ДВА ЦВЕТКА Декабрьским ранним утром, когда сонное холодное солнце еще не появилось из-за горизонта, и темнота ночи только начинала таять, уступая неумолимому рассвету, из второго подъезда серой многоэтажки появилась невысокая складная женщина. Одета она была непритязательно: в старой шубке из лапок норки, слегка потертой в местах, где были пришиты крючки, в войлочных недавно купленных сапожках под названием "прощай молодость" и в папахе, напоминающей папаху чеченца времен Лермонтова,
надвинутой на самые глаза. Она ехала к дочери загород встречать новый год и везла скрипучую тележку на колесиках, полную продуктов, купленных заранее, и толстенный словарь для детей "Robert", предназначенный для внучки, изучающей французский язык. Женщине нужно было преодолеть всего три ступеньки вниз, но на второй, слегка присыпанной снегом, она поскользнулась, нелепо взмахнула руками и упала, больно ударившись левым бедром, беспокоившим ее с лета.
К ней бросился дворник-таджик, худенький юноша лет двадцати, уже начавший мести двор и маячивший невдалеке своей зеленой фирменной накидкой, словно светофор, позволяющий проезд. "Вставайте! Вставайте! Как же вы так?" Он помог женщине подняться. "Ах ты, боже мой! Свалиться прямо на пороге! — сетовала она, отряхивая шубку от снега и потирая рукой ушибленное место. — Спасибо, юноша. Как тебя зовут?" "Салим, — ответил тот и слегка улыбнулся загадочной азиатской
улыбкой. — Я у вас недавно. Может, вам помочь с тележкой?" — его молодое лицо выражало искреннее сочувствие. "Нет-нет, спасибо! — запротестовала Нина Петровна, так звали женщину. — Я сама! С наступающим тебя, Салим". "Вас тоже. Желаю здоровья и много денег!" — уважительно поклонился Салим. "Замечательное пожелание! И того, и другого не хватает. Ну, бывай!"
Нина Петровна повернулась и, прихрамывая, зашагала по еще безлюдному двору к ближайшей автобусной остановке. Прежде чем выйти из дома, она взглянула на термометр. Было минус восемнадцать. Большой рейсовый автобус, практически пустой, к счастью, подошел быстро, женщина с трудом втащила тележку внутрь, не забыв оплатить проезд картой москвича. "Спасибо, что хоть проезд сделали пенсионерам бесплатный" — подумала она, не зная, правда, кому адресовать это спасибо. Властными
структурами столицы она не интересовалась, хотя на выборы ходила всегда, как и в советские годы. Для нее это по-прежнему был праздник, когда во дворе играла музыка, и нужно было принарядиться, подкрасить губы, завить плойкой короткие светлые волосы и отправиться на выборы во всеоружии своего слегка увядшего женского обаяния.
Она была послевоенным ребенком, выросла в семье, где не было мужчин. Дед ее, она знает его лишь по выцветшим фотографиям, погиб при взятии Берлина. Отца никто не видел — мать ее "нагуляла". В 50-е годы аборты были строго запрещены, и тюрьма грозила тем, кто их делал. Так и появилась на свет Ниночка, будущая Нина Петровна, уважаемый экономист детской поликлиники, воспитанная бабушкой и матерью, которая работала посменно на шоколадной фабрике "Красный Октябрь"
и баловала иногда своих близких вкуснейшими конфетами-подушечками с начинкой. Вкус этих конфет, тающих во рту, женщина помнит до сих пор. Сидя в электричке и глядя в окно на мелькавшие мимо заснеженные поля, укрытые снегом дома, на неприступные и гордые новые многоэтажки, она думала: "Это судьба, неотвратимый рок. Мама была одна, я растила дочь одна — муж меня оставил, когда ей был годик. И дочь моя, вроде замужняя женщина, а супруга-то имеет "виртуального": то приедет на месяц, то уедет на год,
ничего не объясняет, ничего не говорит, слова из него не вытянешь". Нина Петровна вздохнула и открыла детектив Марининой, обменянный в библиотеке на детектив Дарьи Донцовой — дорога предстояла неблизкая.
