Поэт, не пей дармовое вино с завистными, ибо в нём, кроме страсти плотской, нет ничего, только злоба, лукавство и расчёт: "Пей — и сдохни сегодня, а я — завтра!" И не завидуй злому, ибо он давно мёртв для грядущего.
А я всё-таки устал в океане Поэзии, ибо, словно кит, пропускаю через себя тонны и тонны стихотворной воды, дабы задержать хоть малую часть планктона Поэзии. Этим и питаюсь, — и иду, иду без дороги в никуда навстречу себе.
Поэт, не уподобляйся слепцу, спящему на корабельной мачте. И ступай по моим следам на воде за мной без дороги в никуда. Господь создал нас, чтобы мы полнили сонмы ангельские вопреки злым сущностям Неба и Земли. Но, увы, большей частью мы полним другие сонмы, затмевая грехами своими Солнце радости Божьей. И упорно не понимаем, что наша свобода воли должна стать волей Божьей в нас, а не оставаться сама по себе во времени и пространстве земном.
ПРИТЧА О ШМЕЛЕ
Тая неведомую цель,
Готовый облететь планету,
Перелетает речку шмель,
Перелетает, словно Лету.
Гудит мохнатый цветолюб
Винтообразными крылами.
Цветы на цыпочки встают
И травы — вместе с берегами.
Шмеля-трудягу Бог хранит —
От смерти в неземном просторе…
И речку шмель перелетит,
И речка не исчезнет в море.
И у воды в полдневный зной,
Цветы тяжёлые срывая,
В неповторимости земной, —
Я сам — шмеля напоминаю…
МОИ КАМНИ
О, сколь я разбросал камней, —
Не счесть и не собрать, пожалуй!
И светлая печаль полей
Любовь мою не удержала.
И всё сбылось, как не сбылось,
И — до обещанного снега
В поля навеки унеслось
Неверных строк глухое эхо.
Я сокрушил себе назло
Угрюмый строй стихосложенья,
И плотным снегом занесло
Мои угрюмые каменья.
Но там, где никого не ждут,
Где реки сгинули с мостами, —
Там камни тихо прорастут
В полях нездешними цветами.
И там никто не будет врозь, —
Любовь моя, душа-отрада,
Где всё сбылось, как не сбылось,
Где ничего уже не надо…
ПАМЯТИ ПОСТМОДЕРНИЗМА
Талант — это оправдание
Сколько можно рыться нервно
На глухих помойках слова?..
То, что ново, то неверно,
То, что верно, то не ново.
Эй, столпы постмодернизма,
Где-то нынче ваша слава?!
Не постигла вас харизма,
И кончается халява.
Эй, бездарные уроды!
Бесы тьмы пустопорожней!
Не видать вам век свободы,
Как врагам свободы Божьей!
Непотребны ваши страсти,
Вас дерьмо с дерьмом сожрало…
И закройте злые пасти,
Чтоб халявой не воняло!
БЕЗ НАЗИДАНИЯ
Не соблазняйся славословьем —
В безумном скопище людей.
И Волю Божью — своевольем
В себе уродовать не смей.
Даётся вера в оправданье —
Слепой греховности земной.
И да простит мне назиданье
Неведомый читатель мой.
Я назидать других не вправе,
Да и судить не вправе я.
И нет предела Божьей Славе,
И в Боге нет небытия.
И властен Бог над невозможным,
И смысла нет в земной борьбе.
Но что с собой я сделал, Боже,
Себя уродуя в себе?!
Но Воле Божьей нет предела
В слепой греховности земной.
И Бог простит за всё, что сделал,
И ты прости, читатель мой!
ПО ВОЛЕ БОЖЬЕЙ
I
В незримой тьме глаза закрою,
И кажется — схожу с ума.
Во мне, за мной и предо мною —
Такая тьма, такая тьма!!
И мысль подбросит голос ложный,
Как бы крепя глухую тьму:
"Всё, что я делаю, — ничтожно,
Да и не нужно никому!"
