Сергей Казначеев __ ПОЭТ МИХАИЛ КАТКОВ
 Московский литератор
 № 23 ноябрь-декабрь, 2016 г. Главная | Архив | Обратная связь 



Сергей Казначеев
ПОЭТ МИХАИЛ КАТКОВ

     С Михаилом Сергеевичем Катковым мы познакомились в 90-е годы на каком-то мероприятии Московской писательской организации. Я обратил внимание на благообразного человека в возрасте, который вызывал расположение своей скромностью, деликатностью и тактом. В наших писательских застольях, что уж греха таить, нередко под воздействием принятого на грудь происходит возгонка эмоционального градуса. Новый собеседник, сидевший vis-i-vis привлекал внимание степенностью и доброжелательностью, разве что лицо немного разрумянилось, да выразительные брови торчали более залихватски.
     Когда я узнал возраст нового знакомого, он ещё более удивил (заранее скажу, удивляться мне пришлось ещё не раз!): оказалось, что этому бодрому, крепкому и бравому мужчине уже за семьдесят!
     Ещё раз удивиться пришлось, когда я узнал, что зовут его — Михаил Катков.
     — Да вы же тёзка замечательного человека — Михаила Никифоровича Каткова, издателя "Русского вестника".
     Об однофамильце он, конечно, слышал и раньше, ног специально не интересовался. Пришлось вкратце рассказать ему о деятельности журналиста и критика, который в 50-70-е годы ХIХ века опубликовал на страницах своего издания великие произведения русских классиков. Это в наших учебниках его прессовали как консерватора и реакционера, а человек был понимающий и душевный. Михаил Сергеевич внимательно, с доверием слушал и, как мне показалось, проникся. С тех пор завязалась наша дружба.
     А надо бы вспомнить, что это было за время. Что скрывать: пессимизм, безденежье, апатия. Михаил Сергеевич при встречах внушал если не оптимизм, то спокойствие. Он был всегда пунктуален, надёжен, незыблем, как скала. Коснусь ещё обстоятельств моей личной жизни. Как раз в то десятилетие угасал и уходил из жизни мой отец, фронтовик, который в последние годы прошёл по всем кругам самых жестоких старческих хворей. А звали его тоже Михаил Сергеевич. Так вот, встречаясь с Катковым, я и до смерти и тем более после смерти отца воспринимал того как некоторую человеческую компенсацию.
     Доставая свои непременные закуски: ломтики чёрного хлеба и сала, солёные огурцы, он хмурился, отводил глаза, будто все остальные так уж избалованы деликатесами и разносолами. А для него всё это было святое:
      
     Лебеда не была бедовой,
     Не скажу о крапиве так,
     Из семейства, знать, лебедовой
     И такая ж, как я простак.
      
     У нее душа нараспашку, —
     По-другому не может жить.
     Отдавала свою рубашку, —
     Самой не было что носить.
      
     И чем больше она давала, —
     Укреплялась в духе она.
     Сколько лет со мной бедовала!
     С лебедой беда не страшна.
      
     Лебеде поклон отбиваю —
     Почитает ее народ.
     И порой о ней забываю —
     Вспоминаю лишь в недород.
      
     Ну откуда непостоянство
     И зачем пристало ко мне?
     Задохнулось в смоге пространство
     И опять по моей вине.
      
     Встречаясь с Михаилом Катковым, я узнавал и его стихи, и его извилистую, как и положено русскому поэту, судьбу, в которой аукнулось и переплелось очень многое, созвучное нашей истории. Тут и тяжелое детство, которое не озлобило автора, а наполнило его чувства благодарностью близким, а именно — семье:
      
     Когда еще в подгузниках нуждались,
     Мы были командирами семьи...
     И почему-то все мне подчинялись
     Прославленные родичи мои...
     Как будто я был командиром роты,
     Все рядовые, и, конечно, мать...
     Без командира трудно брать высоты,
     Без рядовых и вовсе их не взять.
     И вот когда я вырос из пеленок,
     Не перестали нянчиться со мной:
     Я был в семье единственный ребенок
     И все ходили под моей пятой.
     Одни со мной над букварем потели,
     Другие возле пегого коня.
     И все они потрафить мне хотели
     И ссорились порой из-за меня.
     И только дед ругаться не стеснялся
     С родимым сыном, с кроткою снохой:
     "Кого растите?" — за меня боялся
     Кавалерист — буденовец лихой...
     Он их бранил и убеждать пытался:
     "Такое воспитание во вред..."
     И на своих двенадцать душ ссылался,
     В живых которых половины нет...
     …Я вижу вновь знакомую картину,
     Пускай с тех пор прошло немало лет:
     Как мой отец, единственному сыну
     Хочу потрафить — может быть, во вред…
      
     Не счесть стихов, которые поэт посвятил матери. Да и вообще Каткову свойственно ощущение щедрости и великодушия. Он не изводит себя ощущениями обиды, обойдённости, и даже многие годы, проведённые им в заключении, не озлобили человека, а укрепили в нём веру в Бога, в природу, в доброту, в лучшие начала человека. И Сибирь, и Колыму, и все мыслимые и немыслимые тяготы бытия он готов претворить, переплавить в поэзию:
      
     Сибирь пахнула омулем и хвоей.
     На перекрестке северных ветров
     Мы во Вселенной с нею только двое,
     Не слышим даже пенья топоров.
     А между тем стук топоров стал тише,
     Лучковых пил давно в помине нет.
     В открывшейся золотоносной нише
     Остался мой едва заметный след.
     Как будто он на меди отчеканен,
     Навряд ли кто затрет его ногой.
     Я был тайгой надолго заарканен —
     Нас не разлить отныне с ней водой.
     Запомнил я суровые уроки:
     Не сомневаться и не пасовать,
     Живое все имеет свои сроки —
     Цвести обильно, тихо отцветать.
     Как часто их теперь я вспоминаю,
     Когда один на росстани стою
     И горсть земли неловко опускаю,
     Как будто душу грешную свою.
     Вот так, Сибирь, с тобой остались двое
     На перекрестке северных ветров,
     Пропахшие и омулем, и хвоей,
     Оглохшие от рева тракторов.
      
     И теперь, в дни 85-летнего юбилея, радостно видеть, что Михаил Сергеевич в литературном строю, много и разнообразно пишет, полон новых творческих планов и энергии.