Олег Трушин __ «ТИХАЯ РОДИНА» ВАСИЛИЯ БЕЛОВА
 Московский литератор
 №10 май, 2017 г. Главная | Архив | Обратная связь 



Олег Трушин
«ТИХАЯ РОДИНА» ВАСИЛИЯ БЕЛОВА

     Деревня Тимониха. Родина писателя Василия Ивановича Белова. Затерявшаяся на Вологодчине. Добраться до неё непросто. От Вологды до районного города Хароская, а оттуда вёрст семьдесят по грунтовке, временами преодолевая полное бездорожье. Бежит дорога лесами да перелесками, заглядывая в луга и поля, пересекая малые речушки, смотрится в воды больших и малых озёр, скатывается с возвышенностей и вновь забирается на холмы, словно осматривая даль.  
     И вот она, Тимониха!
     "Тихой Родиной" назовёт беловскую сторонку поэт Николай Рубцов.
     Дом Белова на самом взгорье. "Домик с веником у порога,/ С вековечной четой берёз,/ Он стоит у большой дороги,/ Незаметен собой и прост", — писал в одном из своих первых стихотворений двадцатичетырёхлетний Василий Белов. Ровный, высокий на подъёме, о шести оконцах на северный манер, что смотрят на деревенскую улицу. Узорчатая резьба по всему карнизу. Закрытые под короб углы. Седина по стенам. Писатель Фёдор Александрович Абрамов, бывавший в доме у Василия Ивановича, написал о нём так: "…Всё сделано крепко, добротно. Фронтон украшен резьбой. А уж по размерам своим дом-богатырь. Две просторны избы спереди, светлица, клеть, подвал, поветь…".
     Прав был Фёдор Александрович — дом и вправду могучим видится. С какой стороны не посмотри — дом-богатырь! На века строили, чтоб не один годок стоял на взгорье, служа потомкам, памятуя о дедах-прадедах.
     Вроде бы и невзрачен в красках дом, а свою особую красоту имеет. Поблёкла от времени доска-шелёвка, что укрыла собой брёвна. В некоторых местах вовсе стала чёрной, в коричневый отлив. А как заиграют солнечные лучи на домовых стенах, высветится дом, будто бы серебром обсыпанный. Многие из гостей беловского дома замечали игру света на его стенах. Анатолий Заболоцкий так описывает цвет стен беловского дома: "…Снаружи в сухую погоду — серые с серебром, в дожди тёмные до черноты".
     Справа по углу дома притулился зелёной змейкой куст хмеля. Ухватился цепкими плетьми за бревенчатые уступы и дотянулся до самого карниза и, словно облокотившись, на оконце завис.
     От дороги у дома два дубка принялись. Малы ещё, а уж видна могучая стать.
     Ещё цела любимая лавочка Василия Ивановича, что прямо у дома.
     Образ своего тимонинского дома Василий Иванович отлично вывел в повести "Плотницкие рассказы": "…Когда-то дом был главой целого семейства построек. Стояло поблизости большое с овином гумно, ядрёный амбар, два односкатных сеновала, картофельный погреб, рассадник, баня и рубленый на студёном ключе колодец. Тот колодец давно закрыт, и все остальные постройки давно уничтожены…"
      
     Если вам посчастливится побывать в тимонинском доме Василия Ивановича, то вы не увидите в доме чего-то особенного, необычного, не свойственного деревенской жизни. Всё предельно просто, по-деревенски.
     Возможно, вас удивит низкий дверной проём, рубленный на северный манер, а может быть, лестница, что левой боковиной прилегла к бревенчатым стенам, или массивная скамья у стола (сегодня не в каждом доме увидишь такую мебель) или же, скажем,  закопчённый чугунок, что так же стал большой редкостью в деревенских избах — цивилизация мало-помалу вытеснила эту некогда привычную кухонную утварь. Самотканые дорожки на крепких широких половицах. Чистые, ровно подрубленные стеновые брёвна. Божница в красном углу. Нет-нет, да и ухватит взгляд пустующий гвоздок — местечко для картины. Картины — особая страсть Белова. Пейзажи русской северной природы и крестьянского быта, то, что было близко самому с раннего детства и грело душу всю жизнь. В вологодской квартире Белова целая картинная галерея собрана. Какие-то картины подарены, а какие-то лично приобретены писателем. Василий Иванович был ценителем живописи, да и сам недурно держал в руках кисть — его этюды тому доброе подтверждение.
     Особый дух деревенского дома, настоянный на смоляном рубленом дереве, терпкий, с горчинкой. Как преображается этот аромат при добро натопленной печи, знает всяк, кто рос в деревенском доме.
     Белые шторки едва прикрывают верх окна. Вид из дома на деревенскую улицу, на родительский дом, на холмистый дол.
     В оконном проёме зеркало в массивной оплётке самодельной рамы. Было похожее и  в доме моего деда. В деревне всегда был мастер-краснодеревщик, который мог запросто заправить зеркало в изящно вырезанную раму.
     Простенькие стулья, самодельный шкаф под посуду, смастерённый ещё отцом писателя. Чисто выбеленная печь.  
      
