РЫЖИЙ В РАМКЕ
     Сколько она себя помнила, всегда рисовала — дома, в школе, на уроках. Подбирала и тащила в дом всякую живность. Особенно ей нравились насекомые, она увлечённо их рассматривала.
     Однажды, когда оказалась с бабулей на Азовском море (сколько ей было? — лет семь?), насобирала поллитровую банку гусениц. В прибрежных кустах они ползали по веткам: мохнатые, крупные, разноцветные… Этот клубок красивых пушистых гусениц просто завораживал. Бабуля не пришла в ужас, как Маша надеялась, но предложила отнести курам. Куры побоялись клевать пушистых гусениц. Они поворачивали свои головки в разные стороны, внимательно рассматривая расползающийся коврик.
     Потом она нашла занятие получше. Там же водились юркие зелёные ящерицы. Не сразу ей удалось поймать первую ящерку. С удивлением она рассматривала очередной хвостик, который извивался и скручивался отдельно от хозяйки. Попадались чёрно-коричневые и зелёные ящерицы. Зелёные были особенно красивы. А однажды она поймала сразу двух. Два зелёных крокодильчика с радужными глазками. Взяв их в обе руки, она поднесла их друг к другу. Они зашипели и стали открывать свои маленькие пасти. Она позволила им сцепиться. Эти мелкие рептилии, соединившись челюстями, стали одним длинным странным телом.
     А сколько интересного она нашла на берегу лесного ручейка, когда её отправили в пионерский лагерь! Лягушки, тритоны, мальки, пескарики, ручейники, жуки-плавунцы…
     Она ещё не знала, что всё это называется впечатлениями. Листья как стрелы, атласные лепестки кувшинок, синие крылья стрекоз, паучки, бегающие по воде…
     Она рисовала животных в школе на уроках, в изо-кружке, она страстно хотела рисовать, но мама… Мама сказала, что художник это не профессия, а вот тётя Галя преподаёт в Институте тонкой химической технологии и поможет своей племяннице туда поступить.
     Машенька, послушная девочка, спорить с мамой не стала, училась хорошо, стала химиком, но не только. Продолжала по вечерам ходить в изостудию для взрослых при Доме Культуры. Рисовала в основном кошечек или насекомых с натуры — то, что было доступно. Тогда не знали компьютеров и цифровых фотографий, по которым работают многие современные художники.
     После института пошла работать в НИИ. Её отдел занимался полимерными мембранными плёнками, которые могли бы очень пригодиться при лечении ожогов, но внедрить их не удалось: грянула перестройка. Сначала зарплату задерживали, потом и вовсе перестали платить, но Маша держалась до последнего, работая бесплатно, надеясь, что удастся наладить выпуск этой чудо-плёнки. А потом весь институт отправили в отпуск без содержания на неопределённое время.
     Времена наступили тяжёлые. Мама полгода получала зарплату "натурой", то есть чашками, сервизами, но и её фабрику вскоре закрыли. В комнате, где они жили, стояло множество коробок с посудой, баррикадами до потолка.
     Маша стала продавать посуду у метро. Милиция её не гоняла, только иногда приходил милиционер и забирал понравившийся чайник или пару чашек. И однажды, устроив несколько чашек на деревянном ящике, она поставила рядом свою маленькую картинку в рамочке. На ней царственно восседал толстый рыжий кот разбойного вида. И название написала: "Кот Чубайс".
     Деньги были очень нужны. Они с мамой доедали последнюю сухую картошку из гуманитарной помощи. Поставила цену — 100 рублей. Печально улыбнувшись, вспомнила рыночный анекдот:
     — Почём курица?
     — Пятьсот рублей.
      — Ты что? Курица!!! Ей красная цена пятёрка!
     — Да деньги очень нужны…
     Пошел дождь. Маша старалась хоть немного защитить свою живопись, но брызги всё равно попадали на картон. Она не писала на холстах, это было дорого и трудоёмко, если самой натягивать их на подрамник. Проще подобрать на помойке оргалит, загрунтовать водоэмульсионкой, — и рисуй сколько хочешь. А вот рамочку пришлось купить.
     Мимо проходили люди. Кто-то торопился, кто-то не спеша бродил среди стихийного рынка. Торговля шла вяло. Чашки ведь не хлеб насущный, можно и обойтись. Хотя, если дёшево, есть смысл купить… Иногда задавали вопросы:
     — Сама нарисовала? Офигеть!
     — Сто рублей? Так дорого? Это же не холст!
     — Рамочка царапанная! Давайте подешевле?
     Маша не думала, что сразу удастся продать работу, но и дёшево отдавать котика не хотела. Провозилась с этой картиной недели две. Каждую шерстинку, каждую ресничку прорисовала.