Неужто здесь, в глухой юдоли
Господь навек меня забыл?
Неужто не по Божьей Воле —
Я жил порою, как не жил?
Но Воле Божьей нет предела,
И пусть весь мир во тьме лежит…
Господь простит за то, что сделал,
Но что не сделал — не простит!
II
Полночной немощной порою
Тьма подступает, словно враг.
И кажется, — глаза закрою —
Она совсем забудет страх.
И обратится вечной бездной,
И враз прижмёт меня к стене,
И всё моё во мне исчезнет —
Как наяву, так и во сне.
Но всё моё в Господней Власти,
Мне даже в немощах светло…
А если сдохну, то от счастья —
Тупым завистникам назло.
Что не от Бога — всё ничтожно, —
И наяву, и в тёмном сне…
И бесконечна Воля Божья,
Как свет бессмертия во мне.
СЕРЕБРЯНЫМ ЛЕТОМ
С печалью и болью
и — в неповторимом —
Душа обратится
серебряным дымом.
Серебряным дымом,
серебряным светом,
Серебряной ночью,
серебряным летом.
Душа не прозреет
своё отраженье,
Ведь Промысел Господа —
в неповторенье.
И станет навеки
в пространстве незримом
Моё повторимое —
неповторимым.
О Боже, прости мне —
моё откровенье,
Но жаждет душа,
как любви, повторенья…
О СТАРОСТИ И НЕ ОСТАРОСТИ
Прости мою душу, Всевышний!
Прости, что почти не живу…
Как будто навек третьим лишним —
У смерти и жизни слыву.
Но старость недаром даётся
По Воле Господних светил, —
И вроде бы жизнь остаётся,
Чтоб смерть до конца не забыл.
Промчались года молодые
И сгинули, словно в раю,
И листья летят ледяные
В бездомную душу мою.
Не ведаю, сколь там осталось.
Устал с лицедейством дружить…
А старость? На то она старость,
Чтоб жизнью устал дорожить…
СЕДЬМОЙ РАЗ
Понтий Пилат, римский прокуратор Иудеи,
на суде над Иисусом стремился следовать
принципу справедливости. Он понимал,
что распятие Христа будет несправедливым, —
и поэтому шесть раз объявил Его невиновным.
В седьмой раз ему не удалось сделать это.
Понтий Пилат, умыв руки, сказал:
"Я не нахожу вины в этом человеке".
И люди распяли Бога.
Шесть раз объявлял невиновным Пилат —
Спасителя Мира.
Шесть раз проклинал Искупителя ад —
Из бездны эфира.
И гвозди вонзились в безгрешную плоть —
Царя Неземного.
Шесть раз даровал всепрощенье Господь, —
Не надо — седьмого!..
ОПРАВДАТЕЛЬНАЯ ОДА ПОЭТУ
ГРИГОРИЮ ОСИПОВУ
Поэт в России больше, чем поэт!
Виссарион Белинский, 1847 г.
Поэт, как Бог, не должен никому!
Оставьте все претензии к поэту!
Он без ножа уходит в злую тьму
И ничего не требует за это.
Он без пальто дорогой ледяной
Бредёт за водкой неподъёмной ранью.
Но он — творец музыки неземной,
И Бог ему дарует состраданье.
Он в слове верен отчей стороне,
Он верен Богу! Он воюет с чёртом…
И верен он — второй своей жене,
И будет верен — третьей…
и четвёртой.
И у Творца — к творцу претензий нет.
У Бога всё в порядке со стихами.
А наш поэт — и без стихов поэт —
Со всеми лопухами и грехами.
И я его, как брата, обниму,
Ведь он — навек — дитя добра и света!
И он, как Бог, не должен никому,
Отстаньте со стихами от поэта!
Ведь он сейчас дорогой ледяной
Бредёт без водки
в дом свой одинокий…
Но он — творец музыки неземной.
Его услышит этот век жестокий.