     Есть в доме Василия Ивановича и особая "зала", в которой собрана деревянная утварь, что уже давненько вышла из моды. И чего тут только нет: прялки, берестяные туески, коромысла и всякая другая всячина, без чего когда-то был просто не мыслим деревенский быт. К старой деревенской утвари Василий Иванович имел особую страсть. Некрашеные, забуревшие от времени половицы. Нехитрая узорчатая вязь, вырезанная на двери-распашонке, что ведёт на кухню.
     Карандашный портрет матери — Анфисы Ивановны, на самом видном месте, в передней у окна. Проницательный взгляд, лёгкая, с мудрой лукавинкой улыбка. Анфиса Ивановна всегда была рада гостям. Солдатская вдова.
     Доброту и отзывчивость хозяйки дома примечали все, кто бывал в тимонинском доме.  "…Немало всякой всячины поведал я на беловской земле, но, конечно, самое большое диво — Анфиса Ивановна. Всю неделю каждое её слово ловил. Потому что в каждом слове её — поэзия", — подметит потом Фёдор Абрамов.
     Тишина в доме настораживает. Самый малый шорох, и тот на слуху. Не хочется верить, что дом опустел. А ведь без пригляда и самая крепкая изба долго не живёт. "Загрустит" дом, помрачнеет, нахмурится поветкой, осядет, пойдёт в углах, поскрипывая, осаживаясь, в углах. Глядишь, в недолгих, и крыша на излом. Вот и беловский дом уж который год коротает в одиночестве. Так уж случилось, что "разошлись" дома, стоявшие рядом, и теперь он один на холме.
     Тенистый уголок беловского подворья. Пара лиственниц, берёза, посаженные в ряд, да куст калины у самого заборного штакетника.
     Во дворе цветочная клумба с красными тигровыми лилиями, кустики флоксов, космеи. За домом разросшаяся рябина, а под ней низенькие кустики смородины с пробивающимися сквозь них стебельками крапивы. У протянутого заборного прясла, что прямо за домом, поленница берёзовых дров. Вдалеке колодец и баня с особой историей.
     Пусть и новодел она ныне, что пришёл на смену старой отцовской бане, да всё одно успела попарить Василия Ивановича да его гостей крутым жаром. Ну а уж про ту, старую  баньку, сколько сказано-написано не счесть. Тропку к ней каждый гость дома знал. Рубцов, Абрамов, Распутин, Шукшин, да ещё много кто из отечественных литераторов переступал её порог с берёзовым веником и шаечкой. Как тут не назвать её "литературной"! "…По-чёрному топится баня Белова./ Но пахнет берёзово, дышит сосново./ На вид она, может быть, и неказиста./ Зато в ней светло, и уютно, и чисто…" — так поведал о бане Василия Ивановича поэт Анатолий Передреев в стихотворении, которое так и назвал "Баня Белова".
      
     Как зазывал Василий Иванович в Тимониху гостей, так первым делом в баню, да к Анфисе Ивановне на пироги. К слову сказать, Василию Макаровичу Шукшину очень нравилась Тимониха, и Белов уж одно время был готов и домик другу присмотреть, но обстоятельства сложились иначе.
     Осталась теперь та "литературная" баня "по-чёрному" лишь на многочисленных фотографиях. Простенькая, в двенадцать венцов, с низкой дверью, осевшая дальними углами к реке Сохте. Многие годы служила она, а вот в одночасье взяла да и сгорела — хлипким стало старое бревно на жар, вот и не сдюжило при открытом очаге. А уж зимой, где открытую воду возьмёшь? А колодец не осилит огненную силу.  
     Ныне, как и прежде, усадьба беловского дома прямо в реку Сохту упирается. Давненько упали столбы, державшие прясла жердей. Да и река уж больно обмелела, вьётся еле живой змейкой — ручейком за околицей, увязая в прибрежной растительности. Хорошо, что ещё ключи, питающие реку, не обессилели, не затянулись, а то бы и вовсе осиротели холмы без реки, осунулось бы озерко, что принимает воды Сохты.
     Деревенский погост рядом с Тимонихой у Никольского храма, когда-то поднятого из руин самим Василием Ивановичем.
     Белоснежным столпом поднялась Никольская церковь над Сохтой. Далеко видна. Одна была на несколько деревень. В пору лихолетий церковь была приспособлена под начальную школу. Так и устояла. Светлая, просторная. По пять окон с двух сторон. На стенах и куполе до сих пор сохранились фрески. Хоть и выцветшие, сильно подтёртые они ещё весьма просматриваются. По особым дням в церквушке и служба идёт.
     И уж теперь никто не вспомнит, где стояла парта, за которой сидел школьник Вася Белов. То ли у оконцев, что смотрят на сохтинское озерцо, то ли на луговое разнотравье холма. Время навсегда стёрло эту малую частичку беловского детства.
     Рядом с церквушкой старый заброшенный погост. Уже давненько рассыпалась ограда, разрослись деревья, и за высокой травой едва видны могильные кресты, да простенькие памятники. Нет-нет, да и появится на погосте свежий холмик — знать, ещё кто-то вернулся на родную землю. Когда-то на этом погосте схоронил Василий Иванович свою мать, а спустя время и сам лёг тут на вечный покой.
     Простой деревянный крест на могиле Белова. У могилы дубок раскинул свои ветви в стороны, словно обнял, оберегая дороую ему могилку. Пройдут годы, вырастет дубок в могучее дерево и накроет плотной кроной последний приют Василия Ивановича. И вспомнилось мне тут беловское: "Я дома, у себя на родине, и теперь мне кажется, что только здесь такие светлые речки, такие прозрачные бывают озёра…".