, с кряхтением снимал с постели и опускал на дощатый пол зудящие, с набухшими узлами вен ноги вдовец Макаров. Выждав несколько минут, пока успокоится и войдёт в обычный ритм изношенное сердце, потревоженное сменой положения тела, да отойдёт после сна застилающая глаза пелена, брёл в сени к умывальнику,
набирал в сомкнутые чашей ладони так и не остывшей за ночь после знойного дня воды, омывал бородатое лицо. Потом обряжался в брезентовую робу, обувал резиновые сапоги, наполнял у колодца оставшийся с прежних времён заплечный бачок и, насколько позволяли силы, поспешал на бугор к лесопосадкам. Часто оказывалось — не впустую торопился старый лесовод. Всё ближе к деревне подходила полоса пожаров, вот и в длинных шеренгах маленьких ёлочек нет-нет да и займётся сухая трава — так и до великой беды не далеко, если не
поспеешь вовремя залить!
Но разве втолкуешь неразумной девчонке, отчего болит душа за судьбу молоденьких саженцев. Ведь живые они! А уж поднимутся, распушатся — красотища будет неописуемая! Да что там Женюрка — взрослых не вразумишь. Вот сосед, в прошлом неплохой механизатор, а в новые времена первостепенный лоботряс, Пронкин, подначивал второго дня, когда Макаров, возвращаясь домой из леса, проходил мимо кем-то заготовленных на сруб баньки, но уже почерневших от времени ввиду отсутствия заказчиков
брёвен, где тот бражничал с собутыльниками:
— Охота тебе, Василич, задарма ноги-то сбивать! Вот вроде разумный ты мужик, образованный — техникум в Судогде окончил. Что ни день, мотаешься, бак с водой на горбу таскаешь, а не кумекаешь при этом: не наш теперь лес — господский! Всю округу, слыхал, скупил этот "соловей российский", ну, тот, славный птах который, ядрёный корень. Его семейство лесами-то муромскими теперича владеет. Ладно, пускай, коли так обернулось. Поперву и нам польза была — щедро платил певун
за вырубку. А потом что-то разладилось там у них: задолжал работягам, так со многими и не расплатился сполна. Гневается на него народ. Иной раз нарочно пал пускают — ущерб-то богатею, не нам. А ты ходи, туши, туши, малохольный!
— Пустой ты человек, Санька, балаболка! У кого в здравом уме рука поднимется взнарок лес то жечь — это ж такое чёрное дело. Ну ладно, окурок там бросить, толком не загасив спьяну, или костерок путём не затоптать — мало ли вас, шалопутов, в округе. Но чтобы такое непотребство — ни в жисть не поверю!
— Твоя воля, Макаров! Хошь верь, хошь нет, а я знаю, о чём толкую. Жжёт лес народ, — упрямился Санька, потрясая пивной бутылкой.
— Совсем, видно, лишил вас Господь разума! Чьим бы лес ни был, а живёте-то нонешним днём все от его богатств, его дыханием! Сам же грибы, ягоды да орехи к трассе вёдрами выносишь городским продавать. Первач-то не на бруснике, что ли, мамашка твоя настаивает? А пьёшь всю зиму разве не под грузди солёные? Али на грядках всё это добро-то произрастает? Эх, вы, поджигатели хреновы! Доиграетесь, свои усадьбы спалите…
Отобедали по семейной традиции молча. Только успели Лидия с пособляющей ей дочерью в четыре руки убрать со стола, заявилась соседка:
— Макаровы, с вас двести целковых! Чуете, как гарью-то пахнет? Огонь, говорят, рядом уже совсем, вот и решил народ дозорных выставить, чтобы пламя, подкравшись, врасплох не застало. За так никто дежурить не согласился, времена нынче другие. Потому и собираем по две сотни с каждого двора, вроде как им на жалованье.