В нём с изначала несказанный свет
И слабая утеха поздних женщин.
Поэт в России — без стихов поэт, —
И до конца — не больше и не меньше…
ИСПОВЕДАЛЬНАЯ БАЛЛАДА
Как страшно в смуте жить
И верить в несвободу,
И мыслить, и творить
Неправедным в угоду.
Ведь в Боге — всё моё!
Зачем — не понимаю, —
Своё, как не своё,
У жизни отнимаю?..
И застит душу мрак,
И немощь душит тело,
А вроде — не дурак,
И вроде прав по делу.
Но слышу в тишине:
"Чего играешь в прятки?!
По делу прав вполне!
По совести — навряд ли…
Князь Мира — он силён!
Он смутой полнит разум.
Где нет его, где он —
Не распознаешь сразу.
Но Бог дарует Свет, —
Так будь Его достоин!
Лукавства в Боге нет,
Вне Бога всё — пустое.
Во всех делах своих
Будь правым только с Богом,
И в самый страшный миг —
Он ниспошлёт подмогу…"
И голос в тишине
Сроднился с тишиною.
Но он — навек во мне, —
Он обратился — мною.
И в Боге всё моё, —
Душа моя и тело,
И Божье бытиё
Не ведает предела.
Но, Боже — мой Судья,
За что — не понимаю:
Я у Тебя — себя
В лукавстве отнимаю?!
И мыслю, и творю,
Не веруя в свободу,
У мрака на краю, —
Злословию в угоду.
Но исторгает мрак
Холодный и безлунный:
"Ты что — совсем дурак?!
Или — совсем безумный?!
УТРОМ РАННИМ
Надоело собой дорожить.
Всё — ничто! И не надо иного…
Никакого желания жить,
И желания встать никакого.
И смотрю в ледяное окно,
И не жду золотого рассвета…
Я, наверное, умер давно —
Так, что сил умирать уже нету…
УРАЛЬСКИЙ ЗАКАТ
Пылает багровый, заоблачный лес,
И горы — огнями встают до небес.
И это, и это — не в призрачном сне, —
Уральские горы в эфирном огне.
Внимаю багровому гулу огня,
И пепел надежд засыпает меня.
Но в Боге — надеждой последней живу,
И падаю с пеплом небесным в траву.
Но я легче пепла в юдоли земной,
И жизнь без надежды навеки со мной,
И слышу — незримые птицы поют,
И горы — огнями до неба встают.
Но слышу из бездны пылающих лет:
"Сломали России Уральский хребет!"
НЕНАПРАСНОЕ
Памяти поэта Николая Рубцова
"Эта жизнь как без моря причал.
И душа не вмещается в слово…"
Не Рубцов ли мне это сказал?
Или сам я сказал без Рубцова?..
Кто из нас?! Не припомню теперь…
Смутно помню околицу мая,
Чётко помню, что пили портвейн —
У какого-то злого сарая.
Пили тёплый портвейн из горла —
У сарая, а может, сортира…
И, не ведая промысла зла,
Поносили правителей мира.
И не думалось нам в эту рань,
Что исчезнет эпоха со свистом,
Что склонять будет разная дрянь —
Имена наши в злобе завистной.
Мой товарищ куда-то спешил,
И, внимая проезжему шуму,
Он портвейн до конца не допил —
И отдал мне бутылку угрюмо.
А сейчас, как в нездешнем краю,
Заслоняясь рукою от света,
Я один на причале стою,
Но ни моря, ни берега нету.
И молчу я в пустой тишине,
И молчит тишина безучастно…
И не знаю, но кажется мне,
Что припомнил Рубцова напрасно.
И напрасно про тёплый портвейн
Написал я на радость ублюдкам…
Но, увы, не исправишь теперь —
Ничего в обстоянии жутком.
И дорога поэта ушла
За околицу мира иного…
И вмещается в Слово душа,
И душа не вмещается в слово…
ДОРОГОЙ БЕЗЛУННОЮ
В годы тёмных гонений
И агоний державных
Я, как истинный гений,
Был никем средь неравных.
