Светлана Замлелова __ СЛОВО ДОБРА И ПРАВДЫ
Московский литератор
 № 17 сентябрь, 2016 г. Главная | Архив | Обратная связь 



Светлана Замлелова,
кандидат философских наук


СЛОВО ДОБРА И ПРАВДЫ
А.К. Шеллер-Михайлов

     Когда-то, характеризуя состояние современной ему изящной словесности, М.Е. Салтыков-Щедрин написал: "Совершенное отсутствие содержания и полное бесплодие, прикрываемое благородными чувствами. Над всем этим царит беспримерная бесталанность и неслыханнейшая бедность миросозерцания". А мы, сегодняшние, чего хотим от нашей литературы? Какой желали бы её видеть? Нам-то чего не хватает? Что ж, никто, наверное, не станет спорить, что хорошая литература должна создаваться при помощи хорошего языка, то есть обильного запаса слов, расставленных красиво и точно.
     Вряд ли кто-нибудь возразит, что хорошей литературе надлежит быть интересной, что связано не с занимательностью только, но с наблюдательностью и знанием жизни, с умением при помощи этих качеств создавать на бумаге жизненные модели. При этом модели не рутинные, но почему-нибудь замечательные, заострённые, яркие хотя бы в одном проявлении. И проявление это вовсе не обязательно должно отзываться шаблоном.
     Едва ли кто-то не согласится, что описание частностей само по себе малоинтересно и никому особенно не нужно, если только эти частности не связаны с целым. Под целым же, конечно, следует понимать не местечковые проблемы, а Нечто, если и не объясняющее всё вообще, то, по крайней мере, дающее понять, что жизнь — это не только финансовые потоки в тех или иных своих проявлениях.
     Хотелось бы также поменьше натурализма и побольше тех самых благородных чувств, коловших глаза критикам XIX в. и называемых Салтыковым-Щедриным "самым сильнодействующим ядом нашей литературы". Но именно благородных чувств, а не слюнявости и слащавости, и без того щедро отравляющих современную словесность.
     Итак, все, скорее всего, понимают, из чего должна слагаться хорошая литература. А между тем, именно такой литературы у нас и не получается. Почему сегодня так мало романов, которые хотя бы не скучно читать? Или романов, где бы герой, как говаривала Анна Федотовна Томская, "не давил ни отца, ни матери, и где бы не было утопленных тел"? И если в XIX в. над писателями, доказывавшими, что порок и в шелках порок, а добродетель, как ты её ни поворачивай, всё добродетель, смеялись, то нам, пожалуй, впору взывать к таким писателям. Чтобы те явились и развёрнутыми картинами нормальной человеческой жизни прочистили бы общественное сознание.
     Среди тех, кого подвергал острой критике М.Е. Салтыков-Щедрин, был и А.К. Шеллер-Михайлов (1838 — 1900), "чернорабочий" русской журналистики и литературы, как его называли впоследствии. Честный труженик, всего себя отдавший Русскому Слову, Шеллер-Михайлов создал порядка ста произведений, среди которых и стихи, и статьи, и рассказы, и около тридцати романов. Это был тот человеческий тип, что почти исчез в эпоху потребления — человек мечты, человек идеи.
     Шеллер-Михайлов не совершил переворота в литературе, не сказал в ней нового слова, не предложил собственной философии. Возможно, поэтому о нём написано не так уж много. А серьёзных трудов, посвящённых анализу творчества писателя, и вовсе не существует. А между тем, даже названия его произведений могли бы стать предметом научного исследования. Чего стоят хотя бы "Вешние грозы", "Господа Обносковы", "Над обрывом" и т.д., отсылающие к Тургеневу, Салтыкову-Щедрину, Гончарову. Можно ли в данном случае говорить об интертекстуальности? И каково место творчества Шеллера-Михайлова в этой перекличке названий?
     Так, например, использование в заглавии слова "господа" в сочетании с фамилией или любыми другими обобщающими наименованиями, указывает на то, что речь в произведении пойдёт о группе людей, объединённых некими качествами или обстоятельствами. Действительно, и Шеллер-Михайлов, и Салтыков-Щедрин представляют читателю семейства, причём семейства довольно противные, отравляющие жизнь окружающим.
     Но только Шеллер-Михайлов описывает, а Салтыков-Щедрин исследует. Исследует миллиметр за миллиметром, поднимаясь на недосягаемую высоту обобщения. И всё же роман Шеллера-Михайлова читается с не меньшим интересом и впечатления дарит самые благоприятные.
     Масштаб дарования Шеллера-Михайлова не позволил ему встать в один ряд с великими. Да, порой он повторяет сам себя. Да, порой герои его произносят напыщенные монологи протяжённостью в три страницы. И тем не менее романы Шеллера-Михайлова не скучно читать, они насыщены событиями, добро в них побеждает зло, подлецы и негодяи либо караются, либо встают на путь исправления. И таки исправляются!
     Шутка сказать: ещё при жизни писателя романы Шеллера-Михайлова спрашивались в библиотеках чаще, чем романы Тургенева и Толстого. Книги его переиздавались и переводились на многие языки. А общий тираж романа "Чужие грехи" достиг 22000 экземпляров — по тем временам тираж немалый, учитывая к тому же отсутствие системы "раскрутки". Шеллер-Михайлов оказался выразителем чаяний немалого числа людей, нуждавшихся в слове добра и правды. Искреннем и горячем слове писателя, который, не мудрствуя, звал их к лучшей жизни и уверял, что такая жизнь возможна, стоит лишь каждому сделать над собой усилие и превозмочь порок, заняться делом на благо ближним.
     В одном из писем, полученных писателем по случаю тридцатипятилетия его литературной деятельности, почитательница Шеллера-Михайлова написала: "…Вы пробуждали в нас душу, будили ум, заставляли вникать в самих себя, в окружающую жизнь, сочувствовать горю ближнего и быть отзывчивым; а Вашей правдивостью, честными взглядами, нравственной чистотой и искренностью Вы всецело завоёвывали и покоряли юные сердца наши…" А подобные признания дорогого стоят.
     Впрочем, что же тут удивительного? Ведь Шеллер-Михайлов не кликушествовал и не мямлил, не рыгал словами и не перебирал их, как чётки, сонной рукой.
     Он горячо защищает детей, смело заявляя, что зачастую первые враги детей — сами родители: "Не иметь матери — это горе, иметь дурную мать — это глубокое несчастие" ("Над обрывом"). И о том же в стихах:
      
