Алексей Манаев __ ИЗ ЦИКЛА «СКАЗКИ ВОРОНЦОВСКОГО ПАРКА»
Московский литератор
 № 10, май, 2015 г. Главная | Архив | Обратная связь 


Алексей Манаев
ИЗ ЦИКЛА «СКАЗКИ ВОРОНЦОВСКОГО ПАРКА»

     БЕЛОЛОБЫЙ
     Пес исподлобья посмотрел на меня, и в его взгляде было столько страдания, боли и отрешенности, что душа моя  заныла. Псу было года полтора от роду. Непомерно большие обвисшие уши, бесформенный, задранный ко лбу нос, буро-коричневая пока еще лоснящаяся шерсть выдавали в нем обыкновенную дворнягу, недавно лишенную крова. Она полусидела, опираясь на передние мохнатые лапы, а задняя часть была неестественно подвернута. Присмотревшись,  понял и причину этой неестественности, и оглушающую пса боль: одна  его задняя лапа представляла большую зияющую рану. Видимо, какая-то сердобольная душа приютила щенка, но по мере  его взросления заботы о собаке оказались обременительными и пес был отправлен на улицу, пополнив когорту бездомных сородичей. Но, похоже,  законы дворовой жизни он еще не вполне освоил, а потому, перебегая дорогу, не рассчитал своих силенок и был сбит машиной. Не исключен и злой умысел: какой-нибудь молодой беспардонный лихач, увидев собаку, нажал на газ, и машина задела бедолагу  колесом по касательной.
     Чуть поодаль примостился другой пес — черный, с  большой белой полосой на лбу и с кокетливыми белыми носочкам на лапах. Он тоже, по-видимому, оказался на улице недавно — шерсть его лоснилась. Пес лежал, положив голову на вытянутые передние лапы, и  поглядывал то на меня, то на своего попавшего в беду сородича, а то закрывал глаза, обремененный какой-то тяжелой думой.
     Парочка приютилась под разросшимся кустом шиповника,  который  обнажила  минувшая осень и на шипах которого задержалась большая, пропитанная ноябрьским дождем картонка. Псы, очевидно, решили переждать непогоду, а заодно и определить, что делать дальше.
     Я был в растерянности. Хотелось помочь бедолаге, но не знал,  как. Подумалось: самый надежный вариант — взять его домой и обратиться к ветеринару. Невдалеке  недавно  видел большой ящик из-под конфет и пошел за ним, чтобы поместить туда раненое животное. Ящика на месте не оказалось. Возвратившись, обнаружил, что не оказалось на месте и  несчастной парочки. Лишь от пруда доносился жалобный вой, похожий на стенания.
     Я поспешил к водоему и вот какую картину увидел. Парочка, похоже, следовала вдоль  пруда по кромке берега. Раненый пес, видимо, обессилил и оказался в холодной воде. Берега пруда  укреплены толстыми сосновыми сваями, вбитыми по всему  периметру. Они набухли от воды, осклизли. Пес  отчаянно цеплялся за них когтями передних лап. Задние же обреченно тянули вниз. Несчастный снова и снова оказывался в воде и подвывал.
     Я пытался помочь утопающему оказавшейся под руками доской, стараясь ей, как сачком, приподнять обвисшую заднюю часть собаки. Но наблюдавший за действом Белолобый (так я его окрестил), расценил эту попытку как угрозу, и откликнулся на нее злым оскалом. Пришлось ретироваться.
     Между тем, Белолобый начал метаться по берегу. Он то прилегал на передние лапы, повиливая хостом, то подвизгивал, будто подбадривая своего товарища или давая какие-то советы. Не помогало. Наконец, улучив момент, Белолобый схватил зубами за шкирку тонущего пса, напрягся, как струна, упершись ногами в сваи, и выхватил-таки своего дружка из воды.
     Спасенный дрожал. Белолобый стал облизывать товарища — сначала рану, а потом и весь торс. Минут двадцать они отдыхали. Затем пошли по одному им ведомому маршруту. Впереди, волоча поврежденную лапу, тащился ранений пес, а за ним, как телохранитель, неотступно следовал Белолобый.
     И у меня вдруг исподволь родилась уверенность в том, что рана у пострадавшего заживет и что все у него будет хорошо. Ведь рядом — верное, преданное существо — Белолобый!
