Александр Алиев __ ВЕЧНЫЕ ПЕРВЕНЦЫ СВОБОДЫ
Московский литератор
 № 18 сентябрь, 2016 г. Главная | Архив | Обратная связь 



Александр Алиев
ВЕЧНЫЕ ПЕРВЕНЦЫ СВОБОДЫ
В этом году исполнилось 175 лет со дня гибели великого поэта Михаила Лермонтова,
а также 190 лет со дня казни пятерых руководителей восстания декабристов.

     Жизнь Павла Пестеля, Кондратия Рылеева, Петра Каховского, Сергея Муравьёва-Апостола и Михаила Бестужева-Рюмина закончилась с рассветом 13 июля 1826 года. Закончилась на виселице в Петропавловской крепости, причём троих пришлось вешать дважды — в первый раз верёвки оборвались.
     Эта казнь расколола элиту России. У многих суровость приговора вызвала настоящее потрясение. Вот что записал, например, князь Пётр Вяземский: "…13-е число жестоко оправдало моё предчувствие! Для меня этот день ужаснее 14-го [декабря]. — По совести нахожу, что казни и наказания несоразмерны преступлениям, из коих большая часть состояла только в одном умысле".
      Но мы не будем обсуждать здесь политическую подоплёку всего произошедшего. Разговор пойдёт о другом. Вспомним, что один из смертников — К.Ф. Рылеев — был выдающимся поэтом. Литературе отдали дань и ряд других декабристов — В.К. Кюхельбекер, А.А. Бестужев-Марлинский, князь А.И. Одоевский. Прозаиком, историком флота, а, кроме того, художником-акварелистом выступил Н.А. Бестужев. Многие оставили воспоминания о восстании на Сенатской площади, о членах тайных обществ, о жизни декабристов в Сибири.
     А прогуливаясь ныне по старому Петербургу и старой Москве, мы найдём немало мест, связанных с этими замечательными людьми…
      
     Кондратий Фёдорович Рылеев связал судьбу, главным образом, с Северной столицей. Здесь он учился в 1-м кадетском корпусе, сюда, после участия в заграничном походе русской армии 1814 года и нескольких лет пребывания со своей артиллерийской ротой в Виленской и Воронежской губерниях, вернулся отставным подпоручиком и вдобавок молодожёном.
     В 1821-1823 годах Рылеев служил заседателем Санкт-Петербургской палаты уголовного суда, а затем правителем дел канцелярии Российско-Американской компании. Его последняя квартира располагалась в казённом доме на набережной Мойки, у Синего моста.
     В Петербурге, наконец, начались политическая деятельность Рылеева и его литературная известность.
      
     Первые числа декабря 1824 года. Кондратий Фёдорович наносит визит в Москву. Официальный повод — переговоры с типографией С.И. Селивановского о печатании отдельными книжками стихотворного сборника "Думы" и поэмы "Войнаровский" (они вышли в следующем, 1825-м).
     Но помимо этого Рылееву необходимо было установить более тесные связи с московскими декабристами. Остановился он у барона В.И. Штейнгеля на углу Гагаринского и Хрущовского переулков (№ 15/7), близ Пречистенских ворот.
     Владимир Иванович Штейнгель, потомок немецкого дворянского рода, окончил Морской кадетский корпус, более десяти лет прослужил на Балтике и в Иркутской флотской команде, после чего вышел в отставку капитан-лейтенантом. Во время Отечественной войны 1812 года поступил в Петербургское ополчение, вместе с ним прошёл походы 1813-1814 годов.
     В дальнейшем Штейнгель становится адъютантом и начальником канцелярии генерал-губернатора Москвы А.П. Тормасова и лично занимается "проектом обстройки Первопрестольной и правилами вспоможения разорённым".
     Дом, принадлежавший Штейнгелю, относится к редким, прекрасно сохранившимся образцам послепожарного ампира. По всей видимости, пользуясь служебным положением, барон заказал проект дома одному из известных московских архитекторов, чьё имя, однако, не дошло до наших дней. На то, что в проектировке здания принимал участие и сам хозяин, указывает наличие потайной комнаты с дверью, замаскированной под шкаф. Говорят, в доме существовал даже подземный ход, который вёл в дом на противоположной стороне переулка.
     Что ж, конспирация действительно была необходима. Владимир Иванович с 1824 года являлся членом Северного общества, и у него собиралась для совещаний Московская управа этого общества. Рылеев встречал здесь И.И. Пущина, М.М. Нарышкина, С.Н. Кашкина, П.И. Колошина, П.А. Муханова. Рылеев, между прочим, советовал Штейнгелю "приобресть членов между купечеством", имея виду, в частности, вышеупомянутого издателя и книгопродавца Семёна Иоанникиевича Селивановского, "истинно почтенного человека".
     Иван Иванович Пущин, председатель управы, в это время собирался в Михайловское, к сосланному туда лицейскому другу А.С. Пушкину. Они с Рылеевым много толковали в Москве о предстоящей поездке, о новых пушкинских сочинениях: только что появились списки элегии "К морю", второй главы "Евгения Онегина". Интересно, кстати, что Александр Иванович Тургенев, много доброго сделавший для Пушкина, узнав о намерении Пущина, воскликнул: "Как! Вы хотите к нему ехать? Разве не знаете, что он под двойным надзором — и полицейским, и духовным?" — "Впрочем, делайте как знаете", — прибавил он.
      
