Алла Новикова-Строганова,
доктор филологических наук, профессор «СЛОВО, КОТОРОЕ ПРОПОВЕДУЕМ…» К 120-летию памяти Н.С. Лескова
120 лет назад перестало биться сердце Николая Семёновича Лескова (1831-1895). 5 марта 1895 года самобытнейший писатель русский ушёл из жизни, сбросил надетые на него на земле "кожаные ризы". Однако духом своим и талантом он живёт с нами. "Думаю и верю, что "весь я не умру". Но какая-то духовная постать уйдёт из тела и будет продолжать вечную жизнь", — писал Лесков 2 марта 1894 года — за год до кончины, цитируя пушкинский "памятник нерукотворный".
Главную свою задачу писатель видел в том, чтобы возжечь в людях "проблески разумения о смысле жизни", чтобы "что-нибудь доброе и запало в ум" и сердце читателя.
К великому сожалению, современное состояние общества таково, что массе людей не до классиков литературы и не до чтения вообще. В качестве "источника познаний", по большей части вредоносного для духовно-нравственного здоровья нации, выступают компьютер и телевизор…
В связи с Лесковым вспоминают обычно только "Левшу" и "Очарованного странника", да и то лишь потому, что видели суррогаты этих произведений на экране: по "Сказу о тульском косом Левше и о стальной блохе" снят мультик, а по мотивам "Очарованного странника" — художественный фильм.
Даже на родине писателя в Орле немногие могут назвать героев лесковских книг в композиции памятника писателю, установленного более 30 лет назад. Уникальный, единственный в мире орловский Дом-музей Н.С. Лескова не был отреставрирован даже к своему 40-летию (июль 2014 года). И до сих пор стоит музей сирый и убогий: разрушается фундамент, растрескались и развалились каменные ступеньки, облупилась краска на деревянной обшивке окон и стен, протекает кровля, подвергая опасности
бесценные экспонаты. Только после выступлений в прессе местные чиновники от культуры спохватились и наобещали прикрыть этот позор, но только лишь к 2017 году. И впрямь: обещанного три года ждут. А что случится за эти три года с обветшавшим зданием лесковского Дома-музея, одному Богу известно.
Видимо, настолько безмерно щедра наша земля на таланты первой величины, что вошло в привычку не замечать и не ценить их. В одной из своих статей о Тургеневе Лесков с болью признавал библейскую истину о судьбе пророков: "В России писатель с мировым именем должен разделить долю пророка, которому нет чести в отечестве своём". Горькие эти слова в полной мере относятся и к самому Лескову.
Небывалый уникальный талант, многокрасочный художественный мир писателя ни при его жизни, ни долгое время после смерти не могли оценить по достоинству. Знаток лесковского творчества, библиограф и журналист П.В. Быков отмечал в 1890-м году: "Терниями был повит многотрудный путь нашего писателя, и дорого достались ему литературная слава и то глубокое уважение, те симпатии, какими он теперь пользуется. Лескова долго не понимали, не хотели оценить его благороднейших побуждений,
положенных в основу каждого художественного произведения, каждой маленькой заметки".
"Достоевскому равный, он — прозёванный гений", — стихотворная строчка Игоря Северянина о Лескове до недавнего времени звучала горькой истиной. Автора "Соборян", "Запечатленного Ангела", "Очарованного странника" и множества других шедевров русской классической прозы пытались представить то бытописателем, то рассказчиком анекдотов, то словесным "фокусником"; в лучшем случае — непревзойдённым "волшебником слова". Так,
современная Лескову литературная критика справедливо усматривала в нём "чуткого художника и стилиста" — и не более: "Лесков характеризуется своим стилем едва ли не больше, чем своими взглядами и сюжетом <…> Как, по уверению Рубинштейна, на каждой ноте сочинений Шопена стоит подпись "Фредерик Шопен", так на каждом слове Лескова имеется особое клеймо, свидетельствующее о принадлежности именно этому писателю".