     Излишне оптимистичен? Может быть. Но из скольких тупиковых ситуаций мы выбирались, потому что в нужную, урочную минуту к нам на помощь приходили воистину праведные люди? Люди, наделенные Всевышним, может быть, только одним достойным качеством, — способностью сострадать. А значит — и  выручать…
      
     БЕЛКА
     Есть у меня два приятеля. Скорее, нас связывает не приятельство, а просто ни к чему не обязывающее знакомство, поддерживаемое редкими совместными прогулками по  парку. Внешне приятели похожи друг на друга, словно близнецы: смуглолицы, крупной кости, мускулисты. По душевному настрою, однако, они антиподы. Один, Андрей, открыт, добр, отзывчив. Попросишь помочь — долгих сборов не потребуется. Второй, Игорь, скрытен, тщеславен,  из тех, кто себе на уме. От просьбы не загорится, требуются более осязаемые раздражители — как правило, меркантильные.
     Как-то вдвоем с Игорем мы оказались у церкви, с десяток лет назад восстановленной в парке. У церковной ограды стояла почти незрячая, в годах, женщина  в надежде на подаяние. Я опустил в иссохшую дрожащую ладонь мелочь. Мой спутник, подумав, достал из  кошелька тысячную купюру, зачем-то тщательно  свернул ее пополам и, мне показалось, с некой долей торжественности вручил женщине. Та с благодарностью поклонилась.
     Молча пошли мы дальше. Молчание затягивалось. Я упрекал в себя в скупости, которая на фоне щедрот приятеля казалась непростительной.
     "Что, самоедством занимаешься?  —  угадав причину молчания, спросил Игорь. — Напрасно. Купюра ненастоящая, ксероксная".
     Я осуждающее посмотрел на него.
     "Не косись. Не испепелишь. Она дома обнаружит, конечно, что деньга не та. Зато сейчас радостью набухла — повезло, мол. Пусть хоть  несколько минут поблаженствует".
     "Ну и душонка у тебя!"
     "Душа — химера. Материя: деньги, машины, квартиры, дачи, понятие осязаемое… Когда просят  еду и деньги, на душу не смотрят", — последовал уверенный ответ. Я промолчал, считая возражения бессмысленными и решив  впредь избегать собеседника.
     Однако разговор тот имел продолжение в какой-то степени почти мистическое. Однажды зимним днем я встретил своих знакомцев. Мы медленно прогуливались по аллее, лениво перебрасываясь ничего не значащими дежурными фразами о погоде, самочувствии и передачах по телевидению. Невдалеке от аллеи заметил я белку, которая  сиротливо прижалась к толстому стволу тополя, и, стоя на снегу на задних лапах,  вопросительно смотрела на нас, явно на что-то рассчитывая.
     Белки в парке почти ручные. Зимой они льнут к людям, надеясь получить лакомство. Я знал это и выходил на прогулку с парой горстей ореха-фундука. Был припасен фундук и на этот раз. Хотел угостить им пышнохвостую попрыгунью, но был остановлен твердой нескладной рукой Игоря.
     Последовал длинный монолог. "Тут мы как-то с профессором (он называл меня профессором потому, что  ношу очки) поспорили про душу. Выходит, что у всех вас души ангельские, непорочные. У меня же не душа, а  ветошь промасленная, потому что пекусь о себе. Может, оно и так. Только, повторяю, никому дела нет до души, если поманишь чем-нибудь более существенным. Пусть, он обратился к Андрею, белка нас рассудит. Давай ей орешки предложим. Ты, Андрей, один, а я несколько. К кому будет ластиться — тот выиграл, а  с проигравшего бутылка шампанского".
     Согласились. Заключили пари. Я положил в ладонь Андрея орешек,  а в ладонь Игоря —  с десяток. Знакомцы присели на корточки, протянули руки к белке, подманивая ее. Та отбежала от тополя, сделала несколько прыжков в сторону своих благодетелей и встала свечой: хвост трубой, передние лапы трогательно прижаты к белой грудке, на носу несколько снежинок, делавших мордашку белки умилительно-смешной.
