ВНУТРЕННИЙ ГОЛОС
Если ты слышишь свой внутренний голос,
Музыку невыразимых речей, —
Дыбом встаёт обмороженный волос
В круговороте бессонных ночей.
Вихрем возносится не изречённое,
Из-под сознания не извлечённое,
Неуловимое в сети людьми,
Неодолимое в свете любви.
Если достала тебя околесица,
Друг мой, держись! И не вздумай повеситься.
Благоразумие напрочь поправ,
Внутренний голос окажется прав!
ЕСЛИ МИР НЕ СТАНЕТ ПЛОСКИМ
Стародавнему сказанью
Нет начала и конца.
Едет поезд под Рязанью,
Кто-то машет мне с крыльца.
Мы не знаем, не гадаем,
Но и через триста лет
Стенька Разин и Гагарин
Нам ещё помашут вслед.
РИСТАЛИЩА
Ристалища краеугольных вопросов
От первых зарниц и знамений красны:
— К барьеру! — кричали наследники россов.
— К чертям! — отвечали с днепровских откосов.
— Опомнись, Шевченко! —
— Уймись, Ломоносов!
— Пресны ваши слёзы и вирши квасны!
Чернобыль простёрся над сватом и братом.
Гори-догорай, горевая заря!
Кто семипалатинской выпечки атом
Пронёс втихаря по украинским хатам,
Хлеб-соль преломил и покрыл его матом?
Ищите-свищите того кобзаря!
Гори-догорай, горевая лучина!
Примолкли соседи, друзья не спасут.
Одним — до лампады.
Другим — триедино.
Молись, Мать-Россия!
Дивись, Украина! —
Славяне на страшный сбираются суд!
ВЕКИ ВЕЧНЫЕ
Ни телячьего мычанья,
Ни бряцания мечей:
Ночь вселенского молчанья
И мерцания лучей.
Ночь без рокота и гула
Повела тугим крылом —
С горних высей потянуло
Человеческим теплом.
К немоте глухой взывая,
На меня глядит луна.
Я шепчу ей: "Ты живая?" —
Улыбается она.
Навостряет рожки козьи
И косится на погост.
Вызревают в небе гроздья
Ясных звёзд.
Циклопические льдины
Нутряным огнём горят:
"Мы с тобой во всём едины, —
Жгучим взглядом говорят. —
Ты упавшая крупица
Во вселенское вино;
И тебе, и нам светиться
Веки вечные дано".
Я под звёздами ночую,
Я свершаю круг земной,
Я во времени кочую,
Я нутром звериным чую:
Острый зрак следит за мной.
И не крикнуть: до свиданья,
Не поворотить с пути, —
Я крупица мирозданья
Вечного…
С ума сойти!
НА КРАЮ
Если на окошко сядет голубь —
Расскажу ему и покажу:
Я в работу ухожу как в прорубь,
С головой в работу ухожу.
В ледяную прорубь с головою
Ухожу я с проблеском зари,
Чудной круговертью мировою
Зачарован, что ни говори.
Всплеск и блеск! И в это же мгновенье
Озаренье бьёт из-подо льда,
Бьёт снопом слепящим озаренье
И кипит крещенская вода!
Проворкует на прощанье голубь,
Будто у вселенной на краю
Есть большая-пребольшая прорубь…
У вселенной будто бы… в раю…
НА СТЫКЕ ПОКОЛЕНИЙ
Памяти Николая Глазкова —
богатыря и поэта
Глазкова я постольку знал,
Поскольку был на пире
В похожей на курильный зал
Расхристанной квартире?
Имел по праву тот закут
Почтение в народе.
И между нами был якут
В глазковском переводе.
Неужто все под Новый год
Еще мы живы были,
Якутский славили народ
И ром кубинский пили?
Глазков апломба не терял
На стыках поколений.
Заворожено повторял:
"Я богатырь и гений!"
Читая, будто бы ворча
В досаде на кого-то,
Он был похож на палача,
Но больше — на енота.
И надо было бы сказать
Вам о глазковских пальцах.
