Николай Шмагин __ БЛЕДНАЯ НЕМОЧЬ
Московский литератор
 № 21 ноябрь, 2015 г. Главная | Архив | Обратная связь 


Николай Шмагин
БЛЕДНАЯ НЕМОЧЬ

     Это было во время Олимпиады, в 1980 году. Многие семьи тогда вывозили своих детей из шумной Москвы, на отдых.
     Мы с женой снимали дачу для неё и нашего семилетнего сына  в ближнем Подмосковье. Если проехать по Казанской железной дороге и выйти на станции "Отдых", то справа был город Жуковский, а по левую сторону располагался дачный кооперативный посёлок, в котором в основном жили писатели, их дети и родственники, зачастую настолько дальние, что сразу и не поймёшь, кто кому и кем приходится.
     Так вот, дачу, являющую из себя уютный дом с мансардой и верандой, увитой плющом, нам сдавала одна из таких дальних родственниц одного известного детского писателя.
     Когда-то он построил её для своего брата, у того был сын с семьёй, и Виктория Семёновна была мамой его жены. Сам зять был пропойца, жил безвылазно в Москве, и когда умер от белой горячки, то дочка доверила дачу своей маме, надо же было на что-то проживать, и Виктория Семёновна сама находила приличных людей, и сдавала им половину дома на лето.
     Дом имел два отдельных выхода, в одной половине жили мы, в другой — бабушка с внучкой.
     Мы снимали у неё дачу несколько лет подряд.
     Её внучка, Ирочка, и наш шалопай Кирилл как-то сразу подружились, и были  не разлей вода. Они вместе играли то у нас во дворе, то у них. Их дружбу не омрачала ни одна ссора. Они с радостью уступали друг другу во всём.
     Я работал в Москве, приезжал на дачу в выходные, а жена с сыном жили там постоянно. Иногда они тоже уезжали на день-другой в нашу московскую квартиру в сталинском доме, на проспекте Мира, где их ждала Тамара Фёдоровна, Олина мама.  Помыться, привести себя в порядок, так как не очень любила она деревенскую жизнь, пусть даже и дачную.
     Жена была коренной москвичкой с Самотёки, и без Москвы не мыслила своей жизни. Но ради сына готова была потерпеть.
     Когда они уезжали, Ирочка сразу же заболевала. Ей становилось плохо, болела голова, горло, и даже тошнило, и мы все не сразу догадались, что это из-за Кирилла.
     Когда Ольга с Кириллом возвращались, она сразу же выздоравливала, и мчалась к калитке навстречу, теряя тапки. На щёчках появлялся румянец, она смеялась и веселилась вместе с Кирюшей, который тоже преображался рядом с ней, и вместо книгочея, читающего взахлёб днём и ночью, мы видели весёлого неугомонного мальчишку.
     В соседнем доме проживала весьма странная дачная семейка: муж с женой и тёщей, иногда приезжал их сын-десятиклассник, долговязый и угрюмый переросток, и тогда все они щебетали и роились вокруг него, не зная, чем угодить, а он только морщился и отмахивался от них, как от назойливых мух.
     Уходил в лес, и долго бродил там, не обращая внимания на то, что его близкие волновались и переживали, поджидая его с обедом или ужином наготове.  
     Хозяин семейства, Борис, красивый и весёлый, с улыбающимся лицом и копной волнистых волос на голове, великан под два метра ростом, был из исчезающей в наше время породы настоящих мужчин; широкие плечи, с крупными руками, кулак — что голова ребёнка, добряк. Обо всех он заботился, всем хотел угодить, сделать что-то полезное для дома и семьи.
     Ещё все спали, а он уже делал зарядку, бегал по тропинке в лес и обратно, затем, оседлав дорожный велосипед, мчался к станции, и покупал  у бабушек свежие ягоды для своей любимой Танечки, иначе он её не называл.
     Она к этому времени ещё спала. В полудрёме выходила из душной комнаты в сад, ложилась в гамак и висела в нём, покачиваясь, время от времени прикладывая тонкую руку к бледному лбу и жалобно, болезненно вздыхая.
     "С утра уже устала", — думала она, благосклонно взирая на своего огромного, бронзового от загара, мускулистого мужа, который, бросив велосипед, мчался к ней с кульками в руках.
     — Танечка, а это я, прямо со станции. Вот, на, держи. Ягод тебе накупил разных, сейчас сполосну.