     Она несколько секунд как бы оценивала ситуацию, потому подбежала к Андрею, лапой скатила орешек с руки на снег и тут же мгновенно "препарировала" его острыми зубами. Я снова положил в руку Андрея орешек. На этот раз белка скакнула на его ладонь и принялась лакомиться фундуком, удерживая его передними лапами. Словом, из рук Андрея пушистая наша подружка взяла с дюжину орешков, а к  угощению Игоря так и не притронулась. Видимо, насытившись, она вскочила на тополь, оглянулась на нас, будто прощаясь, и вскоре, взлетая  с ветки на ветку, скрылась из виду.
     "Надо же, — обескураженно выдохнул Игорь, — ни одного орешка не взяла…".
     "Руки мыть надо. Да и душу бы не мешало",  — подвел итог случайному эксперименту немногословный Андрей и, чтобы смягчить неловко повисшее молчание, добавил: "Дуй за шампанским, прорицатель!"
      
     СИНИЦА
     Апрельский полдень застал меня с фотоаппаратом в парке. Фотоохота не обещала удачу. Низкое серое небо не позволяло разгуляться солнцу. Зима, словно нерадивая хозяйка, уйдя, бросила свои владения неприбранными. Кое-где под кустами виднелись горки снега, подернутого грязной паутиной лесного подзола. В  канавах и ложбинах образовались болотца, в которых топорщилась прошлогодняя листва вперемешку с валежником. Порывы ветра поднимали сухие рыжие дубовые листья, и они катились по мощеным плиткой дорожкам, подскакивая, будто мячики. Некоторые деревья подернулись изжелта-коричневой вуалью и стояли, съежившись на холоде. Не было видно ни  белок, ни птиц. Куда-то подевались даже вездесущие воробьи и  ставшие почти ручными голуби.
     Я долго ходил по аллеям и скользким тропам парка, но так и не увидел ничего, что привлекло бы внимание. Огорченный, собрался было возвращаться домой,  как вдруг услышал россыпь звуков, характерных для дятла. Звуки были глухими, поспешными и сыпались откуда-то сверху, с высоких тополей, складываясь в своеобразную трель. Я фотографировал многих обитателей парка. С дятлом, однако, встречаться не приходилось.  Застыл на месте, предчувствуя удачу. Предчувствие не обмануло меня. Звуки становились все отчетливей и ближе. Наконец, в кустах орешника мелькнула птица, в которой нетрудно было узнать большого пестрого дятла. Его иссиня-черное одеяние в сочетании с белыми и красными тонами выглядело франтовато.  
     Дятел промышлял съестным оригинальным способом. Он подлетал  то к одной, то к другой из многочисленных кормушек, находил кедровый орешек либо орех лещины и взлетал с добычей на высокое дерево. Там добыча помещалась в расщелину, ловкий клюв быстро обнажал съестное, и через минуту-другую дятел летел к кормушкам за очередным орешком. Фотографировать птицу оказалось непросто. Дятел словно играл со мною: едва завидев, он либо снимался с дерева, либо перебирался на противоположную  его сторону  и время от времени выглядывал из засады, любопытствуя, не ушел ли? Минут через сорок франт и вовсе скрылся из виду. Но я был доволен: снимка два-три обещали быть удачными.
     Однако удовлетворенность моя  сменилась  разочарованием. Выяснилось, что, преследуя дятла, я оставил где-то небольшую сумку с  ключами от квартиры и документами. Растерянно присел на пенек и пытался вспомнить, где мог оставить сумку. Вспомнить не мог. Охотясь за птицей, прошел я расстояние довольно большое. Кусты, стебли прошлогодних сорняков и цветов были высокими, и  надежда найти потерю казалась иллюзорной.
     В это время услышал доносившееся издали несмелое, призывное теньканье синицы. Теньканье птахи сначала не привлекло моего внимания: фотографировал синиц и в полете, и во время кормления птенцов, и — гроздьями — на ладонях посетителей парка, угощавших синиц их любимым лакомством — семечками подсолнечника. Спешить, однако, было некуда, и я пошел на голос певуньи. Синица сидела на ветке, широко расставив лапы и  крепко зажав в коготках насест. Мне показалось, что черными бусинками глаз она смотрела то на меня, то вниз, в прошлогоднюю пожухшую траву. Несколько раз сфотографировав  птаху издали, решил подойти к ней  как поближе. Валежник хрустел под ногами, но певунья не улетала и продолжала призывно тенькать.  Каково же было мое удивление, когда прямо под ней, в остатках травы, я увидел… свою потерю!