Приехав в Старбеево и найдя ключи от дома в условленном месте — в гараже на окошке среди металлической мелочи — Нина Петровна пошла по дорожке, засыпанной недавно выпавшим снегом, к двухэтажному дому с большими окнами, стоящему в глубине двора и обшитому модным ныне сайдингом. "Да, какой большой дом построила сватья, только счастья в нем нет. А твое счастье где? — тут же включился внутренний "оппонент". — За высокими горами?" С осторожностью подняв тележку
на крыльцо, женщина отперла дверь, вошла, прямо тут же, у входа опустилась на низенькую скамеечку и с облегчением подумала: "Слава Богу, добралась…"
К приходу родных бульон с курицей был готов, картошка "всмятку" также. Нина Петровна в цветастом фартуке, который никто, коме нее, не надевал, делала "шкварки" из жира, обрезанного с курицы. "Удивлю своих украинским блюдом — картошкой со шкварками" — думала она, прикрывая крышкой сковородку, из которой горячим жиром "стреляло" по рукам.
Открыв дверь своим ключом, вошла дочь Катерина, большеглазая, худенькая, в брюках и теплой красной куртке с капюшоном. Нина Петровна радостно бросилась ей на шею: "Здравствуй, доченька! Полгода не видались! С наступающим!" Возраст дочери приближался к сорока, но выглядела она молодо, и к ней на улице все обращались: "Девушка!" За ней вошла внучка, пухленькая улыбчивая коротко стриженная тринадцатилетняя девочка со школьным рюкзаком за плечами. "Привет,
Мариночка! А я тебе словарь для подростков привезла, французский, в подарок!" — сказала женщина, обнимая внучку. "Лучше бы ай-пед" — тихо пробормотала та. "Здравствуйте, чем у нас так неприятно пахнет в доме? Что-то сгорело?" — с порога недовольным голосом хозяйки спросила сватья — высокая женщина с печальным лицом, моложе Нины Петровны на годы, одетая в норковую шубку-разлетайку с капюшоном, как у невестки. "Ничего не сгорело, шкварки делаю к картошке, — невозмутимо отвечала Нина
Петровна, изучившая за долгие годы дочкиного замужества непростой характер сватьи. — Обед готов, прошу к столу!"
Сели за круглый стол, покрытый нарядной скатертью с вышитыми на ней красными маками. "Внученька, бульон с курицей будешь? — спросила девочку Нина Петровна. Та покачала головой. Сватья сказала: "Теперь мы ничего мясного не едим. Только овощи, фрукты и молочные продукты. Катя, налей мне чаю!" " А я ем! — с натянутой улыбкой ответила Нина Петровна и налила себе в тарелку бульона, положив туда предварительно большую ножку. Внучка достала из холодильника литровый
питьевой йогурт, села на место, стала пить из горла. Неожиданно дочь поднялась и, сказав "Я сейчас!", вышла из кухни. Вернулась она с двумя небольшими цветочными горшками в каждой руке. В одном, словно солдат, стоял высокий красный тюльпан, из второго нежными розовыми цветами выглядывали фиалки. "Это вам, Татьяна Константиновна, — сказала дочь, обращаясь к свекрови. — Тюльпан от Жени, который помогал нам в саду, а фиалки от меня".
Нина Петровна бросила ложку на стол, вскочила и выбежала прочь из кухни, ощущая, как слезы застят глаза, а в сердце набухает ком обиды и боли. Она поднялась на второй этаж в "свою" комнату, где обычно останавливалась. Встала у окна и стала смотреть сверху на старую изломанную годами яблоню, дававшую, тем не менее, хороший урожай, на соседний дом с арками, из светлого кирпича, все еще не достроенный, и баню справа, тепло укрытую снегом. Женщина пыталась совладать с
собой — не хотела портить праздник родным, показать, что обижена, даже влепила себе пару крепких пощечин, но напрасно. Слезы текли по щекам хуже прежнего, она почувствовала их соленый вкус, слизнув одну в уголке губ. Вошла дочь с блестящей полупрозрачной коробкой в руках. С порога спросила: "Мама, что случилось? Тебе нехорошо?"
Нина Петровна резко повернулась и какое-то время, молча, смотрела на дочь. Она стыдилась своих слез, являвшихся, по ее разумению, доказательством ее слабости, и не знала, то ли открыть душу дочери, то ли "замылить проблему", как выражалась ее соседка, школьный психолог. Решилась все же говорить. "А как мне может быть хорошо, если родная дочь дарит два цветка свекрови и ничего — стоящей у плиты матери? Не обидно ли мне? Как думаешь?" Дочь приблизилась, но
не обняла — в доме свекрови это было не принято, протянула коробку матери. "Извини, мама, — сделала она виноватую мину, — вот тебе подарок, купленный заранее для тебя. Я не хотела тебя обидеть. Цветы не представляют для меня никакой ценности, ведь я работаю на фирме, выращивающей их".