     Детство будущего декабриста Михаила Михайловича Нарышкина прошло в родовой городской усадьбе на Пречистенском (ныне — Гоголевском) бульваре; там семья проживала в холодную пору года.
     Нарышкины относились к нетитулованному дворянству, но ввиду своего ближайшего родства с династией Романовых (вспомним, что мать Петра I происходила именно из этой фамилии), считали принятие различных титулов, неоднократно предлагавшихся им государями, ниже своего достоинства и реального положения.
     Михаил Михайлович начал военную службу подпрапорщиком, сделал блестящую карьеру в гвардии и, дослужившись до полковника, был переведён в Тарутинский пехотный полк, расквартированный в Москве. Роль Нарышкина в подготовке переворота самая активная: он участвовал в создании Северного общества и его Московской управы, в переговорах Северного и Южного обществ.
     В нарышкинском доме также постоянно проходили совещания декабристов, дважды, при большом стечении слушателей, декламировал свои сочинения К.Ф. Рылеев.  
     Один из молодых родственников Нарышкина, А.И. Кошелев, запомнил, как "Рылеев читал свои патриотические думы... Этот вечер произвёл на меня самое сильное впечатление... Много мы в этот день толковали о политике и о том, что необходимо произвести в России перемену в образе правления... Вследствие этого мы с особенной жадностью налегли на сочинения политических писателей".
     Восстание на Сенатской площади застало Михаила Михайловича в Белокаменной, здесь он был арестован 8 января 1826 года и препровождён в Петропавловскую крепость.
      
     Не так давно москвоведы выявили ещё один особняк, связанный с декабристским движением. Расположен он на Новинском бульваре (№ 11а) и принадлежал когда-то князьям Оболенским.
     Здесь вырос Евгений Петрович Оболенский, один из создателей и руководителей Северного общества. Образование у юноши было просто великолепным, даром что исключительно домашним. Наибольший интерес он проявлял к политическим наукам: истории, праву и политэкономии. В 1814 году Евгений поступил юнкером в гвардейскую пешую артиллерию, в дальнейшем получил назначение старшим адъютантом 2-й пехотной дивизии в лейб-гвардии Финляндский полк.
     Оболенский был горячим сторонником объединения северян с южанами. Также именно он в 1825 году утвердил Московскую управу из находившихся там членов тайного общества, с назначением председателем управы И.И. Пущина. Накануне восстания 14 декабря Евгения Петровича выбрали начальником штаба, а после неявки на площадь "диктатора" князя С.П. Трубецкого — командующим мятежными войсками. Несмотря на огромную важность своей персоны в заговоре, Оболенский был приговорён не к казни, а к вечной каторге. Впрочем, затем срок был сокращён до 13 лет.
     Московская усадьба Оболенских — типичный пример зрелого классицизма — спроектирована М.Ф. Казаковым. В 1812 году она пострадала от пожара, через некоторое время полностью восстановлена и стала одним из мест встреч заговорщиков.
     Отметим, что совсем неподалёку от этого особняка находится дом драматурга А.С. Грибоедова, которого тоже обвиняли в пособничестве декабристам, но за неимением доказательств отпустили.
      
