МАРТОВСКИЙ БЕСТСЕЛЛЕР
Обрушив на голову высь
С капелями хворобными,
Такие крылья пронеслись,
Что все поджилки дрогнули.
Тимпан у каждого в груди,
А хвост — похлеще веера:
Грачи взялись за перья — жди
Весеннего бестселлера!
Спиралью — вверх! и камнем — ниц!
И все карнизы каркают! —
Какое хлопанье страниц
В библиотеке парковой!
Да что там парки — вся земля
В сотворчестве с пернатыми,
Перекликаются поля
Их фразами крылатыми:
"Дыр-р-рявым кор-р-раблём на мель
Кор-р-рма зимы посажена!
Как кра-аденая кар-р-рамель
Запр-р-рятан фирррн в овр-ражинах!"
Всё с глузда стронула весна:
Струится речь нетрезвая,
Тропа — и та наводнена
И чертами, и резами.
Спалённых рукописей прах,
Водою талой движимый,
Бурлит в канавах и умах
Сезонным чернокнижием.
ВЕРБА
Думаю, общеизвестно, что во время праздника Вербного воскресенья
верба символизирует пальмовые ветви,
которыми приветствовали Спасителя, идущего на страдания.
Южанки-пальмы столь красивы,
Их вайи рвутся до небес.
Сорта библейской древесины
Слагают судьбоносный Крест.
Но книжный толк переиначен,
Обломят, как ни вопроси.
Что за нелепая задача —
Быть пальмою Вся Руси,
Когда лукавый воду мутит,
А вместо каменной стены —
Убогий красноватый прутик
С цыплячьей хрупкостью весны.
Минуя были-небылицы:
"Я не сумею, я слаба..."
Давно пора определиться,
Какого бога ты раба,
И на заре кровавой эры
Земным страданьям вопреки
Сквозь боль утраты вербы-вер..ы
Тянуть упрямые ростки.
Ведь не случайно, в самом деле,
С вербальной байкой: "Верба хлёст..."
Назвали Вербною неделю,
Венчающую главный пост.
А значит, дереву — по сану
Служить Владыке своему
И слышать горькую "Осанну!"
В кадильном сладостном дыму,
И... вырастать в духовный символ
Противу козней сатаны.
Пусть пальмы не живут в России —
Мы нашей вербою сильны.
ВЕСНА В ЕВРОПЕ
Петровых звяканье ключей
Перебивают на соборах
Горгулий, галок и грачей
Гортанные переговоры
О том, что сверху им видней
Безлёдье крыш и свет жемчужный,
И что никто не чужд весне,
И ей самой — ничто не чуждо,
Что в мытых стёклах бутика
Представший слепок Аполлона
Принарядился в замшу мха,
Внезапной наготой смущённый,
Что влажный ветер перемен
Влечёт с порывностью романса
Раскрепощенье древних стен
Угрюмой крепости романской,
И что тюрьма или сума —
Лихой объект для гнездованья,
И что весна сведёт с ума
И каменное изваянье!
ИРИСЫ
Там, где ни тиной, ни мхами не брезгуя,
Омут своих не проявит границ,
Ирис болотный пред звёздною бездною
Как перед зеркалом падает ниц.
В этой дремучей и сказочной местности
Вам или мне не бывать никогда —
Там ли химера ворчит в неизвестности,
Там ли горчит прудовая вода,
Там гуси-лебеди кипенью белою
Бледными крыльями плещут в ночи,
Ведьма ль седая рукой плесневелою
Перебирает лесные ключи.
Млеет от таинства как от наркотика:
Волосы дыбом и рот до ушей,
Стрельчатых елей соборная готика
Русскому духу вполне по душе.
Смертным тропинка туда заповедана:
Где тридесятое? — на-тко, спроси!
Крепкое место — одно из неведомых,
Из потаённых чудес на Руси.
Коль у порога разграялись вороны,
Скользкие гады к душе подползли —
Станет сокрытой сердечной опорою
Стан горицветов родимой земли.
Стелется запах броженья и сырости,
Зыбится космос лесного пруда...
Ирисы, ирисы — вещие ирисы,
Светлы касатики — чёрна вода.
ГРОЗА
От зноя спекутся и мысли, и губы,
Разладится жизнь в утомительный квест.
И вновь заработает дерзко и грубо
Стальной млатобоец в моей голове.
Тогда я почувствую — неизглаголим,
Неуничтожим, небрегущ ни о ком
Надвинулся этот бесчувственный голем
С калёной табличкою под языком.
Замечутся страхи, согнутся деревья,
Посыплются отпрыски гнёзд родовых —
И где вы тогда, все мои озаренья,
Мои ослепления — где тогда вы?
Обрушится дробь в оркестровую яму
И сок заструится из яблок глазных,
Гроза через сцену пропрётся упрямо
В сознании гордом своей крутизны...
В прорывах ветшайших кулис мирозданья
Мелькнут мириады сценарных бумаг —
Нечаянно сшибленных с древа познанья
Незрелых плодов, холостых для ума.
И примется сад под счастливое пенье
Как чистые простыни ветви сушить,
И вспыхнет прощение и разрешенье
Целебным молчаньем омытой души.