Теплым августовским вечером, вернувшись в дом после вечернего купания в канале имени Москвы, что в десяти минутах  ходьбы от Старбеево, и перекусив пахучей дыней с хлебом, мы с дочерью и внуком уселись в гостиной смотреть телевизор. Мы с Олей — на мягком диване, обтянутом цветным велюром, Ваня — в кресле поодаль.  
     По первому каналу шла популярная развлекательная программа "Точь-в-точь". Один за другим современные певцы и певицы с тяжелым гримом на лицах артистично перевоплощались в кумиров прошлого и исполняли их хиты. Я прикипела к экрану, поскольку на сцене появился Тото Кутуньо, кого я обожала с молодости. Конечно, не он, а кто-то из наших певцов, кто именно я не могла сразу вычислить — сходство было потрясающее. Бархатным голосом Кутуньо певец начал петь одну из самых популярных песен его репертуара "L'Italiano" (Итальянец):
      
     Lasciatemi cantare con la chitarra in mano,
     lasciatemi cantare una canzone piano-piano.
     Lasciatemi cantare, perchе ne sono fiero,
     sono un italiano, un italiano vero.
      
     Когда выяснилось, что это бывший клоун, а теперь известный шоумен Юрий Гальцев, дочь переключила ТВ на другой канал, где показывали новости — она беспокоилась о российском гуманитарном грузе, который так и не был доставлен в Донецк. Моя дочь, в отличие от меня, весьма чувствительная особа: всегда у нее слезы на глазах, когда показывают военную хронику о событиях в Донбассе. В этот раз нам показали передвижение танков ополченцев, интервью с мужчиной, у которого при обстреле погибла маленькая дочь, страшные взрывы вдалеке, разрушенные дома, от которых остались лишь стены, старухи, причитающие у развалин, плачущие матери с малыми детьми на руках.  
     — Мама, как могло такое случиться? — с болью в голосе сказала Ольга. — И кто же в этом виноват?  Ведь мы с тобой столько раз бывали у бабушки на Украине, и ничто не предвещало этого ужаса.
     — Доча (так называла меня мама в детстве), — отвечала я, с печалью глядя на красивое молодое лицо дочери, еще не омраченное жизненными бурями, — ответа у меня нет. В политике все непросто, а я давно перестала ею интересоваться. Но ответь и ты на мой вопрос. Если бы мы жили в Донецке, и настали такие ужасные времена, когда матери с детьми и пожилые люди вынуждены прятаться в подвалах, словно крысы, когда нет воды и продовольствия, когда человеческая жизнь ничего не стоит, что бы ты сделала?
     — Я? — дочь сжала тонкие руки перед собой. — Я бы схватила сына и тебя и бежала в Россию.
     — Понятно, — кивнула я и продолжила свой "социальный опрос": — А ты, Ванюша, — внук, пухленький московский мальчик,  сидел, уткнувшись в модный гаджет — планшет, на котором были записаны компьютерные игры, и  играл в любимую всеми мальчишками "войнушку", — тебе одиннадцать лет, что бы ты сделал?
     Ваня оторвался от игры, открыл рот, но моя ученая дочь упредила его ответ:
     — Мама, он же еще ребенок и не может принимать ответственные решения. Для этого у него есть родители. А ты, что бы ты сделала?
     Помолчав минуту, нужно было собраться с мыслями, я сказала:
     — Я бы пошла к ополченцам, попросила винтовку и стала снайпером.
     — И ты бы стреляла в людей?! — на лице дочери отразилось удивление.
     — В людей?! — переспросила я зло. — Разве это люди, убивающие стариков и детей, обстреливающие из пушек и разрушающие мой родной город, который во времена моей молодости называли городом миллиона роз?
     — Да, помню чайные розы у оперы. Я наклонилась понюхать их, а меня укусила оса. Было больно, и я плакала. Я только что окончила первый класс, и ты привезла меня к бабушке на каникулы. Мам, только не кричи ты так, — сказала дочь примиряющее.
     — Буду кричать! Это крик души! Донецк —  моя родина! Ты не понимаешь, мне  больно! — Я вдруг увидела округлившиеся глаза внука, никогда не видевшего меня в таком состоянии. — Да, больно! Это мои шахты, домны, и терриконы, и  пшеничные поля! Там прошло мое детство и юность, там могилы моих родителей! А они все это бомбят, уничтожают!..
     Вскочив с дивана, я продолжала:
     — Как-то папа повез нас с братом в цирк-шапито, впервые приехавший в город после войны. Улица Артема, где мы жили, была уже восстановлена. Но цирк поставил свой шатер на окраине города, и  я впервые увидела еще не восстановленные руины. Теперь я вижу эти руины вновь! Тогда разрушали немцы-фашисты, теперь же — свои, братья — украинцы!
     В моей душе все бушевало. Всплыл в памяти комсомолец из фильма моего детства, рванувший на груди тельняшку и крикнувший немцам: "Я комсомолец! Стреляй!"  Я вдруг ощутила себя такой же комсомолкой, готовой отдать жизнь за родной город.  А члены "Молодой гвардии"? Разве они колебались, когда нужно было "убрать" часового? Война диктует свои законы, а в Донбассе идет настоящая война. Нет, я бы не струсила, не бежала, но пошла бы защищать свой город от непрошенных гостей. Тут я горько зарыдала, моя голова с седыми поредевшими волосами упала на грудь, и я, вдруг прейдя на шепот, с трудом выдавила из себя: — Вот только возраст не тот, и никто не даст мне винтовку…
     Дочь стала рядом, обняла за плечи. Глаза ее были полны сочувствия. Внук не шелохнулся в своем кресле и все смотрел на меня.
     — Мамочка, успокойся! Тебе нельзя волноваться. Пойдем, я дам тебе лекарство.  Война далеко, побереги себя.
     Побереги… Да, это уже не моя война. Мне повезло, поскольку, в отличие от своих бывших одноклассниц, я живу под мирным небом…