     Мимо пробегал мужчина в бордовом пиджаке, с огромным чёрным зонтом. Остановился, подошел поближе. Взял "Рыжего", оттер рукавом брызги. Не говоря ни слова, достал из барсетки новенькую купюру и продолжил свой путь, пристроив картинку под мышкой.
     Маша так и осталась с открытым ртом и первыми в жизни деньгами за творчество. Быстренько собрала чашки, погрузила их в сумку на колёсиках и поспешила домой. В этот день она купила "ножки Буша", и они с мамулей отлично поужинали. Вкуснющие жареные куриные ноги с макаронами. Красота. До "ножек Буша" Маша и не подозревала, что куриные окорочка могут продаваться отдельно от тушки. Бывало, матушка сварит курицу, а вкусных ножек только две. Только на один раз. “Жаль, что у курицы не четыре ноги”, — смеялась мама.
     После ужина Маша разложила краски, кисти, приготовила новый картон, чтобы завтра при дневном свете, начать новую картину. Засыпая, она уже видела, какой она будет: на синем фоне ковра соседский кот Ваучер грызёт лист бумаги, отрывая по кусочку…
      
     БЕЛЫЙ ВАУЧЕР
     Соседский кот Ваучер частенько приходил к Маше на балкон, где уютно располагался на табуретке. Это единственное место, где по утрам бывало солнце, потом оно уходило на другую сторону дома. Белый, с разными глазами, он был диковат, хозяйка давно махнула рукой на его неопрятный вид. Мыться он не давался ни под каким видом. Напротив, всё время норовил влезть в самые пыльные и грязные места. Так что белым его можно было назвать очень условно.
     У Маши собралось множество набросков Ваучера. Нарисовав картину в карандаше, она начала прописывать отношения цветов: синий ковёр к грязно-серому боку Ваучера, который неожиданно приобрёл розовый оттенок. Маша привыкла доверять своим ощущениям цвета и бесстрашно смешивала краски, получая удивительные оттенки, которые все вместе смотрелись довольно гармонично.
     Ваучер спал на боку, подложив лапу под голову, время от времени настороженно приоткрывая глаза и шевеля ушами.
     Если нарисовать эту позу как есть, то одной лапы не будет видно, поэтому Маша чуть изменила рисунок, немного погрешив против анатомии, но прибавив выразительности.
     Работалось легко. Мама с утра ушла в поле. Рядом с их многоэтажкой на краю Москвы была брошенная стройка. Там всё заросло бурьяном, и мама собирала попадающиеся цветочки, травки и делала из них маленькие букетики, которые продавала по вечерам у метро. Посуду ей продавать было трудно — врачи запретили поднимать тяжести.
     Обычно Маша работала над картиной месяц: две недели собственно живопись и две недели между сеансами: покрыть лаком, дать высохнуть и ещё раз покрыть.
     Вот и с "Ваучером" так же. Пока просыхал первый слой, она стала собирать свои старые картины, подкрасила поцарапанные рамки, подобрала картонки, чтобы проложить между рамами, нашла огромную клеёнчатую сумку.
     В ближайшую субботу Маша отправилась в Измайлово. Она много слышала об этом месте, даже видела по телевизору, как художники продают картины на аллеях этого парка. До места добиралась почти два часа. Из Шипилово на автобусе, потом на метро с пересадкой и ещё минут пятнадцать тащилась до главного входа. Да там и остановилась, не в силах отвести взгляд от такого изобилия картин в одном месте. Куда там музеям, где картины просторно висят на стенах — здесь просто не было живого места: картины висели на стволах деревьев, прикрученные проволокой, на сетках между деревьями, на редких скамейках, просто лежали на земле… Тяжело вздохнув, Маша пошла дальше, искать свободное местечко. Идти пришлось довольно долго. К счастью, поток гуляющей публики не уменьшался даже так далеко от входа.
     На небольшой тропинке, немного в стороне от главной аллеи, она вытащила свои картины, наломала прутиков и устроила, прислонив к ним, свою экспозицию.
     Рядом с ней сидел на пеньке художник с развешанными графическими листами необыкновенной красоты. Они сразу познакомились, Олег давно занимался каллиграфией. Маша впервые услышала это слово. На листах тушью и пером были изображены разрушенные церкви, а вместо рамки по периметру шла вязь из церковнославянских букв. Каждая работа оформлялась отрывком из Евангелия. Но если бы Олег не сказал, она бы и не пыталась читать эти тексты — так они были похожи просто на красивый орнамент. Гуляющая публика останавливалась, рассматривая картины, потом лениво двигалась дальше. Иногда кто-нибудь брал в руки картину, спрашивал цену и обещал подойти попозже. Только никто никогда не возвращался.
     Набежали тучи, потемнело. Олег стал собирать свои листы, развешанные на верёвках как бельё. Подбежала его дочка, которая бегала по парку, продавая за гроши свои маленькие рисуночки.