"А для меня представляют! — с нажимом сказала Нина Петровна, не прикоснувшись к коробке. — Почему не подарить один цветок матери, вырастившей тебя, а второй — свекрови? Я рада, что вы живете в согласии, душа в душу, что вместе воспитываете внучку. Но мне-то как жить? Уже несколько лет как я на пенсии, мне одиноко и трудно. Ты же дочь моя! Почему никогда не приедешь — так занята? С тех пор, как ты здесь, ты мне ни в чем не помогаешь — считаешь, мама сама справится? Хорошо
же я тебя воспитала!" — выдохнула с обидой женщина, сморкаясь в измятый платок и вытирая им катившиеся по щекам слезы.
"Мама, сейчас не время выяснять отношения, — мягко сказала дочь, кладя подарок на прикроватную тумбочку. — Новый год на пороге. Не плачь и верь, что у тебя и у нас в новом году все будет по-новому. Ты не должна так остро все воспринимать, ведь ничего особенного не случилось. Ну, не подумала я, прости". Дочь подошла, обняла за плечи, уткнувшись лицом куда-то в шею Нине Петровне, которая, все еще всхлипывая, тоже обняла худенькую фигурку дочери. "Какая худышка!
В чем душа держится?" — подумалось ей. Обида отступила, давая место новому чувству — примирения и единения, которое разливалось в душе теплой волной. "А принеси-ка мне, дочь, выпить!" — вдруг сказала Нина Петровна озорно. "Ты же не пьешь! — удивилась дочь, отстраняясь. — Тебе вина?" "Валокордину в рюмку накапай побольше, да воды принеси запить!" Они взглянули друг на друга — мать и взрослая дочь, в свое время тоже ставшая матерью, и улыбнулись. Такая улыбка дорогого стоит, особенно
в канун Нового года.
ДОРОГАЯ, КУПИ МНЕ "ГРЮНДИГ"! Они были счастливы. Муж, молодой инженер, работающий в НИИ, и женушка, провинциалка, недавняя выпускница иняза, удачно вышедшая замуж за москвича. Муж обожал свою женушку, комсомолку, спортсменку, получившую красный диплом и устроившуюся на работу в Управление по обслуживанию дипкорпуса. Женушка страстно любила своего синеглазого красавца, смелого и решительного, сделавшего ей предложение через неделю после их случайного знакомства.
В ту памятную октябрьскую среду, женушкин выходной, когда в авиакомпании, куда ее направило для работы УпДК, не было рейсов, они отправились в валютный магазин "Березка", чтобы купить в молодую семью импортный музыкальный центр фирмы "Грюндиг". Муж сказал, что это "фирма", с ударением на последний слог. Молодые люди смело прошли мимо охраны, стоявшей у входа — женушкины документы были в порядке, она имела на это право. А муж — муж при ней. Он сразу
же, словно ведомый инстинктом, устремился к стенду, на котором были выставлены мужские "игрушки" — музыкальные стереосистемы мировых брендов — "Сони", "Грюндиг", "Панасоник". Глаза молодого человека возбужденно блестели, через минуту он станет счастливым обладателем подобной "игрушки", что было его давней мечтой. Женушка, стоявшая рядом, украдкой поглядывала на стенд с косметикой — ей хотелось купить духи "Шанель", упоминание о которых она встречала
во многих прочитанных ею романах. Муж быстро определился с выбором — он был "дока" в стереосистемах.
— Да, берем "Грюндиг", — сказал он деловито.
Девушка кивнула и подошла к продавцу выписать чек. Когда они стояли у кассы, и она достала чековую книжку, чтобы оплатить покупку, рядом неожиданно появились два крепких, сытых, коротко стриженных молодца, похожих друг на друга словно братья. Один из них тихо сказал:
— Мы из КГБ. Гражданка, вы задержаны, пройдемте с нами.
Женушка опешила и стояла, словно громом пораженная, с недоумением глядя на гэбэшника.
— Я пойду с ней, я муж, — сказал муж, побледнев.
— А чем докажешь? Свидетельство о браке с собой? Нет? Тогда гуляй, парень, жди свою подружку на улице!
Гэбэшники завели оробевшую девушку в крохотную комнатенку без окон, где светила яркая лампа, на шнуре спускающаяся с потолка, стояли два потертых стула с мягкими сидениями, видавший виды стол, на нем черный телефон, как черный ворон, предвещающий беду. При виде этого почти "киношного" реквизита женушку охватил такой страх, что руки ее задрожали (в одной из них все еще была зажата чековая книжка), и девушка вынуждена была сцепить их перед собой, прислонившись к стене.
Первый гэбэшник сел за стол, достал из ящика бумаги и стал что-то писать. Второй отобрал у девушки сумочку, резким движением вытряхнул содержимое на стол, жестом профессионала выудил из разной женской мелочи то, что ему было нужно: небольшое портмоне с деньгами, рабочее удостоверение и белоснежный конверт с буквами SAS на нем.
