Не секрет, что существуют такие, пусть не окончательно закрепившиеся терминологически, но все же используемые определения — "женская поэзия", "филологическая поэзия"… Но бывает так, что ни одно из подобных определений не может в полной мере охарактеризовать тот или иной поэтический мир. Рецензируемая книга стихов "Повелительное наклонение" представляет собой как раз подобный случай, несмотря на то, что его автор, Людмила Александровна Карпушкина — и женщина, и филолог (кандидат филологических наук и доцент Литературного института им. А.М.Горького). Да, в книге есть и стихи о любви (то, что прежде всего ассоциируется с "женской поэзией"), есть и глубокий, вдумчивый диалог с классической литературной традицией ("филологическая поэзия"). Однако это далеко не все…
     Все дело в том, что по-настоящему хорошие стихи всегда ускользают от каких-либо определений и рамок. Первое, на что обращаешь внимание, читая книгу Л.Карпушкиной, — на в высшей степени гармоничную стилевую соразмерность и какое-то особое внутреннее достоинство, и в форме, и в содержании. Невольно возникает ассоциация со зданием в стиле ампир. Не могут не вспомниться и сложные державинские строки, его непростые, не на поверхности лежащие образы:
      
     Непобедимость зла стократно возросла.
     Мы не задиристы, но были биты.
     Прости пружинность шей кивающим ослам:
     Их уши пропагандою забиты.
      
     Сразу становится очевидно: этот сборник нельзя прочитать быстро, тем более нельзя, что называется, "просмотреть" — в него нужно вчитываться внимательно. Удивительным и органичным образом в нем сочетается строгая "классичность" и нарушение границ и правил. При том, что неизменно остается чувство абсолютной художественной оправданности всех "нарушений" — и неологизмов, и рифменных сбоев, так как каждое слово попадает точно в цель, фокусируя целые спектры смыслов ("Спеши по жизни выбирать: / Без головы или без пяток, / Прокрустывая, ковылять"). Автор никогда не совершает поэтических экспериментов ради самого процесса. Более того, можно сказать, что неприятие подобного самоценного экспериментирования становится одним из сквозных сюжетов цикла:
      
     Что мы сделаем сами —
     передернем, надпишем, раскрасим?
     Вот полезем в карман за словами —
     карман или пуст, иль чужой…
     (Generation-profanation)
      
     Еще одно неконфликтное соединение противоположностей в поэтическом мире Л.Карпушкиной — это единство "поэзии мысли" (вот уж что, кажется, не должно ассоциироваться с женской поэзией!) и "поэзии чувства". Чувства глубокого и, пожалуй, скорее трагичного, минорного ощущения мира.
      
     И мир предстанет нам еще грустней,
     Еще гнусней. В райке — ни тени рая.
     Я думаю, не будет ли честней
     Тебе страдать, страданье избывая?
      
     Но при всей минорности интонаций стихи удивительным образом не оставляют тягостного ощущения, ибо и здесь на помощь приходит гармония и соразмерность во всем: печаль катарсически уравновешивается мудростью, благим приятием жизни и смерти, случившегося и не случившегося, любви и не-любви… Тема любви, кстати, звучит в книге как-то совершенно по-особому. Здесь нет в привычном смысле сугубо женских эмоций, переживаний — авторский голос абсолютно самобытен. А о любви сказано, например, так:
      
     Предметом своей бескорыстной любви
     называл он собак,
     верность и ум собачий
     возводя к абсолюту.
     Во многом согласна
     Была я с доктором….
     Но снова — срыв за срывом —
     никчемно люблю людей.
     Или так:
     Ведь самый тяжкий
     из заветов —
     всех любить —
     хранила я ответом малодушию.
     Не дай же прежде смерти поостыть…
     (заглушено штрихами черной туши).
      
     Значимая тема книги — освоение традиции, литературной, но и — шире — культурной. Думается, что во многом именно здесь сокрыт ключ к пониманию авторского индивидуального почерка — как же именно, какими путями происходит общение с традицией? Автор и здесь выдерживает собственный своеобразный стиль, который можно было бы определить как соединение деликатности и в то же время какого-то очень личного переживания, освоения и присвоения традиции. В разделе "Герои" возникают образы Батюшкова ("Константин Бог"), герой новеллы Т. Манна Тонио Крегер ("Книга"), Ольга Ильинская ("Ольга"); есть и старец Зосима, и Наташа Ростова, и Нина Заречная….
     Стихотворения часто "размыкают" свои финальные границы — и формальные, и, соответственно, смысловые. Это может выражаться по-разному: и в "выпадении" из рифменной и ритмической структуры, и даже в некой автономности финалов, но это всегда и неизменно — очень сильные "заключительные аккорды":
      
     Задумала душа преодолеть
     В пуантах облако, но тщетно,
     Вязнут ноги…
     (И снова Жизель)
     И в том звонке последнего звонка
     Почувствую я роковую дрожь.
     А сны зовут…
     (С.В., Б.Е.)
      
     Особый интерес представляет завершающий раздел "Короче", содержащий миниатюры, своей краткостью, афористичностью и глубиной вызывающие аналогии с жанром хокку, что еще раз возвращает к мысли об удивительном разнообразии тематической и стилевой палитре автора:
      
     Загоняя слезы в глаза
     увидела трещину на потолке
     вот уже вполне порядочная
     расщелина ущелья
     ухожу
      
     Книга "Повелительное наклонение" Л. Карпушкиной являет собой объемный и глубокий художественный мир, а главное — автор дает нам отрадную возможность вспомнить лучшие классические образцы поэзии и в то же время услышать уникальный, ни на кого не похожий поэтический голос.