Пока Лидия шуршала под сложенным стопкой бельём в шифоньере, отсчитывая деньги, соседка без передыха тараторила, спеша выложить последние сельские новости:
— А слыхали, глава-то наш, Мишин, семью от греха подальше вывез из посёлка. Ну да, у них же во Владимире квартира преогромная, вот там от огня они и схоронились. Сам, вроде того, отпуск оформил, но звонит в администрацию каждый день, сводки требует: как идёт противопожарная подготовка. Допёк всех! А как она идёт, сами видите. Вокруг села прокопали канавку на штык лопаты, шириной меньше воробьиного шага. Разве этим спасёшься! Говорят, "наверх" доложили, будто ров
вырыли. Врут всё, прости Господи, лишь бы красиво отчитаться, да денежки прикарманить!
— А ты, Семёновна, на крайний случай вещи-то какие собрала ли? — Лидия передала соседке деньги. — Вот у нас чемоданчик под кроватью наготове — документы, ну там фотки старые, немного одежды. Что на первое время надобно. Ежели придёт беда, подхватил и бежать!
— Ой, милая! Да куда это, как же я хозяйство-то брошу! Нет такого сундука, чтоб его упрятать. Авось пронесёт. Тут вчерась с небес вертолёт опустился за околицей. Министр прилетал — тот, что спасает всех. А вы что, и не знали? Вышел он, значит, такой, в рабочей спецовке, с киркой в руках. И военные с ним. А из района начальство на машинах пожаловало — в костюмах и при галстуках. Министр как цыкнет на них — не знали, бедные, куда деваться. А он собравшимся мужикам велел самим
меры принимать, коли начальники зазевались.
Вон, мужики, что пооборотистей, сговорились, трактора, купленные в бывшем совхозе, завели и опахали село. Потом Отец Алексей крестным ходом народ вокруг провёл — как-то отлегло от сердца, ушла тревога. Нет, не оставят нас Царь Небесный да Пресвятая Богородица!
— Это что, взаправду министр чрезвычайный приезжал? — спросил Фёдор Васильевич у дочери, когда дверь за соседкой затворилась.
— Ну да! — опередила мать Женюрка. — За мной Вовка соседский зашёл, и мы побежали на вертолёт поглядеть. Только лопаты у министра не было, врёт она! А вот ругался он на начальство, на чём свет стоит. Вовка от дружков слыхал, что за Окой второй вертолёт садился, а в нём кто-то уж шибко важный прилетал. Тоже с народом потолковал и отправился себе дальше…
— Ты, отец, опять, что ли, в свой дозор собрался? Поел бы на дорогу! — Лидия, зевнув, взмахнула руками, точно скидывая не выпускающее её состояние полусна.
— А самой-то что не лежится, спозаранку нынче вскочила?
— Приготовлю Женюрке завтрак да пойду к магазину очередь занимать. Вон соседки соль, сахар, спички запасают. Муки надо взять, масла растительного, посмотрю там, чего ещё. Всполошно как-то! А вот тебе, отец, наверное, можно было бы теперь и дома посидеть — зря, что ли, дежурным платим! Предупредят, коли что.
— Знаем мы этих сторожевых, — собираясь в путь, ворчал Макаров. — Зальют глаза-то с вечера и уснут. Сами бы не сгорели первыми. Тоже мне, дежурные!
Запах гари на улице определённо усилился, но Макаров решил: почудилось. Выйдя за околицу, он привычной дорогой направился к лесопосадкам. А чем ближе подходил, тем решительнее ускорял шаг, уже явно различая над молодыми деревцами струйки дыма. Суета и гомон встревоженных птиц, лесных обитателей, не оставил сомнений: горит ближний лес!
"Эх ты, вот и пришла беда!" — подумалось старому лесоводу. Поднявшись на бугор, по которому плотными стройными порядками были высажены молодые деревца, Фёдор Васильевич смог охватить взглядом и оценить всю картину бедствия. Лес горел в низине, по другую сторону бугра, вот отчего пожар не был виден из села. По высушенной зноем траве от опушки робкие пока языки пламени подобрались уже к молодой поросли, уничтожая на своём пути одну за другой вспыхивающие, как свечки,
ёлочки.