Такими пальцами вязать
И вышивать на пяльцах?
Соринки вынимать из глаз,
Как пробку из бутыли? —
Покруче краковских колбас
У Коли пальцы были!
Часу, быть может во втором
В преддверье коммунизма
Мы славили кубинский ром
И ракурсы кубизма.
Какие прелести влекут
Нас в дураково поле?
И вдруг очнувшийся якут
Спросил:
"А правда, Коля,
Ты влез однажды в кураже
На памятник поэта?
Признайся. Пушкина уже
Не привлекут за это".
Глазков сказал ему:
"Милок,
Хочу, могу и смею!
Я пальцы заключил в замок,
Взяв Пушкина за шею.
Я классику шепнул: прости.
Но он не обижался.
Я как дитя к его груди
Приник, прильнул, прижался…
Я с трех часов и до шести
С пожарными сражался!.."
"Да как же так! — возник якут. —
Да это невозможно!
Всё это выдумки!.."
И тут
Легко и осторожно
Глазков по мановенью рук,
Колбасными перстами
Под потолок вздымая, вдруг
Нас поменял местами.
И вновь победно сел за стол,
И глаз сощурил узкий:
"Считайте, я вас перевёл
С якутского на русский!"
Стоит сутул и узколоб
На стыке поколений
Не то дитя, не то циклоп,
Не то и вправду гений.
КОГДА Я ВОЗВРАЩУСЬ
— Ну, полно же, ну,
Христос с тобой, окстись. —
Но я не крестился…
Ф.М. Достоевский
"Дневник писателя"
1876, февраль
В сравнении с тобой гроза
Покажется цветущей вишней.
Окстись и пой. Протри глаза.
Не стой сироткой горемычной.
Трагично губы не криви,
Опустошённо и устало
Заклятий смертных не твори,
Поскольку время не настало.
Без погубительных причин
В твоей груди рыдает птаха.
Окстись и пой. Разбей кувшин!
Спали дотла гадюшник страха.
Расхохочись — и прах развей,
Спляши — пусть ветер взвоет волком!
Сердца вздыхателей разбей!
Пройдись босая по осколкам!
Когда я возвращусь к тебе,
Ты удивлённо вскинешь брови:
"Нет ни пореза на стопе,
Ни капли крови…"
СКАРАБЕЙ
От пересудов, от скорбей
От злых насмешек не бегите.
Блажен бесстрастный скарабей,
Обожествляемый в Египте.
Шар из навозного добра
В благословенную погоду
Слепил и катит, словно Ра
Лучистый диск по небосводу.
Докатит до укромных мест,
Где будет некого бояться,
Своё сокровище — и съест.
А в свежий шар отложит яйца.
И вылупятся из дерьма
Жучки, один другого краше…
И это жизнь. И суть сама.
И радости. И скорби наши.
ДУРАК
Всякий-який дурак во вселенной
Обитает как военнопленный.
Государевой службы мужья,
Не стреляйте в него из ружья!
Всяк дурак, что играет с царями,
Их величества бьёт козырями.
Я с людей херувимов пишу,
Он с вождей обдирает паршу.
Он в мозгу ожиревшем заноза,
Он алмаз из-под кучи навоза.
Не стреляйте в него из ружья,
Не спешите вписать в Жития.
Не мечите камней, не мечите.
Не лечите его, не лечите! —
Угостите мясным пирогом
И зовите его дураком.
СЕМИПАЛАТИНСК-МОСКВА
Мы, рождённые на зоне,
Пели даже на цепи,
На секретном полигоне
В термоядерной степи.
За мотив меня народный
Не казни и не карай.
Нас на бомбе водородной
Запустить пытались в рай.
Трио двигателей взвыло,
Взмыло судно из огня.
…За мгновение до взрыва
Бог помиловал меня.
И звонок раздался свыше
Явно не по кумовству:
"Ваши позывные вирши
Распотешили Москву".
И за то, что не бездарен,
По столице с вещмешком
Я прошелся, как Гагарин —
С растрепавшимся шнурком.