— Что в конверте? — быстро спросил Первый.
— Доверенность от авиакомпании САС — отвечала девушка, запинаясь от волнения, — на приобретение товаров в магазинах "Березка".
— Вы работаете в САС? — Первый вынул и развернул письмо.
— Да, уже полтора месяца…
— Значит, новичок в валютных делах, — усмехнулся он, раскрывая удостоверение. — Сотрудник Управления по обслуживанию дипломатического корпуса. Так, — он взглянул на девушку, потом вновь на фотографию, — похожа. Посмотри, Коль, похожа, или нет?
— Да она, она, — подтвердил Второй, изучая содержимое портмоне. — Все же нужно позвонить, проверить. Да вы садитесь, девушка, на вас лица нет.
— Меня задержали впервые, — отвечала женушка, в изнеможении опускаясь на стул.
— Все когда-то бывает впервые, — философски заметил Первый. — Сейчас вот выясним, кто вы, что вы, зачем в сопровождении молодого человека пришли в "Березку".
— Это не молодой человек, это мой муж! — запротестовала девушка.
— Который объелся груш? — пошутил Второй, пересчитывая деньги.— Пятьдесят два рубля, не густо. Дайте ваши чеки, сколько их у вас?
— Ровно сто, — женушка протянула ему нераспечатанную чековую книжку.
— Зачем вам фирма платит чеки? — строго спросил Первый, пристально глядя женушке в глаза.
— Для приобретения экипировки, т.е. одежды, — покаянно ответила девушка.
— А импортный музыкальный центр фирмы "Грюндиг", который вы собирались приобрести, тоже относится к экипировке? — насмешничал Первый, которого страх девушки явно забавлял.
— Любимый муж попросил, мы недавно поженились, — сказала девушка и вдруг сердцем почувствовала, что гроза миновала.
— Муж… Ну, да ладно, документы ваши в порядке, на первый раз мы вас отпускаем, идите. И больше не грешите, — Первый, кокетливо погрозив пальцем, вернул девушке удостоверение, быстро сгреб в сумочку содержимое, разбросанное по столу. Она, молча, взяла сумочку и пошла к выходу, не веря в свое освобождение. У двери стоял, широко расставив ноги, Второй.
— До свидания, — вежливо попрощался он, открывая дверь.
— До свидания, — чуть слышно ответила женушка и как тень скользнула за дверь.
Муж ждал ее на улице, нервно куря очередную сигарету. Без кепки, ссутулившийся под мелким осенним дождем он выглядел очень несчастным. Молодые люди бросились друг другу в объятья.
— Отпустили?! — выдохнул муж, сжимая в объятьях любимую.
— Отпустили, — тихо отвечала та, прижавшись к нему. — Пойдем отсюда!
Обнявшись, они быстро зашагали прочь от "страшного места", откуда через реку был виден во всей своей красе Киевский вокзал. Тихо, чтоб никто из прохожих не услышал, молодая женщина стала рассказывать мужу в деталях, что произошло в комнатенке. Тот слушал, молча сжав рот, но, в конце концов, взорвался:
— Ненавижу кагэбэшников! Какое право они имели тебя задерживать? Ведь ты честно заработала эти чеки! И документ на них у тебя тоже был! Но им плевать, они по-прежнему, как и при Сталине, держат всех в страхе. Девочка моя, представляю, что ты пережила! А меня не было рядом…
Он остановился и глазами преданной собаки смотрел на свою женушку, все еще пребывавшую в шоке от случившегося. И вдруг давно сдерживаемые слезы брызнули из ее светлых глаз. Муж нежно обнял ее и, словно извиняясь, прошептал на ухо:
— Я знал о гэбэшниках, но все же попросил тебя купить "Грюндиг".
— Я тоже знала, но хотела тебя порадовать, — отвечала женушка, всхлипывая, и уткнулась лицом мужу в грудь. — Видишь, что из этого вышло…
Так они стояли, обнявшись, в густой московской толпе, где каждый спешил по своим делам, и никому не было дела до рыданий молодой женщины, только что задержанной и отпущенной гэбэшниками. Тем более до ее мужа, переполненного ненавистью к КГБ, которая появилась у него еще в юности. Тогда он "фарцевал" у интуристовских гостиниц, браво меняя икру на модные американские джинсы, жвачку и красочные диски, на которых красовались "The Beatles", "Rolling Stones",
"Deep Purple", обладание которыми в то время сулило простому советскому юноше неизмеримое счастье…