Сняв со спины бачок, Макаров взялся экономно, но прицельно заливать и затаптывать очажки возгорания. Потом, бросив уже ненужную, ставшую обузой опорожнённую ёмкость, огнеборец расчехлил сапёрную лопатку, висевшую до того на ремне, и принялся споро засыпать землёй огненные змейки, но они, как заколдованные, возникали, то тут, то там снова. Понимая, что со стихией не совладать, в отчаянии от бессилия скинул с себя брезентовую куртку, долго и упорно сбивал ею огненные
языки, нанося удары, как когда-то учили, сбоку, по направлению к огню. В пылу схватки и не заметил, что, закружившись, углубился слишком далеко в полосу посадок. Лишь когда едкий чад вызвал сильную резь в глазах и лёгким перестало хватать воздуха, спохватился. Следовало как можно быстрее выбираться из огненной ловушки. Но в плотной пелене дыма не было никакой видимости, поэтому куда бежать, Макаров сразу и не сообразил.
Вдруг рядом с его ногами промелькнул рыжей молнией спасающийся от пожара зверёк. Лиса! "Зверь всегда знает, где безопаснее, значит, надо довериться его чутью", — понял лесовод и поспешил следом. Вскоре, зашедшись от кашля, выбежал-таки Фёдор Васильевич на незадымлённую пока луговину и тут только почувствовал, как жжёт тело тлеющая ткань. Вот здесь-то силы его окончательно и оставили, больные ноги предательски подогнулись, и он, как ватный, опустился в траву, успев
лишь сорвать и отбросить в сторону прожжённую рубаху.
"Эх, худо! Не успел дойти до села, соседей предупредить", — сверлила мозг досадливая мысль…
— Ищите мужики, окрест он где-то, — вызволил Макарова из небытия недалёкий крик знакомого голоса. — Сюда, нашёл, — завопил Санька Пронкин уже совсем рядом. — Воды, воды давай, лей, не жалей на порты, вишь, обуглились уже!
Струи прохладной влаги окончательно привели старого лесовода в чувство.
— Да не меня тушите, не меня — лес спасайте, дозорные, — осипшим голосом, кашляя, наставлял он подоспевших односельчан…
Что именно послужило непреодолимой преградой пожару — вовремя ли распаханная полоса, Крестная ли Сила, призванная на подмогу дружным шествием с совместной молитвой общины, Бог весть. Факт то, что бушевавший, казавшийся непобедимым всепожирающий огонь сник и увял на подступах к селу. Прибывшие пожарные расчёты вместе с сельским народом подавили последние его проявления, отстояв нетронутой большую площадь лесопосадок.
Под вечер прокопчённые дымом пожарища мужики без сговора потянулись на привычный пункт сбора, к старым брёвнам. Одним из первых пришёл, ранее чуравшийся злачного места, Фёдор Васильевич Макаров. Отстраняясь от бестолкового гвалта коллективной беседы, он, глядя в землю, задумчиво курил, усевшись особняком, точно чего-то дожидаясь.
Наконец, с четвертью самогона подмышкой, явился взбудораженный как обычно Пронкин, встреченный одобрительным гулом собравшихся. Кто-то подал ему помятую алюминиевую кружку:
— Наливай, заждались!
— Спасибо тебе, Санёк, крепко выручил ты меня давеча, — сбил настрой поднявшийся Макаров, решительно шагнув с протянутой рукой к Пронкину.
Тот, передав бутыль сидящему рядом, смущённо ответил на руко-пожатие:
— Полно тебе, Василич, чего уж там! Свои ведь люди. Как по другому-то… Давай с нами, махни за компанию чуток с устатку!
— За приглашение благодарствую. Только знаешь ведь, непьющий я. Не за тем пришёл. Вишь, как оно обернулось… А доигрались-таки твои поджигатели! Или наболтал ты чепухи спьяну в тот раз, скажи по чести?
— Нет, лесник, то — стихия, не наших рук дело! А что правда — то правда. Был грех, пускали пал. Только не по злобе — верно, это сбрехнул я сгоряча, — а, как тебе втолковать, по подряду, вот! Управляющий, что нанимал мужиков лес валить, велел раз-другой запалить малость. Потом докладывал, будто сгорело много леса, а сам под шумок пилил и продавал, себе не в убыток. Такой вот бизнес у них, городских, нашему-то мужичьему разуму не постичь…
Обречённо махнув рукой, Макаров, не простившись, покинул собрание.