Руку жали: "Вот Вам ксива.
Вот Вам пива полведра".
Я прозрел: Москва красива,
Но язвительно мудра.
Ангелы небесной рати,
Мы дрались как петухи,
Получая из печати
Оскоплённые стихи.
Грянул гром при ясном небе!
Посмотрите на Москву:
Смертным боем бьётся в гневе
С тараканами в мозгу!
Заводное было время.
А теперь уже само
Поэтическое племя
Скипетром оскоплено.
Если молния не срубит —
Сам не сверзнусь я с моста.
Я люблю Москву. Но любит,
Любит ли меня Москва?
Любит стих мой благородный,
Как люблю я этот край?
Нас на бомбе водородной
Не отправит завтра в рай?
ЯБЛОКО
Шёл мужичок по осеннему саду,
Выбрал себе наливное в награду,
Дланью крестьянской со скрипом протёр,
Пал на колени и руки простёр:
"Мать моя родина, как ты прекрасна!
Благоговею, люблю тебя страстно!
Сад плодоносит. И жизнь удалась.
Яблочко вызрело. Съем его всласть".
Вдруг под ногами земля задрожала.
Гром громыхнул. Заскрипело кружало.
Рыло свиное возникло в саду,
Яблоко перехватив на ходу.
И на мужичье: "Да что это было?.." —
Из ниоткуда прорезалось рыло
И возвестило, клыки оголив:
"Яблоко было. Белый налив".
ПЛАЧ
На рассвете раным-рано
Угольком калёным жжёт
Рваная под сердцем рана —
Всё никак не заживёт.
Не заточками кинжала
Пригвоздили упыри —
Это полымя пожара
Полыхнуло изнутри.
Прахом пепельным и перцем
Припорошило края
Раны рваной, где под сердцем
Умерла любовь моя.
Я один на белом свете
За оградками утрат
В этой безрассудной смерти
Безысходно виноват.
Я грызу кулак и вою:
Как не плакать, как не выть,
Как с открытою, живою,
Злою раной дальше жить!..
СИНИЦА В РУКЕ
С лёту поймать золотую синицу
Не собираясь никак,
Шёл я вдоль берега, вскинул десницу, —
Птица попалась в кулак.
Запричитала: "Греха не боитесь!
К деткам на той стороне
Ты отпусти, отпусти меня, витязь!" —
"Витязь…" — подумалось мне.
"А заточишь на позор и на горе,
Лишний денёк подожду —
И подожгу твоё синее море.
Ох, подожгу!"
Глянула на золочёные клетки —
Запричитала: "Пусти!"
Глянула на отягчённые ветки —
Затрепетала в горсти.
Ты не пугай меня, глупая птица,
Сказками не улещай.
Кречет не кружит. Разжата десница.
Что же ты медлишь? Прощай!
ЯМЩИК, НЕ ГОНИ ЛОШАДЕЙ
Когда я по лесу скитаюсь
Вдали от машин и людей,
Я выплеснуть накипь пытаюсь:
"Ямщик, не гони лошадей!" —
Кричу и как резаный вою;
И птицы, слетаясь на крик,
Кружат над моей головою,
Пока не прогонит ямщик.
И нынче в лесной глухомани
Мужицкую жилу свою
Рванул, как меха на баяне:
"Не троньте, не то запою!"
Но слышу — на опереженье
Незримый и прыткий злодей
Раскатисто, без напряженья
Пропел: "Не гони лошадей!"
Как пусто в сосновой юдоли!
Лишь птицы щебечут одни.
На голос: "Поехали что ли?.." —
Я грянул: "Ямщик, не гони!"
ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС
Всё замуровано, всё шито-крыто,
Время приставлено строго стеречь
Место в степи, где собака зарыта,
Лобное место и местную речь.
Пёс мой ощерился. Гиблое место —
Место, где клад окаянный зарыт,
Место, где плачет ночами невеста,
Место, где кол в сердцевину забит;
Место, где ты на искус не поддался,
Место, где кары небесной избег,
Где не случайно на миг оказался
И очарован остался навек.