     Горе своё я умею терпеть,
     Стонам людским я внимаю бесстрастно.
     Только на детские слёзы смотреть
     Я не могу безучастно.
      
     ("Горе своё я умею терпеть")
      
     Он вступается за женщин, протестуя против стереотипов и бесправия и утверждая, что "хорошая русская женщина стоит неизмеримо выше хорошего мужчины <…> На вопрос: что делала хорошая русская женщина в то время, когда мужчина проповедовал, служил, бил баклуши, создавал воздушные замки преобразования людей и ругал настоящее положение дел? я ответил бы: работала" ("Гнилые болота").
     Он ратует за образование и воспитание, ненавидит безделье и ложь. Его горячие призывы к честности и порядочности, к красоте и благородству, неприятие нытья и проповедь жизненной активности, его способность "внушения нравственного", дар увлечь и заставить сопереживать — всё это, возможно, именно то, чего не хватает современной словесности. Кто это решил, что современному читателю не нужно, чтобы в нём пробуждали душу и будили ум? С чего бы это литераторы вообразили, будто могут кормить читателя грязью и пустотой?
     Шеллер-Михайлов незаслуженно забыт. Книги его, выходившие в советское время, сегодня не переиздаются. А между тем, его живое, искреннее, увлекательное повествование не просто пришлось бы по вкусу читателю, но вполне могло бы послужить образцом для появления беллетристики, которую можно читать без скуки и отвращения.