И зловещею ранью
На глухом перегоне
Я отбился от пьяни
И ушёл от погони.
Нет в помине той жизни,
А от этой — нет проку!
Но себя чётко вижу
В том бездарном далёком.
И дорогой безлунной,
В сумасшедшем безвестье,
Ловит кто-то безумный —
Тень мою в перекрестье.
И в чужом огороде,
Под забором репейным,
Я сижу на свободе,
Обнимаясь с портвейном.
Весь избитый, без денег…
Эх вы, нелюди-люди!
Но, как нынче, надеюсь,
Что паршивей не будет…
Всё надеюсь на чудо,
Что не будет поганей —
Средь приветного люда,
Без врагов и с деньгами…
И свобода со мною,
И, Луной позабытый,
Вспоминаю былое
И молчу как убитый.
И молчу о записке
В пожелтевшем конверте,
И молчит кто-то близкий,
Как молчат… после смерти
* * *
Мгла гонима тёмной бурей,
И конца не знает мгла.
Но живу… Ещё не умер…
И душа не умерла.
Вечер. Ветер. Ожиданье.
Одинокий тусклый свет.
И такое обстоянье —
Время есть, а жизни нет.
И душа ко мне прижалась,
Чтоб успел её спасти.
Но — и времени, пожалуй,
Нынче нет, как ни крути…
Старость. Немощь. Справедливость.
И молчу, любовь тая…
И во мне, как Божья милость, —
Беспощадность бытия!
ПАМЯТИ ВЕЛИКОГО СОВЕТСКОГО ПОЭТА
ЯРОСЛАВА СМЕЛЯКОВА
Стою я резко в стороне
от тех лирических поэтов,
какие видят только Фета
в своём лирическом окне.
Ярослав Смеляков
Стихи, конечно, дело личное!
Но Смеляков не думал так…
А я, попав в круги столичные,
Попал в поэты, как дурак.
И "Новый мир" меня печатал,
И сам Рубцов со мною пил,
И мой учитель Наровчатов
Меня за образность хвалил.
Мне чужды были панегирики
И смеляковские стихи…
Я прибивался к тихой лирике,
Прощая Фету все грехи.
А впрочем, опущу подробности,
И не совсем моя вина,
Что Смеляков таких оглоблею
Порою жаловал сполна.
Крушил оглоблей поэтической
Он стихотворцев, ё-моё!
Но подставлял под воз лирический —
Плечо костлявое своё.
Прошло полвека иль поболее,
Но чётко вижу пёстрый зал,
Где Смеляков в чужих застолиях
Как "враг поэтов" возникал.
Где в похвальбе и вздорных жалобах
Поэты пили, жизнь кляня…
Как жаль, что я его не жаловал,
Как он не жаловал меня!
ПОСЛЕ КАКОГО-ТО ПРАЗДНИКА
Дышит холодом тёмная высь.
Тупо маюсь без дела…
И во мне вся прошедшая жизнь,
Будто ночь до расстрела.
Всё темней неподъёмная высь.
Вот и кончился праздник!..
И во мне вся грядущая жизнь,
Будто ночь после казни…
ПАМЯТИ БОЛЬШОГО ЧЕЛОВЕКА И ПОЭТА,
ГЕРОЯ СОЦИАЛИСТИЧЕСКОГО ТРУДА
СЕРГЕЯ ВЛАДИМИРОВИЧА МИХАЛКОВА
— А мне докладывали, что вы заикаетесь,
товарищ Михалков… А вы почему-то не заикаетесь…
— С вами, товарищ Сталин, боюсь заикаться!
— И правильно делаете! Продолжайте
в том же духе, товарищ Михалков…
(Из разговора Сталина с Михалковым
во время работы над гимном Советского Союза)
Он был красив и популярен
И своевременно молчал…
И даже сам товарищ Сталин —
Его по-свойски привечал.