Горькие слёзы утёрла невеста,
Клад расколдован, заклятый стократ.
Господи, правый, храни это место,
Райские кущи, черешневый сад!
Местное время ударило в бубен,
Звёзды пустились в отчаянный пляс.
Здесь я от счастья хмелён и безумен
Вместе со звёздами. Здесь и сейчас.
Я ПОДОЖДУ
Звезда сорвалась и разбилась в осколки,
В крещенскую стужу алтайские волки
Отпели звезду.
Промёрзли кристальные млечные воды,
Свернули мережи кипучие годы,
А я подожду.
В глухой полынье утопилась удача,
Терпенье моё захлебнулось от плача
У всех на виду.
А счастье в соседнем дурдоме хохочет,
Всерьёз о кладбищенской доле хлопочет.
Но я подожду.
Любимая, если ты не заблудилась
И сердце в осколки ещё не разбилось,
Не смёрзлось во льду, —
Ты вспомни, как мы в полынью угодили,
Как медленно сани под лёд уходили, —
Ты вспомни, ты вспомни,
А я подожду.
Уходит ли время, уходим ли сами,
Как наши крылатые с песнями сани
Ушли на беду, —
Никто на стенания не отзовётся,
Сквозь наши бураны никто не пробьётся…
Но я подожду.
ПИСЬМЕНА
Тихо плывут облака
Млечные из глубока,
Землю родимую тихо
Оберегая от лиха.
Это из детского сна
Ангелы шлют письмена:
Да не влетит на орехи
Всем сорванцам за огрехи.
Тихо проходят века.
Тихо плывут облака.
Спят безмятежно мальчишки
В обетованном затишке.
Это на их имена
Ангелы шлют письмена,
Благословляя по праву
На богатырскую славу.
А в августовскую ночь
Просят смиренно помочь,
Просят Николу святого
Богу замолвить полслова.
И во спасенье ребят
Свыше идёт звездопад,
Свыше на каждом листочке
Ставятся звёздные точки.
ТЕНЬ ВОЛНЫ
И не слышны голоса и шаги,
Или почти не слышны.
Георгий Иванов
Художник собственной страны
С лицом классического мима
Страдал с весны и до весны:
Неуловима тень волны,
Или почти неуловима.
Беду накликал маринист,
Она была не за горами.
Из преисподней жуткий свист
Взмыл рассекающе: цунами!
Огромней крепостной стены
Волна прошла отнюдь не мимо.
На лицах жителей страны
Неуловима тень волны
Или почти неуловима.
КОВЧЕГ
Я накануне пил за Ноя,
Пил за ковчег, за люд и скот,
За веру в царствие иное
И за спасительный исход.
Пир отгремел. Всю ночь на блюде
Сияло яблоко во мгле,
В незапечатанном сосуде
Вино томилось на столе.
Парило. Тучи пьяным строем
Под блеск зарниц на приступ шли.
Видения искристым роем
Гудели, реяли и жгли.
Ной в сновиденьях рваных плавал,
Когда в супружеский ночлег
Проник промысловатый дьявол:
"Признайся, дева: где ковчег?"
В объятьях стиснул шестикрыло,
Печать сомнений стёр со лба.
Она раба. Она открыла
Небесной тайны погреба.
Разверзлись хляби. И протопал
Окольный гром, пьяней вина.
Земля хмельна была потопом,
Была погибелью полна.
Навстречу буре разъярённой,
Спрямив спасительный разбег,
Ной вывел в море разорённый
Бесовским промыслом ковчег.
И мы плывём на судне утлом,
Разбитом и родном до слёз.
Мы не потонем завтра утром
И послезавтра
между звёзд.
Псалмы поём. А в трюмы хлещет.
Справляем бал у сатаны,
А сердце бедное трепещет:
"Мы спасены! Мы спасены?"
Восходит солнце на рассвете,
Вселенским грозам вопреки.
Да хоть потоп! — живём как дети
Или слепые старики.
СМУТА
Помнишь байку детскую
Про глухих тетерь?