"Чудны дела Твои, Господи! И впрямь смутные времена пришли. Выберемся ли из них когда?" — качая головой, размышлял он, понуро шагая в сторону своего двора…
ЮБИЛЯР — Так, говорите, семьдесят? Ну-ну! — усмехнулся я, окинув оценивающим взглядом бодрого, розовощёкого юбиляра, подвижного, точно юноша. — А ведь ваша известность поистине не ведала границ уже много-много лет тому назад!
— Как это, расскажите!
— Случилось это в давние времена, когда мы и не знали о существовании друг друга, году этак в 1980. Могу ошибиться на год, не более того, в ту или другую сторону.
Вот представьте себе: бескрайняя казахская степь. Богом забытая станция Аксу. Неподалёку от неё строится важный для обороны страны завод. Как водится, часть территории предназначалась для выпуска народнохозяйственной продукции, а другая, изолированная и особо охраняемая, спроектирована для специальных целей.
Я летел на завод в составе комиссии с целью инспектирования одного из основных корпусов спецплощадки — испытательного. В аэропорту Целинограда, куда прибыли рейсом "Аэрофлота", нас пересадили в маленький, прикреплённый к строительству самолётик — такую этажерку с двумя парами расположенных одни над другими крыльев и продольными, как в вагоне метро, только жёсткими, из перфорированного металла, скамьями. Летели низко, что позволяло хорошо разглядеть мельчайшие подробности
равнинного ландшафта. Внезапно на горизонте возникли выглядевшие странным контрастом продолговатые высоченные холмы синеватого грунта.
— Откуда здесь горы? — задал я вопрос сопровождающему нас представителю заводской администрации.
— Это не горы, — ответил тот, — то — отвалы уранового рудника. Добыча ведётся открытым способом. Останется у вас свободное время, возьмите машину, съездите туда, поглядите. Зрелище, я вам скажу, впечатляющее. Глубочайший карьер, на дне которого громадные самосвалы смотрящему сверху кажутся букашками!
…Завершив свои служебные дела, на исходе следующего дня я зашёл к диспетчеру, ведающему вопросами полётов, и попросил отправить меня в Целиноград.
— А самолёта нет и не будет до завтрашнего полудня! — обескуражил тот меня простодушным ответом. — Начальство в полном составе вылетело в столицу. И ваш Оладушкин тоже!
— Наверное, случилось что-то чрезвычайное, если всех спешно вызвали в Алма-Ату? Ведь с заместителем директора по спецзоне я беседовал час назад, и у меня не сложилось впечатления, будто он чем-то озадачен и собирается в дорогу.
— А, так вы из Москвы, — протянул собеседник, с жалостью взглянув на меня. — Вы же не знаете, что в нашем театре Валерий Иванов поставил "Дни Турбиных"! На прошлом спектакле побывал профсоюзный актив, а сегодня вот администрация улетела.
— В самом деле, был большой успех, — подтвердил юбиляр, до того слушавший рассказ с большим вниманием.
— Да, так вот, поверите ли, мне, полагавшему себя в те годы заядлым театралом, стало стыдно от слов этого простого провинциального работника за прошедшее мимо моего внимания, безусловно, важное для театральной жизни страны событие!
Чтобы не скучать в гостинице в ожидании возвращения самолёта, я последовал совету сопровождавшего нас в полёте сотрудника дирекции и ранним утром попросил водителя "Уазика" с брезентовым верхом отвести меня к руднику.
Зрелище действительно оказалось грандиозным. По дороге же я узнал от шофёра, что руду добывают заключённые неподалёку расположенного исправительно-трудового лагеря. Те же самые, что работают на строительной площадке завода. В отвалах вывезенной самосвалами породы, что мало кому известно, содержатся сотни килограммов попутного золота, которое до поры так и останется невостребованным, ибо извлекать его сейчас попросту некому и некогда.
Но это так, к слову. А вот имя театрального режиссёра, вписавшего себя золотыми буквами в культурную летопись Казахстана и о котором, как оказалось, знала вся республика, навсегда отложилось в памяти. Надо же такому случиться, свиделись…