     — Что смотришь? Убирай картины, сейчас дождь пойдет!
     Маша торопливо стала укладывать картины в сумку.
     — Что, сегодня больше не будем торговать? — почти со слезами спросила Маша.
     — А ты думаешь, ради высокого искусства люди будут под дождём искать шедевры? На сегодня всё. Не повезло. Пошли к выходу.
     — Давай сумку, а ты возьми мою, она полегче, — предложил Олег.
     По дороге Маша узнала, что Олег живёт в том же районе, что и она, на соседней улице. Это её очень обрадовало: есть у кого спросить про тонкости торговли, о спросе на картины. Она и впрямь многое узнала, возвращаясь с Олегом.
     — Слушай, — вдруг сказал Олег, когда они подходили к её подъезду, — у меня дома нечего есть, может, покормишь чем-нибудь? Хоть дочку, я-то потерплю.
     — Конечно, заходите, сейчас что-нибудь приготовлю, — засуетилась Маша. Уж бутерброды с маслом и сахарным песком можно быстро приготовить. С чаем, всё еда…
     Они вошли в квартиру, пока складывали сумки, снимали ботинки, шустрая девчонка забежала в комнату. Когда вошла Маша, то увидела на столе пустую вазочку и счастливую перемазанную девочку, доедающую эклер. На столе лежала мамина записка: "Сегодня удачно продала все букетики, это нам к ужину, я в кино".
     Ну что тут скажешь… Маша незаметно смяла записку и предложила новым знакомым помыть руки. “Бедная голодная девочка”, — думала она, посыпая зелёным луком скворчащую глазунью.
     Олег набросился на яичницу, Маша тоже, а Анжелка пила сладкий чай с бутербродом. Олег рассказал, что у него было четыре жены.
     — Две официальные и две гражданские. И четыре ребёнка. Двое в детском доме, а вот Анжелу мне первая жена на месяц подкинула. Способная девка! И ты, кстати, тоже интересные вещи рисуешь, то, что надо "пиплу", — он незаметно перешел на "ты".
     — Раньше картины могли продавать только члены Союза Художников, а фиг туда вступишь, если рисуешь церкви или котиков, как ты. Надо было рисовать идейные картины, победы социализма… Ненавижу всё это! Ещё бы немного, и меня посадили бы за тунеядство.
     — Как это — нигде не работаю? — возмущался Олег. — Сколько афиш нарисовал! Жить на что-то надо! Ну не на завод же идти?
     — А теперь даже заказы бывают, хотя раз на раз не приходится. Вот сегодня мы "по нулям". Завтра пораньше приезжай, местечко получше найдём. Ты мне позвони, чтобы я проснулся, — Олег нацарапал телефон на краю газеты. — Я ведь больше по ночам рисую, вставать утром тяжело.
     Не успела Маша проводить гостей, как вернулась мама из кино. Конечно, она обиделась, увидев следы "пиршества". И Маше досталось. Мама столько наговорила, не хотела слушать дочь, и в конце концов, расплакалась. За разговорами и утешениями прошло полночи, а рано утром, в пять часов сонная художница стояла на остановке автобуса. До Олега она не смогла дозвониться…
      
     СЧАСТЛИВЫЙ МАРМЕЛАД
     Несмотря на раннее утро, на аллеях парка было оживлённо. Но Маше досталась целая скамейка, не очень далеко от главного входа. Апрельский день выдался солнечный, хотя и прохладный. Вокруг неё начали устраиваться художники, которые пришли позже. С картинами, с вязанием, с вышивками. Выстроились матрёшки с лицами Горбачёва, Рейгана, Ленина и Сталина. Маша отходила недалеко от своей скамейки, рассматривая это изобилие народных промыслов. Поневоле засмотришься…
     Ближе к полудню появились покупатели. Гуляющих и зевак было много, а вот специально за картинами… Машиными работами интересовались, но никто даже не спрашивал, сколько они стоят. Одна девочка долго стояла у картин, расспрашивала про котиков, но бабушке надоело дожидаться внучку, и она воскликнула:
     — Ты лучше нарисуешь! — и потащила её к украшениям из янтаря.
     Проходили группы иностранцев, с воодушевлением скупая матрёшки и советскую атрибутику. Вот и к Маше подошла пара пожилых иностранцев, долго рассматривали котиков, немного поспорили, а потом старушка показала на "Мармелад". Это была кошка персикового цвета, которая жмурилась в солнечных лучах, сидя на окне, за цветком герани. Маша так назвала картину за переливающиеся розовые, золотистые тона, контрастом к которым было несколько зелёных узорчатых листьев и яркие полоски кошачьих глаз.