     Он кидался к бочке с водой возле умывальника, наспех споласкивал то малину с клубникой, то смородину с вишней, крыжовник, и на блюде приносил красиво разложенные ягоды своей даме сердца, как и положено настоящему рыцарю, каким он и являлся на самом деле.
     Мило улыбаясь своей доброжелательной улыбкой, за которую её так любил муж, Танечка целовала его куда-нибудь в большое лицо, и шла по своим делам.
     Была она среднего роста, изящная, даже худая, в лёгких кисейных одеждах, и тапочках на босу ногу. Белёсые волосы обрамляли её бледное, якобы не от мира сего продолговатое лицо, в глазах была какая-то неземная тоска, и даже божья благодать проскальзывала иногда во взгляде её стального цвета глаз.
     За всё это её и любил Борис, боготворя свою жену, и часто носил на своих могучих руках, прижимая к широченной груди.
     — Танечка, луна ты моя ненаглядная, ну что ещё тебе принести? Ты только скажи, радость моя.
     — Да ладно уж тебе, ты не утруждайся. Мне и так хорошо. А знаешь, я бы ещё курочку отварную скушала, или цыплёнка, целиком, — пробуждался вдруг в ней аппетит,  и Борис снова гнал велосипед по дороге на станцию, чтобы купить своей ненаглядной курочку к обеду, а лучше цыплёнка, если повезёт.
     Глядя на эту пару, вспоминалась старая байка:
     "Невзрачная жена красавца-мужа отвечает завистливым подружкам: — Когда Бог красоту раздавал, я спала. А когда начал раздавать счастье, я проснулась".
     Её мама, Алевтина Петровна, была женщиной образованной, интеллигентной. Она всё видела, всех понимала, и принимала их такими, какие они есть. А что делать?
     Иногда она заходила к нам, по-соседски, как к людям, вызывающим у неё доверие и расположенность. Общалась с Викторией Семёновной, разговор в основном шёл о литературе, писателях и поэтах, их жизни, сокрытой от глаз обывателей.
     Тут уж сама хозяйка, Виктория Семёновна, была на высоте, и выдавала на-гора секреты жизни писательских семей.  Да и Ольга, моя жена, знала толк в литературе, так как работала много лет заведующей в книжном магазине, много читала и разговор поддержать могла, как никто. Пили чай с вареньем разных сортов, отдавая особое предпочтение земляничному варенью, или "царскому", сидя на уютной веранде и поглядывая на резвящихся вокруг них Кирюшу с Ирочкой.
     Алевтине Петровне было приятно и тепло в нашей компании. Незаметно для себя разговорившись, она как-то поведала нам о том, что Боря с Танечкой учились вместе в одной школе, в одном классе. Сидели на одной парте. После школы поступили в химико-технологический институт, окончили. Всегда они были вместе. Никогда не ругались. Поженились.
     — Мы сначала жили бедненько, даже кольца на свадьбу им пришлось купить простые, на золотые денег не хватило.
     — Не в деньгах счастье, — скрасила эту часть её рассказа Виктория Семёновна.
     — Конечно, вы правы. Это из-за чудного Бориного характера мы так дружно живём, — улыбалась Алевтина Петровна, хитро поглядывая сквозь очки на слушающих её необычный рассказ соседей. — Он и мухи-то никогда не обидит, не то, что людей. Всегда в работе, в заботах о семье. Я иногда думаю, за какие такие заслуги бог приблизил нам сначала этого мальчика, выросшего затем в такого мужчину.
     — Да, Борис человек неординарный, — кивал я солидарно со всеми головой, не зная, что бы возразить для разнообразия. — Не надорвался бы только. Хотя, он мужик здоровенный, как дуб. На сто лет хватит.
     Как-то раз деятельная и заботливая, но острая на язык жена очень точно окрестила висящую в гамаке Татьяну бледной немочью. С тех пор мы её так и называли в своём кругу.
     Ольга смеялась вместе со всеми, поддерживая беседу и поглядывая на мужа. Он прав, как всегда. И следила за сыном, не переутомился бы, бегая вперегонки с Ирочкой.
     — Кира, пора ужинать! — возвышала она голос, и сын послушно шёл к столу, за ним так же послушно шла Ирочка. Было видно, она и идёт такой же походкой, как он.
     И нам казалось, что детская парочка чем-то напоминает Бориса с Татьяной. Кирюша такой же битюжок, а Ирочка — бледная и прозрачная, как Танечка.