Он даже малость заикался,
Но только не с самим вождём.
И никогда не отрекался —
От панегириков о нём.
Но не был он ничьим холопом,
И он, ей-Богу, молодец!
Творец гиганта — дяди Стёпы
И гимна Отчего — творец.
Он не поддерживал бездарных,
И не тиранил никого…
По части женщин популярных —
Мог приударить, ого-го!
И без величья записного,
Звездой геройскою звеня,
По-свойски возле стойки: "Лёва!.." —
В буфете окликал меня…
Он смог навек собой остаться,
Но был, как штык, всегда готов!..
И нам — вот так бы заикаться,
Как заикался Михалков.
НЕИЗВЕСТНОМУ СТИХОТВОРЦУ СО СКОРБНЫМ СОЧУВСТВИЕМ
Он пишет, рифмы подбирая,
Мечтая поразить свой век:
"Как зверь, ревела буря злая,
И дуб стонал, как человек!.."
Проходит век, а он всё пишет,
В надежде, что поэтом стал…
О, кто б хоть раз его услышал,
Кто б слово доброе сказал!..
Любви сторонней сердце жаждет —
И в стихотворческом дыму
Он всё надеется: однажды —
Судьба откликнется ему.
Но не сошлись над ним светила —
Ни в этой жизни, ни в иной.
А ведь ему сполна б хватило —
Посмертно премии шальной.
Но немота в ответ глухая,
И, понимая, что не люб,
Он рвёт тетрадку со стихами, —
Как зверь, — и стонет, словно дуб.
О, сколь их сгинуло в могилах,
Глотая тьму кровавым ртом!
И я помочь ему не в силах, —
Как бы винюсь, скорбя о том.
Но как сказал поэт когда-то, —
В сердцах по поводу наград:
"Ведь я ни в чём не виноватый,
Как он ни в чём не виноват!"
А я не тороплюсь с ответом,
Задраив глухо свой отсек:
"Не виноват, что стал поэтом!
Но виноват, что человек!"
ВОИНСТВУЮЩИЙ ИДЕАЛИСТ
Он честность с правдой перепутал, —
И вот уже который год
От мира яростно и тупо
Какой-то честной правды ждёт.
Он, может, лучший из немногих,
И вовсе не его вина,
Что в правде Бог, и правда — в Боге!
И правде… честность не нужна.
НЕПРАВИЛЬНЫЙ СОНЕТ О ПРАВИЛЬНОМ
Забываю имена и даты
И не помню номер автомата,
Забываю лица и слова…
Ничего хорошего не снится,
И, похоже, жизнь не повторится,
И молчат во тьме ночные птицы,
И болит угрюмо голова.
И впадаю в лунное затменье,
Но с Луною, выходя из тени,
Столько открывается всего!
Вдруг увижу росный куст сирени,
Вспомню вдруг — а нынче воскресенье!
Вспомню вдруг, как слово откровенья,
Номер автомата своего…
ДОЖДЛИВОЕ
"Ты себе давно уже не нужен!.." —
Пузырясь, шипят дождинки в лужах.
Шелестит угрюмо тёмный дождь:
"Ты давно ни для чего не гож…"
Ну да ладно, ладно, что с того?!
Мне от вас не нужно ничего…
И грохочет ближний гром сердито:
"Нет, друг ситный,
мы с тобой не квиты!
Ты ещё получишь — ого-го!
Коль тебе не надо ничего!"
И бормочет глухо сонный дождь:
"Он давно ни для чего не гож…"
Но скворчат тускнеющие лужи:
"Гож-пригож…
И — нужен, нужен, нужен.."
ДУХ ПЛАМЕНЕЮЩИЙ
Не знают тьмы глаза твои,
И в тишине с твоим дыханьем
Дух пламенеющей любви
Овладевает мирозданьем.
И в камнепадной тишине,
Со всею страстью невозможной,
Не я — в тебе, не ты — во мне,
А вместе мы — во длани Божьей…