     На листочке Маша нацарапала цифру "25". Иностранцы удивились, а дама взяла у художницы листочек и карандаш, зачеркнула "25" и написала "20". Ну что ж, всё деньги, подумала, вздохнув, Маша и кивнула. Старички заулыбались, дедушка взял картину, а бабуля протянула Маше двадцать долларов… Она ещё никогда не держала в руках валюты, да и не видела вживую. Это же в десять раз больше, чем она ожидала! Вот мама обрадуется!
     После обеда появился Олег с дочкой.
     — Молодец, — похвалил он Машу, — хорошее местечко заняла. Потеснись немножко!
     Он расставил свои работы, и Маше пришлось часть картин поставить на землю, прислонив их к скамейке.
     — Ну, как продаётся? — поинтересовался Олег.
     — Никак, — ответила Маша. Ей не хотелось рассказывать о своей удаче. Поток гуляющих продолжался, люди смотрели, спрашивали, но покупали больше мелочёвку, а картины только разглядывали.
     — Как красиво, — говорили одни.
     — Кошки! Это всё, что вы умеете, — говорили другие.
     Маша устала и проголодалась. Достала два бутерброда с сыром и бутылку со сладким чаем.
     — Закусить решила? — откуда-то подскочил Олег. Он не стоял у своих листов, просто сказал Маше цены и гулял по парку.                      
     — Хочешь?
     — А то! — и Олег жадно впился зубами в жесткий бутерброд, и конечно, рядом с ним тут же оказалась Анжелка. Он великодушно дал откусить дочке.       
     К Маше подходили и художники, некоторые снисходительно давали советы, которые она внимательно выслушивала, но ничего нового для себя не открывала.
     До сумерек удалось продать ещё одну крохотную работку "Кошачий глаз", размер с почтовую открытку, в рамочке. Там был изображен то ли глаз, то ли драгоценный камень, то ли шёрстка его окружала, то ли бархат. Маша любила вносить двойное значение в свои картины.
     Быстро сгущалась темнота, зажглись фонари. Олег с дочкой давно ушел с какой-то заказчицей, тем более что Маше удалось продать для него три листа. Накатила усталость. Присев на скамейку, она начала складывать картины в свою объёмную сумку.
     — Слушай, дэвушка! Я смотрю, у тебя хорошие картины! — смуглый лысоватый мужчина присел рядом с ней, — чего ты мучаешься, стоишь целый день, мёрзнэшь?
     — А что, есть предложения? — настороженно сказала Маша, отодвинувшись.
     — Да ты не бойся! Я буду продавать твои картины, а ты рисуй — и не будэшь как торговка здэсь стоять.
     — А обманешь? — улыбнулась Маша.
     — Обижаешь! Я тэбе расписку дам, ты напишешь что почём…
     Этот увлекательный разговор был неожиданно прерван крупным молодым человеком с красной повязкой на рукаве:
     — Пошёл вон, барыга! Увижу ещё, убью!
     — Что ты, начальник! Я дэвушке бизнес предлагаю!
     — Знаю я твой бизнес! Скройся!.. А ты, "дэвушка", — обратился он к Маше, — собралась отдать свои картины этому жуку?
     —Я ещё не поняла, что он от меня хотел…
     — Известно что: он скупает оптом хорошие картины за копейки, а потом перепродаёт, наваривая в десять раз больше. Их тут много, таких дельцов. Мы их гоняем, но они всё равно лезут. Кстати, ты уже второй день здесь, а ничего не заплатила за место.
     — Ой, а я думала, бесплатно, — огорчилась Маша.
     — Можно и бесплатно, — широко улыбнулся парень, — только здесь много всяких историй случается… то ограбят, то испортят картину, то место отберут — думаешь, почему никто тебя не согнал сегодня с этой удобной скамеечки? Лично я присматривал!
     — И сколько с меня? — опечалилась Маша.
     — С тебя совсем немного, двадцатку в день. На картинах много не заработаешь. Это те, что продают матрёшек, камушки, янтарь, зарабатывают. А такие как ты — просто вывеска.
     — Наверное… а если я ничего не заработаю?
     — А мне по барабану. Хочешь здесь стоять — плати. Ты давай, собирайся, темнеет уже. За вчерашний день, так и быть, прощаю, а за сегодня — будь любезна!
     Маша рассталась с двадцатью рублями, стараясь не показать вида, как рада такой небольшой плате.
     Домой добиралась уже в темноте, почти ничего не соображая от голода и усталости, запомнилось только, что пришлось разменять в метро сторублёвку, чтобы опустить в турникет три раза по пять копеек. Со вчерашнего дня, со второго апреля, метро подорожало в три раза.
     Мама как всегда встретила "по-доброму":
     — Нагулялась? Хоть позвонила бы! — помогая, тем не менее, выгружать картины из сумки.
     Маша привыкла к её ворчанию и не стала ей объяснять, что в лесу нет телефонных будок. Потом на автомате приняла душ, выпила пол-литра кефира с хлебом и упала в постель почти без сознания.