* * *
Жалко мне тишины надравнинной,
вслед церковным колоколам
звонкой песней перепелиной
перепиленной пополам,
жаль мне позднеосеннего леса,
раскрасневшегося к холодам,
словно после венчанья невеста —
от завещанного стыда,
жалко нежной снежинки искристой,
что вгоняла меня в озноб
красотой своей девственно чистой
перед тем, как улечься в сугроб,
жаль берёзоньки вешней в плаче
и небес бирюзовых жаль,
жаль души, безвозвратно растраченной
на любви
безответной
печаль.
* * *
Был сер и тяжко долог,
уныл и горько пуст
в душе моей бедовой
поток усталых чувств.
Весь мир казался чуждым,
бессмысленным и злым,
он бередил мне душу,
как едкий, страшный дым.
Действительно, так было —
в тот предрассветный час
я ждал улыбки милой
и блеска нежных глаз,
как ждут в морских просторах
родимых берегов,
я ждал,
как приговора,
ответа твоего.
И ты мне улыбнулась!
И снова счастлив я!
И всё,
всё,
всё
вернулось
вдруг на круги своя!
Нет хаоса былого,
от грусти — ни следа.
Мир сотворился снова.
Почти что как Тогда —
в начале было слово,
и слово было "Да"!
* * *
Мы все когда-то замечали,
свернув
зимою
в сквер
с озябшей улицы,
с какой весёлостью,
как быстро и легко
сугробы застоявшейся печали
в улыбчивых,
смешных снеговиков
преобразуются,
как величавы
в белых шапках клёны,
какая в венах торжествует нега
и как понятна —
будням вопреки —
блаженная одухотворённость,
с которой дети ползают по снегу
и в небо смотрят старики!
* * *
Хотим сдержать
безжалостных коней
иль не хотим мы —
шальная скачка наших дней
неукротима.
Стучат подковы
мерно,
в такт
ежесекундно.
Забыть,
не вслушиваться —
так
трудно!
Внимая скорбным бубенцам,
живём, стареем.
Спешат секунды,
а сердца —
ещё быстрее.
Ах, кони! Я желаю вам
дороги ровной,
не разбегаться по холмам
и не скользить на склонах
и в срок до финиша дойти,
с ноги не сбиться,
не дай вам Бог на полпути
остановиться.
Пусть не сдержать
безжалостных коней —
не жаль нисколько.
Летите вольно,
без вожжей.
Хочу я только,
чтоб та, чей образ дорогой
милее мне всего на свете,
была всегда
и до конца со мной
в одной карете!
Пишу письмо
На белом листе разлуки
как кари твои глаза!
Как недостиснуты руки!
Как неостудима слеза!
Как губы твои желанны!
Как хочется к ним припадать,
их трепет любимый, прохладный
вбирать в себя и опять …
Как шеи твоей маняща
склонённость! А плеч призыв —
как песня о дне предстоящем —
я ею одной только жив!
Как солнце на белом фоне,
как россыпь цветов на снегу —
твой образ в разлуке не тонет,
расстаться я с ним не смогу.
Над белым листом бумаги
задумываюсь, не дышу,
твоей околдованный магией,
и… ничего не пишу.
* * *
Что же это за тайна,
отчего же так больно
видеть свет этуальный,
слышать
звон
колокольный?
То туманные грёзы,
то лихая кручина —
или смех без причины,
или горькие слезы.
Никогда ещё не был
я так пуст совершенно —
как бездонное небо,
гулок сумрак душевный.
Сердце в ребра стучится,
его плачу не внемлю —
мне б взлететь
дикой птицей
вверх
и —
камнем о землю.
Нота грусти брутальной
все протяжней,
все шире.
Что же это за тайна?
Я — один в этом мире!
Снег,
как мозг мой упругий,
разлетается в клочья…
Ты ушла на две ночи
к заболевшей подруге.
* * *
Всю жизнь с корыстью роковой
и гений злой, и добрый гений
стремятся обрести покой
в разгадке своего происхожденья.
Им важно знать, как начат был их путь —
по Дарвину иль всё-таки иначе,
какая кровь им согревает грудь —
монашеская, царская, батрачья?
Найти истоки сущности своей
они хотят с упорством редким —
как будто знание корней
влияет на судьбу отдельной ветки.
А мне спокойно, свято, хорошо,
ни тени сожаленья иль испуга —
я знаю:
я произошёл
от мёдом пахнущего луга!
* * *
Как звонко, как великолепно
поют ночные соловьи
про лунный свет, искристой лентой
вплетённый в волосы твои,
про трепет губ твоих манящий,
что беззащитен так и мил
на фоне бесконечной чащи
небесных пламенных светил!
Немало самых разных песен
я слышу на своём пути —
порою смысл их интересен
и, вроде бы, неплох мотив,
но нету радости бездонней,
когда мне соловьи поют
про маленьких твоих ладоней
неподражаемый уют.