     Мы хорошо знаем: по планам тайного общества главная роль отводилась военной силе, а народные массы осознанно исключались из числа участников восстания. Сейчас считается, что это стало одним из факторов неудачи выступления.
     Тем не менее, декабристы, исходя из предшествующего опыта борьбы крестьянства, "более всего боялись народной революции" (А.А. Бестужев). О грозящих "больших бедствиях в случае внутренних беспокойств (как был тому пример во время Пугачёва)" писал С.П. Трубецкой. И В.И. Штейнгель в своих беседах с Рылеевым не раз "представлял ему, что в России революция в республиканском духе ещё невозможна: она повлекла бы за собой ужасы". И объяснил почему: "В одной Москве из 250 тысяч тогдашних жителей 90 тысяч было крепостных людей, готовых взяться за ножи и пуститься во все неистовства".  
      
     Итак, казнь пятерых декабристских вождей свершилась. Она, как уже говорилось, произвела тягостное впечатление на большую часть российского общества.
     Достаточно вспомнить реакцию Александра Сергеевича Пушкина. Ведь среди участников мятежа было немало его друзей и знакомых. В михайловском заточении, на полях черновых рукописей "Онегина", поэт набрасывает профили Пущина, Кюхельбекера, Пестеля, Рылеева, Муравьёва-Апостола, Трубецкого. Отдельно зарисовывает Кюхельбекера и Рылеева на Сенатской площади.
     Но главное, эта казнь! Она не давала Пушкину покоя. Людей ведь в России не казнили с самого четвертования Емельяна Пугачёва, полвека.
     О том, что виселица была огромна, что все пятеро были повешены на одной перекладине, — Александр Сергеевич узнал в Москве от молодого офицера Н.В. Путяты, видевшего экзекуцию. От него же слышал, где именно в Петропавловке был водружён эшафот.
     Несколько раз после этого возникнут у Пушкина изображения роковой виселицы и строки: "И я бы мог…"
      
     К  тому событию, возможно, имеет отдалённое отношение и последняя дуэль Михаила Юрьевича Лермонтова.
     Известно, что в 1837 и 1840 годах поэт встречался с некоторыми из декабристов, сосланных на Кавказ рядовыми: А.И. Одоевским, В.А. Лихаревым, Н.И. Лорером, М.А. Назимовым. Особенно близко сошёлся он с Одоевским.
     А на 13 июля 1841 года, когда случилась ссора Лермонтова с Н.С. Мартыновым, пришлась пятнадцатая годовщина с момента казни пятерых руководителей восстания. Не исключено, что во время вечера у Верзилиных события развивались следующим образом. Михаил Юрьевич в кружке друзей предложил помянуть повешенных, Мартынов же отказался пить "за эту сволочь". Более того, заявил, что это провокация, и жандармский подполковник Кушинников дорого дал бы, чтобы узнать, зачем вы тут собрались. Вон у него и свет ещё горит.
     Тогда тот резкий диалог, состоявшийся между  бывшими приятелями по выходе из гостей, реконструируется так: "Я заставлю тебя замолчать!" (Мартынов) — "Ну что ж, иди и донеси, и вообще, что делаешь, делай скорее!" (Лермонтов). А это уже оскорбление, потому-то и последовал немедленный вызов на поединок.
     Конечно, это всего лишь версия, но она заслуживает серьёзного рассмотрения. Ведь русское дворянство не стрелялось из-за "шуточек". Только за оскорбление чести или женщины.
     Недаром перепуганные секунданты сбежали с места дуэли, бросив под ливнем мёртвое тело поэта. А следствие устроило так, чтобы в Петербурге не узнали об истинной причине трагедии. Уж слишком многие пострадали бы тогда. Вот и пущены были разговоры о "несносном" лермонтовском характере. Острот же, оскорбивших Мартынова, никто, собственно, и не слышал…  
      
     Москва, как мы уже отмечали, бережно хранит память о деятелях декабристского движения. Мемориальными досками отмечены бывшие дома Штейнгеля, Нарышкина, Оболенского, Муравьёвых-Апостолов.
     Многие из "первенцев свободы" покоятся на московских и подмосковных кладбищах: в Новодевичьем монастыре — Александр Муравьёв и Матвей Муравьёв-Апостол, Михаил Орлов с супругой, Сергей Трубецкой и Павел Колошин; в Донском — Михаил Нарышкин с супругой, Василий Зубков и Пётр Свистунов. Могилы Ивана Пущина и Михаила Фонвизина мы найдём у стены собора города Бронницы.
     А вот захоронения ещё двоих названных здесь находятся в Петербурге (Владимир Штейнгель) и Калуге (Евгений Оболенский).