Приведённые критиком сопоставления хороши, но в отношении Лескова слишком односторонни, узки. Одной стилевой меркой "безмерного" автора не измеришь. Так, по воспоминаниям А.И. Фаресова — первого биографа Лескова, на склоне лет писатель с горечью сетовал на то, что литературная критика осваивала в основном "второстепенные" аспекты его творчества, упуская из виду главное: "Говорят о моём "языке", его колоритности и народности; о богатстве
фабулы, о концентрированности манеры письма, о "сходстве" и т.д., а главного не замечают <...> "сходство"-то приходится искать в собственной душе, если в ней есть Христос".
В неустанных религиозно-нравственных исканиях и раздумьях писателя кроется ключ к определению самобытного характера его творчества — исповедального и проповеднического в одно и то же время.
"Близко к тебе слово, в устах твоих и в сердце твоём, то есть слово веры, которое проповедуем" (Рим. 10: 8), — благовествовал святой апостол Павел. На пути в Дамаск он обрёл свет Христовой истины и своё главное призвание — евангельскую проповедь: "Тогда я сказал: Господи, что мне делать? Господь же сказал мне: встань и иди в Дамаск, и там тебе сказано будёт всё, что назначено тебе делать" (Деян. 22: 10).
Лесков, подобно апостолу, совершал свой переход "из Савлов в Павлы", своё восхождение к свету Истины. Страница с заглавиями предполагаемых творений из лесковской записной книжки, экспонируемая в Доме-музее Н.С. Лескова в Орле, свидетельствует, что среди других творческих замыслов писатель обдумывал произведение под названием "Путь в Дамаск". "Путь в Дамаск совершает всякий человек, ищущий света", — отметил в своей записной книжке Лесков.
Он не позволял никаким давлениям извне направить в ложное русло его собственный, личный, глубоко выстраданный поиск: "я шёл дорогою очень трудною, — всё сам брал, без всякой помощи и учителя и вдобавок ещё при целой массе сбивателей, толкавших меня и кричавших: "Ты не так… ты не туда… Это не тут… Истина с нами — мы знаем истину". А во всём этом надо было разбираться и пробираться к свету сквозь терние и колючий волчец, не жалея ни своих рук, ни лица, ни
одежды".
Своё неуёмное стремление к обретению Истины, дабы, по апостольскому слову, "приобресть Христа и найтись в Нём" (Филип. 3: 8), писатель передавал и близким людям, и большой семье своих читателей. Так, обращаясь в 1892 году к своему приёмному сыну Б.М. Бубнову, Лесков писал: ""Кто ищет — тот найдёт". Не дай Бог тебе познать успокоение и довольство собою и окружающим, а пусть тебя томит и мучит "святое недовольство"".
Такое же "святое недовольство" руководило писателем в его художественном исследовании русской жизни. Творческий мир Лескова выстраивался на абсолютных полярностях. На одном полюсе — "иконостас святых и праведных земли русской" в цикле рассказов и повестей о праведниках ("Человек на часах", "На краю света", "Однодум", "Пигмей", "Пугало", "Фигура", "Кадетский монастырь", "Инженеры-бессребреники"
и многие другие). На другом — "Содом и Гоморра" в рассказе "Зимний день (Пейзаж и жанр)"; ужасающий духовный голод современности в поздних произведениях: "Импровизаторы (Картинка с натуры)", "Юдоль (Рапсодия)", "Продукт природы", "Административная грация (Zahme Dressur в жандармской аранжировке)", "Загон" и других рассказах и повестях, полных страдания, боли и горечи.
Но и в "загоне" русской жизни писателя не оставляло созидательное "стремление к высшему идеалу". Вникая в глубинные пласты Священного Писания, Лесков творил свой — явленный в слове — художественный образ мира. Это путь от ненависти и злобы, богоотступничества и предательства, отвержения и отторжения, попрания духовности и разрыва всех человеческих связей — к искуплению каждым своей вины через принятие христианской веры, любовь к Богу и ближнему,
покаяние, следование идеалам Евангелия и завету Христа: "Иди и впредь не греши" (Ин. 8: 11).