     — Надо же, как они подружились. Может быть, как мои Борис с Таней будут, чем чёрт не шутит, — заметила Алевтина Петровна, уважительно поглядывая на видную, породистую маму Кирилла, не забывая при этом улыбнуться и солидному папе сквозь очки.  
     Виктория Семёновна согласно закивала головой в ответ. Она не возражала. Чего тут скажешь, это было бы просто замечательно.
     Моё воображение тут же нарисовало картину, в которой взрослый и плечистый Кирилл качает в гамаке сонную прозрачную Ирочку, или мчится на велосипеде ей за ягодами на станцию, и мне стало не по себе. Мы с женой переглянулись, и я понял, что она подумала о том же.
      Пару раз мы встречались все вместе, и даже пообедали сначала у них, потом они у нас, пообщались, попили чайку с вареньицем, и оказалось, что в Москве мы с ними тоже живём по соседству. Они проживают в соседнем доме.
     Работают в НИИ. Инженеры. Вместе ездят на работу, и с работы, ходят по магазинам за продуктами. Алевтина Петровна дома, по хозяйству. Да ещё, помимо дочери с зятем, за внуком ухаживает.
     Однако у каждого своя жизнь. Со временем мы виделись всё реже. Иногда утром, выходя из подъезда, я видел мощную фигуру Бориса, пробегающего мимо нашего дома. Он махал мне рукой в знак приветствия, улыбаясь всё так же широко и жизнерадостно, и мчался дальше, иногда останавливаясь, и делая разные упражнения, пока малолюдно на улице, затем бежал дальше, исчезая между домами и деревьями сквера.
      В последний раз я его видел мчащимся на велосипеде. Было воскресное утро, и мы с нашим терьером Тишкой гуляли во дворе дома, и в сквере, как обычно. Меня он не заметил, был озабочен чем-то. Может быть, ехал за ягодами и фруктами, или ещё зачем, для своей любимой жены Танечки…
     Однажды, возвращаясь домой после работы, мы с Олей зашли в наш любимый магазин "Казахстан", что рядом с метро "Проспект Мира", и встретились с Алевтиной Петровной. Но как она постарела и осунулась за то время, что мы не виделись. Хотя и старалась держаться молодцом.
     — Как поживаете, Алевтина Петровна?
     — Ничего, помаленьку. Танечка всё прихварывает, у неё упадок сил. В санатории была, на восстановительном лечении. Но это мало чем помогло, — махнула она рукой, остановившись передохнуть. — Митя наш заканчивает химико-технологический, как и его родители когда-то.
     — Ну а как Борис, что-то его не видать в последнее время, — встрял я в разговор, и пожалел об этом.
     — А вы разве ничего не знаете? — вскинулась Алевтина Петровна. — Хотя конечно. У каждого своя жизнь. Город — это не дача в посёлке, он разделяет людей…
     Она помолчала, оглядывая бывших соседей по даче сквозь очки.
     — Так умер он, уже год прошёл, как похоронили нашего Бореньку. Сами знаете, какой он здоровяк был. Ничем не болел. Зимой в одном демисезонном пальто ходил, без шапки. А тут поехал на своём велосипеде куда-то, и упал вместе с ним. Инсульт. Умер мгновенно. Так врачи потом сказали.
     Мы с женой молчали, ошарашенные известием.
     — Ну ладно, пошла я, а то там дома Танечка моя одна, да Митя скоро придёт. Обедом их кормить надо…
     Мы долго смотрели ей вслед, всё ещё не в силах осознать и поверить в то, что услышали. Здоровяк-спортсмен Борис уже год, как на кладбище, а его болезненная Танечка осталась одна, без него. Без его поддержки и заботы.
     Правда, у неё есть вполне бодрая ещё мать, сын, и всё же безумно жаль Бориса, и их всех.
     Прошли годы. Прогуливаясь в сквере возле нашего дома-высотки, как его все называли, с неугомонным и вездесущим терьером Тишкой, мы вдруг увидели её, Танечку.
     Она шла по дорожке, о чём-то задумавшись, всё такая же болезненно-бледная, тонкая, в лёгкой струящейся на ветру одежде, белёсые волосы её слегка поседели, но это было почти незаметно. Она мало чем изменилась. Она прошла мимо, не заметив нас.
     И нам обоим вспомнилось вдруг, как часто, проходя мимо их сада на даче, мы видели её висящей в гамаке в томной изнеженной позе, с доброжелательной, как всегда,  улыбкой на лице, и ждущей, когда же это приедет со станции её Боренька и привезёт ей разных ягод в бумажных кулёчках.