     Синица тем временем снялась с ветки и улетела неведомо куда. Я стоял, будто вкопанный,  не веря произошедшему. И только ключи в руке свидетельствовали о том, что именно  синица преподнесла мне дорогой подарок.
      
     СЕРАЯ ВОРОНА
     Ворона уселась на металлическую, незамысловатого орнамента, ограду парка и была явно чем-то обеспокоена. Время от времени она полураспускала крылья и при этом, казалось, не сводила с меня глаз с таким видом, будто неожиданно встретила давнего и не очень желанного знакомого. В ее клюве был сухарь размером и формой напоминающий небольшую картофелину.
     Я стоял у светофора, метрах в десяти от парка, и ожидал сигнал, чтобы перейти дорогу. Было утро. Разгоряченное солнце обещало новый жаркий день в череде знойных дней середины прошлого лета. Горячий асфальт чувствовался даже сквозь подошвы кроссовок. По дороге  только что прошла троица поливальных машин, смывая с проезжей части мусор. Асфальт превратился  в блестящую на солнце ленту,  которая дугой огибала парк. Но  влага быстро испарялась под колесами табунков импортных дородных легковушек.
     Внимание ко мне вороны удивляло и забавляло. В моем окружении нет знакомых, которые бы благоволили серой вороне. И не только потому, что она похожа на вечно озабоченного своими проблемами угрюмого человека, не способного улыбаться, что хищница грузна, медлительна, конфликтна, не гнушается падалью, а ее крик всегда резок, пронзителен, гневлив. А потому, главным образом, что с ней связано поверье —  предвещать несчастья. Если  случается неприятность, о которой кто-нибудь  высказывал предположение, говорят раздраженно: "Накаркал!".
      Поверье бытует издавна, побуждая не принимать в расчет даже очевидные достоинства хищницы. Все признают, что она умна. Это только в известной басне показана простоватая ворона, которая благодаря льстивости лисы-плутовки осталась без сыра. На самом деле вороны отнюдь  не простоваты. Вспомнилось, что многие обитатели парка — синицы, голуби и даже белки  —  стоит только протянуть им какое-нибудь лакомство, тут же оказываются  у тебя на ладони. Вороны же сторожки и недоверчивы, будто на генетическом уровне наделены жизненной мудростью — не обольщаться дармовщиной, бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Бросишь серой проказнице  хлебушек — отлетит, каркая, и смотрит на тебя с недовольной выжидательностью. Но стоит отойти подальше — тут же подскочит, схватит неожиданный подарок и, взлетев на ближайшее дерево, приступает к неспешной трапезе.
     Знатоки утверждают, что серая ворона может, подобно попугаю, произносить целые фразы, и, в отличие от заморского франта, понимает их смысл. О ее способностях неоднократно читал  в научной литературе, но информация воспринималась с изрядной долей скепсиса. Однако дальнейшие события рассеяли его.
     Светофор, приветливо подмигнув желтым глазом, распахнул зеленое око. Я уже ступил было на дорогу, но заметил, что ворона летит навстречу. Пришлось ретироваться на тротуар, памятуя о том, что иногда эти серые фурии нападают на людей. Ворона присела на дороге и в несколько скачков оказалась на ее середине. Тут-то и объяснилось ее поведение. В асфальте поперек всей дороги образовалась трещина, расширяющаяся в середине трассы и  заполненная водой  поливальных машин. Поэтому ворона следила не за мной, а за светофором, ожидая, когда он  остановит поток машин. Зеленое око светофора горит секунд пятнадцать. Их вороне хватило, чтобы добраться до расщелины, несколько раз  деловито макнуть сухарь в воду и возвратиться восвояси. Этот путь проказница проделала еще дважды. Последний раз она удалялась от расщелины, не подскакивая, а неспешно, вразвалочку, с сознанием выполненного дела. Водители приветствовали проказницу сигналами клаксонов. Но ворона не обращала  на окружающих никакого внимания. Подойдя к краю дороги, она взлетела, взгромоздилась на ограду и начала лакомиться размякшим сухарем.
     "Ах ты, серая красавица!" — думал в восхищении, напрочь забыв о ее нескладности, пронзительно-крикливом голосе, вздорном характере и мистических поверьях.
     Так и в повседневной нашей жизни. Посмотришь на иного — ни дать, ни взять серая ворона. Но стоит ему достойно проявить себя в деле, и все его недостатки отходят на второй, а то и на третий план…