Помнишь власть советскую?
Где она теперь?
Как её затрахали!
Безголово как
На казённом тракторе
Сволокли в кабак.
Как закуролесилось,
Заикалось всласть!
Как в Москве повесилась
Проданная власть.
Как её тычинами,
Жилами бычиными
Били в кураже
Мёртвую уже.
Охренели ухари,
Желваки земли,
В битве со старухами
Славу обрели.
Бабушки и дедушки
Прокляли судьбу:
Гробовые денежки
Сгнили во гробу.
Разрыдался колокол,
Вздрогнули кресты;
Покатились колобом
Головы в кусты.
Разметался маятник,
Срезал пласт времён, —
Раскололся памятник
Доблестных имён.
Чудо ли пророчили,
Да не чуял я?
В душу мою, в очи ли
Плюнула змея?
БЕЛАЯ КОСТЬ
Соседский пёс, полупородка, —
Полуовчарочий оскал,
Полутерьерская бородка, —
Вниманья общего искал.
Я потрепал его по холке,
Слегка за ухом почесал.
"Ты — зверь! Тебя боятся волки!" —
Многозначительно сказал.
На знак привета и участья
Он сел, он выронил язык,
Он замахал хвостом от счастья:
"Ты проницательный мужик!"
Он принял стойку, встрепенулся,
Залаял вдруг назло врагам,
Исчез мгновенно, вновь вернулся, —
И кинул кость к моим ногам.
СТАРШИЙ БРАТ
Памяти сестры Лидии
и брата Валерия
Пью из гранёного стакана
И поминальную пою
О том, как три политикана
Украли родину мою.
Не подавились за кордоном,
Когда отрезали ломоть
Моей земли с крестовым домом,
Моей родовы кровь и плоть.
Своих границ нагородили,
Порвав державу на куски.
Возликовали, зачудили
Новопрестольные царьки.
Не вдруг звезда с Кремля упала.
В краю, украденном вчера,
Не вдруг сестра моя пропала,
Пропала без вести сестра.
Забили в усмерть, загнобили,
Промыли косточки стократ, —
В семипалатинской могиле
Обрёл покой любимый брат.
Как атом потрясал мандатом
На право жить и умирать,
Так здесь пугают старшим братом
Ополоумевшую рать.
Где наш орёл в державных высях
Нисходит по кругам утрат,
Я на плите могильной высек
Всего два слова:
"Старший брат".
АНИКА-ВОИН
Пропел петух. Взошла заря
И позвала богатыря
По ратному уставу
На подвиг и на славу.
Он с пикою наперевес
Пошёл судьбе наперерез.
Глядь — перед ним криница —
Зовёт воды напиться.
Когда Аника-богатырь
Нюхнул заморский нашатырь —
Зверьё в местечке тихом
Поубивало чихом!
Глядь — слева трёхголовый змей,
Которых не бывает злей,
Лежит себе у дуба,
Свистит себе в два зуба.
"Велю поганцу мёртвым лечь!" —
И голова скатилась с плеч
Хвостатого нахала
И гривой помахала.
Горыныч в рёв: "Иду на вы!" —
И прибыло три головы
По логике военной
На место убиенной.
Глядь — их уже двадцать одна!
Аника-воин взвыл: "Хана!
Прости-прощай, криница;
Не удалось напиться!"
А змей: "Да кто тебе мешал?
Да кто глотка воды лишал?
Я лишь свистел в два зуба
Миролюбив сугубо".
Пропел петух. Взошла заря,
Сорвав доспех с богатыря:
Пусть не чудит, не плачет,
Пусть на майданах скачет.
19.07.2014
НА ЧЕРНОГОРСКОМ БЕРЕГУ
До поры, с Мыколой споря,
Мы не обостряли спор:
Черногория — от горя
Или всё-таки от гор?
А как выпили по триста
Самогонки местной всласть —
Предсказуемо и чисто
Заваруха началась!
Зарубились мы рогами
На курортном берегу.
Я послал его к Обаме,
Он послал меня к Шойгу.