От добровольно возложенных на себя обязанностей "выметальщика сора" Лесков переходит к реализации своего высокого призвания к религиозно-художественному поучению. В основе многих произведениях последнего периода творчества ("Христос в гостях у мужика", "Томление духа", "Под Рождество обидели" и других) лежит драгоценное слово Божие. Писатель выдерживает основные жанровые особенности и сам стиль православной проповеди, с её ориентацией
на звуковое, живое восприятие художественного слова, внутреннюю диалогичность мысли, усиленную восклицаниями, риторическими вопросами, особой ритмической организацией напряжённой, взволнованной речи. Так, притчевый, учительный смысл "житейских случаев", изложенных в святочном рассказе "Под Рождество обидели", в финале переходит в рождественскую проповедь; устанавливается родство духовное, которое "паче плотского", между писателем-проповедником и его "паствой": "Может
быть, и тебя "под Рождество обидели", и ты это затаил в душе и собираешься отплатить? <…> Подумай, — убеждает Лесков. — <…> Не бойся показаться смешным и глупым, если ты поступишь по правилу Того, Кто сказал тебе: "Прости обидчику и приобрети в нём брата своего"".
Это христианское наставление в одном из последних рассказов Лескова соотносится с руководством духовного пути преподобного Нила Сорского. Древнерусский святой "нестяжатель" в назидание ученику своему писал: "Сохрани же ся и тщися не укорити и не осудити никого ни в чём". У Лескова в одном из писем есть знаменательные слова: "я не мщу никому и гнушаюсь мщения, а лишь ищу правды в жизни". Такова и его писательская позиция.
Лесков отважился указать на "немощи" и "нестроения" тех церковнослужителей, которые не стоят на должной духовно-нравственной высоте и тем самым вводят в соблазн не одного, а многих из "малых сих, верующих" (Мк. 9: 42) в Господа. И в то же время писатель создавал замечательные образы православных священников — вдохновенных христианских наставников, которые способны "расширить уста своя" честным словом церковной проповеди. Писатель
изображал таких светочей Православия на протяжении всего своего творческого пути: от начала (отец Илиодор в дебютном рассказе "Засуха" — 1862) — к середине ("мятежный протопоп" Савелий Туберозов в романе-хронике "Соборяне" — 1872; "благоуветливые" образы архипастырей: "пленительно добрый Филарет Амфитеатров, умный Иоанн Соловьёв, кроткий Неофит и множество добрых черт в других персонажах" — в цикле очерков "Мелочи архиерейской жизни" — 1878) — и до заката
дней (отец Александр Гумилевский в рассказе "Загон" — 1893).
Всем "художественным поучением" своего творчества Лесков сам стремился приблизиться к уяснению "высокой правды" и исполнить то, что "Богу угодно, чтобы "все приходили в лучший разум и в познание истины"".
О самом себе писатель говорил: "Я отдал литературе всю жизнь, <…> я не должен "соблазнить" ни одного из меньших меня и должен не прятать под стол, а нести на виду до могилы тот светоч разумения, который мне дан Тем, пред очами Которого я себя чувствую и непреложно верю, что я от Него пришёл и к Нему опять уйду <…> я верую так, как говорю, и этою верою жив я и крепок во всех утеснениях".
Незадолго до смерти Лесков размышлял о "высокой правде" Божьего суда: "совершится над всяким усопшим суд нелицеприятный и праведный, по такой высокой правде, о которой мы при здешнем разуме понятия не имеем". Писатель скончался так, как ему и желалось: во сне, без страданий, без слёз. Лицо его, по воспоминаниям современников, приняло самое лучшее выражение, какое у него было при жизни — выражение вдумчивого покоя и примирения. Так завершилось "томленье
духа" и свершилось его освобождение.